Звездная мантия - Павич Милорад - Страница 5

Не веря своему счастью, Филиппа с утра пораньше побежала в монастырь и до тех пор надоедала одной из инокинь, которая прислуживала жившим в монастыре писцам, пока та не отвела ее в небольшую келью на монастырском постоялом дворе. Тут она показала ей разные приспособления для письма, перья, ножи, чернила, чистую и исписанную бумагу. Все это инокиня подготавливала к работе в сенях кельи, в которой дьякон с Афона занимался переписыванием книг. И в это время прямо здесь, в сенях, произошло нечто страшное, нечто одновременно и восхитительное, и поразительное.

К великому изумлению и монахини, и самой Филиппы Авранезович (трудно сказать, кто удивился больше), девушка вдруг совершенно свободно прочитала фразу из рукописи:

«Но согласие тьмы к свету не едино же, ни причестия верна с неверными».

Поняв, что она теперь умеет читать, Филиппа как зачарованная принялась зачитывать все подряд, а когда ей попалась история о первых любовниках, Адаме и Еве, она не смогла бросить чтение до тех пор, пока не добралась до конца. Напуганная всем этим, она расплакалась, но инокиня утешила ее и отвела домой.

С тех пор Филиппа каждую ночь молилась о том, чтобы святая Пятница снова пришла к ней во сне и научила ее писать. Но святая Пятница не приходила. Девушка снова побежала к инокине в монастырь Далаша и спросила ее:

– Я так хочу научиться писать. Почему святая Пятница больше не приходит ко мне во сне?

– Все мы слуги греха, и многое знать нам не дано, – ответила ей монахиня. – Святая Пятница видит будущее, а мы его не видим.

Так что Филиппе оставалось только по-прежнему мысленно сочинять по ночам в постели одно и то же письмо своему изгнанному любовнику. Письмо это было об Адаме и Еве, то есть о Филиппе и ее бесценном красавце, который, тоже неграмотный, скитался по свету с кольцом в носу.

«Бог сотворил нас соединенными в одно существо, – так в мыслях писала она ему, лежа в своей постели. – Он создал нас как одно существо, а потом, чтобы этому существу не было одиноко, разъединил нас. Тогда появился змей и начал нас искушать. Мы жаловались на него Богу, но он сказал: „Сатана за свои дела ответит сам, вы же смотрите за своими". Тогда еще не было известно, кто какого пола. Не было известно, ни кто ты, ни кто я, то есть тогда еще не различали, кто Адам, а кто Ева, кто из нас двоихмужчина, а кто женщина. Сатана нас уговорил откусить от яблока, от плода с древа познания добра и зла. Тот из нас, кто первым откусил от яблока и сделал в нем отверстие, стал Евой, – это была я, а тот, кто откусил после меня и добрался до семян яблока, стал Адамом – это был ты, любовь моя. Неужели мы разлучены навек?…»

– Нет! – воскликнул с порога Прелюб Авранезович, сын Челядина и брат Филиппы, который, вернувшись с войны, как раз в этот момент появился в дверях и как будто прочитал мысли своей сестры. Его неожиданное возвращение перепугало и Филиппу, и отца. Прошло полтора года с тех пор, как Прелюб отправился наемником в Валахию, и вот теперь он вернулся весь в ранах, совсем непохожий на того, каким был, когда его провожали на войну. Где-то в Трансильвании его изрубили саблями, и теперь отец и сестра не знали, вернулся ли он домой вампиром или живым человеком. С ужасом поглядывая на него, заварили ему чай из боярышника, а Скоромник (так его прозвали монахи из местного монастыря за то, что он никогда не постился) уселся под полку с горшками, горячий, высохший, как кизиловая палка, с изуродованным глазом. Сидит и слушает огонь в очаге. Считалось, что он понимает язык огня. Так же, как некоторые люди распространяют вокруг себя запах, он распространял страх. Неожиданно Скоромник испустил свист длиной в пять аршин и заговорил:

– А что если я расскажу вам один сон? Правда, на войне видеть сны нежелательно. Отчалишь в сон, отгребешь на версту, а пока вернешься, можешь распрощаться с головой, и тогда уж, как ни крути, для тебя нет пробуждения. Мы и обедали, и ужинали на ходу, в бою, не прекращая резни. Поэтому на войне я предпочитаю не спать, а плавать по чужим снам. Вот в одном таком чужом, не знаю даже чьем, сне приснился мне наш дом и этот очаг, и я подивился, откуда в чужом сне, да еще в Валахии, взялся наш дом и этот очаг. Как бы то ни было, приносят мне и вручают, там же, во сне, какое-то зеленое письмо, прошитое желтой ниткой. И говорят, что в нем – хочешь верь, хочешь не верь – содержится большая тайна. Сунул я его на полку между этими горшками и сковородками и вынырнул из чужого сна. Только оказался в яви, как вспомнил, что забыл во сне зеленое письмо. А коль сон этот был чужим, как же мне опять в него попасть? Как найти и сон, и письмо в нем, если сон чужой? Тут вспомнил я, что сон был соленым, как морская вода, и быстро-быстро, чтобы успеть, пока окончательно не пришел в себя, поплыл, высунув язык, подряд по всем снам, отыскал-таки полку с горшками и сковородками и взял зеленое письмо. Сорвал печати, распорол желтые нитки, и из письма выпала большая тайна. Стал читать, а как раз из письма-то и видно, что сон чужой и что на самом деле в этом сне читает кто-то другой, ведь я, как вы знаете, читать не умею. Так вот, в письме этом ясно написано, что в Голубацкой башне, в покоях у воеводы, то есть у кира Еремии, над постелью есть стекло, чтоб в него смотреться, в углу висит икона святой Параскевы, а под полом клад спрятан. Если встанешь так, чтобы в стекле отразилась икона, значит, ты на том самом месте. Ногами через половик почувствуешь крышку, под которой горшок с дукатами… Да только все равно добраться до этих денег не так-то просто. Чтобы сокровищем завладеть, надо сперва убить воеводу Еремию. А воевода хитер, как иссоп, мудрейшая из трав. Ни венгры, ни сербы, ни турки не знают его мыслей. Люди говорят, что всегда, и за обедом и за ужином, кушанья ему накладывают в желтую миску из обожженной глины, и миска эта синеет, если в еду подложен яд. Так что никто из мужчин не может жизни его предел положить…

С этими словами брат перевел тяжелый взгляд на Филиппу и продолжил:

– Но, правда, для хорошо подученной женской прислуги это труда не составит, особенно если принять во внимание, что Еремия любит, чтобы за его бельем и одеждой смотрели женщины помоложе да покрасивее, и именно такие всегда крутятся возле его постели… Я все это знаю потому, что и сам нанялся служить к воеводе Еремии. И сумею ему пригодиться. А уж если я днем присмотрю себе яблоко, то ночью без труда его камнем собью. Пригожусь я и вам двоим. Смотри, Филиппа, для твоего же блага стараюсь!

Тут у Филиппы от страха порвалась в руках нитка, которой она шила. А брат подошел к ней и прошептал: – Я знаю такое, что тебе и не снилось, Филиппа. Потому что умею видеть через семь мраков. В этой стране мы защищаем двух враждующих деспотов, и никогда не разберешь, за кого из двух турецких царей выступают люди, против которых ты бьешься. Одни говорят, что они за этого – царя Мусу, другие, что за того – царя Сулеймана. Вот и смотри, к какой стороне прибиться. А еще венгры, того и гляди, перейдут реку. С ними придет из Валахии голод. Так что сюда может нагрянуть любое войско, и легче огонь спрятать в соломе, чем женщине укрыться от вооруженных людей. Сама знаешь, на что они способны. Придется соглашаться и на то, что выше твоих сил. Вот и выбирай. Хочешь оставаться здесь, под ними, а они будут со дня на день, самое позднее через год, потому что венгры уже строят святому Владиславу крепость по ту сторону Дуная? Или подашься к господину Еремии, в башню на Голубаце, в его шелковую постель. А всему остальному я тебя научу. Так же, как меня научил арабский лекарь Яшкура.

После этого Скоромник Авранезович запер свою сестру Филиппу на ключ в горнице, сказав ей:

– Сестра моя невеста, придется тебе два дня и одну ночь потерпеть без еды да воды. Позже все поймешь. А пока не скучай.

И протянул ей маленький коробок, сплетенный из ивовых прутьев, какие обычно делают, чтобы держать в них сверчков. И в этом тоже сидел сверчок. Кроме него Филиппа нашла в коробке еще три небольших подарка, которыми брат решил развлечь ее. Желтую губочку – чтобы стирать пот, рыжую губочку – утирать слезы и крохотную книжку, заполненную крупными разноцветными письменами. Оклад ее был сделан из панциря белой черепахи.