Страшные любовные истории - Павич Милорад - Страница 47

– Мне кажется, – перебила его Лена, – в прошлый раз у тебя были черные глаза, а не желтые.

– Вполне возможно, – ответил он и добавил: – Скажи, что тебе снилось этой ночью? Я знаю, ты любишь рассказывать сны.

– Откуда ты знаешь, что я люблю рассказывать сны?

– Так я же об этом прочитал.

– Где?

– Как «где»? В этом рассказе.

– Все это Ингерина наврала. Дело, к сожалению, обстоит совсем не так. Я вообще не умею видеть сны. Каждую ночь кто-то идет впереди меня и открывает двери моих снов, но я не умею в них войти. Не умею оттого, что я такой создана. Я никогда не видела ни одного сна. К сожалению. Потому что Бог заглядывает не в наши мысли, а в наши сны. Он сидит там и ждет, когда мы появимся, и Он будет любить нас. А я этого лишена… Наверное, именно поэтому я и люблю рассказывать сны. Но так как своих у меня нет, мне приходится их выдумывать или пересказывать чужие. Но ведь тебя интересует мой, а не чей-то чужой сон, правда?

– Это действительно неприятно. А я могу тебе как-то помочь?

– Можешь. Мои друзья все время упоминают один фильм, который смотрели все, кроме меня. Вот бы ты мне его рассказал!

– Какой? – нетерпеливо спросил читатель.

– «Третий мужчина». Ты его смотрел?

– А как же, конечно смотрел. Два раза. Это мой самый любимый фильм.

– Всего два раза? – спросила Лена.

– Два раза в день. В Кинотеке. Сначала на дневном сеансе, а потом на вечернем. И так целый месяц. Потом его больше не показывали.

И тут читатель начал пересказывать Лене фильм «Третий мужчина».

Где-то в середине рассказа Лена прервала его вопросом. Так что он не успел познакомить ее с той частью фильма, где Орсон Уэллс и Джозеф Коттон встречаются на огромном колесе обозрения посреди венского Пратера. Вопрос Лены был таким:

– А этот Орсон Уэллс, он что, был против детей?

– Ну не он лично, а этот образ из фильма.

– Что это за «образ из фильма»?

– Что-то вроде тебя в этом рассказе.

– Правда? А расскажи, как там у вас, снаружи? Как в фильме? Или как здесь, в книге?

– Как тебе сказать… Времена года у нас не такие, как здесь. У вас здесь сейчас осень, птицы летят через дождь, паутина мокрая, а у нас, там, весна.

Он смотрел сквозь нее, как сквозь воду.

– Я не это имела в виду. Как вы там живете? – спросила Лена.

– Жизнь болезненна. Каждое мое движение – ошибка, каждое мое слово – ошибка. И за каждую из этих ошибок приходится дорого платить… Будущее у нас похоже на какую-то бескрайнюю бессонницу, а человек на улитку, его слизистое прошлое тянется за ним, как прозрачный след, а будущее ему приходится взваливать себе на плечи, как домик, в который он скрючившись забирается каждый вечер, чтобы переночевать…

– Ух ты, блин, здорово у тебя получилось… Но я вовсе не про это спрашивала. Правда ли, что у вас там сейчас война, падают бомбы и нет больше телебашни на Авале и мостов в Нови-Саде?

– Да. Это правда.

– А погибнуть кто-нибудь может?

– Может.

– И ты?

– Любой может.

– Не возвращайся туда. Оставайся у меня ночевать. Здесь, в моем рассказе, ты в безопасности.

Он улыбнулся. Она сжала его руку… И тут же почувствовала, как от ее прикосновения его рука начала расти. Она росла все больше и больше. Потом она почувствовала, что на ее ладони, той, которой она касалась его руки, начали прорастать усы. Читатель поцеловал ее, и, когда он в нее проник, она почувствовала, как там, в ней, глубоко внутри, бьется его огромное сердце.

Потом они оба заснули. Во сне он постоянно старался прижаться к ней, так что под конец Лена оказалась на самом краю постели. Чтобы не упасть, она встала, обошла кровать и легла с другой стороны, за спиной читателя.

Когда она проснулась, его не было. В ближайший четверг он не пришел. Он не пришел больше никогда. – Почему не заходит твой любимый читатель? – спросила Ида у Лены в один из четвергов.

– А зачем ему приходить? – вмешалась я, потому что всегда могу прочитать по лицу, кто с кем целовался. – Он отлично целуется, – добавила я, – а Лена целоваться не умеет. Что ему здесь делать? Давайте теперь позовем какую-нибудь читательницу и подсунем ей Павле Борнемису. Он ей наверняка понравится, и она не улизнет, как Ленин кавалер…

– Может, наш читатель погиб, поэтому его и нет, – задумчиво сказал Павле Борнемиса, и Лена при этих словах вздрогнула. По вечерам она иногда вспоминала недорассказанный фильм и вкус поцелуя, который читатель оставил в ней. Она вспоминала его взгляд, который долго добирался до нее, по пути меняя цвет: желтый, голубой, зеленый, сине-зеленый, белесый, красный, черный, и – хоп! – останавливался на Лене. И читатель тогда казался волшебным драгоценным камнем, который сияет ей… Иногда она шептала:

– Когда приходит время ужина, будь добр и думай обо мне. Это станет для меня пищей. А утром, на завтрак, улыбнись мне…

Зима состарилась, Лениной беременности шел уже седьмой месяц, она чувствовала, как под сердцем у нее шевелится маленькое новое существо. Она была счастлива, и ей казалось, что она стала похожа на стрелку компаса, которая показывает правильное направление пути. И тут с ней произошло нечто неслыханное. Впервые в жизни она увидела сон. Ей снилась ночь и в ночи огромное колесо со множеством светящихся кабинок. Оно вращалось, как карусель… Полный мрак, понимаешь! Проснувшись, она была сама не своя от счастья. «Счастье – это единственная бесплатная вещь на свете», – подумала Лена. Тут проснулся и шевельнулся в ней ее ребенок. От этого чудесного, едва ощутимого движения Лену пронзила мысль, что сон приснился не ей, потому что она не умеет видеть сны, – колесо во сне видел ее ребенок.

Так как читатель не до конца рассказал ей фильм, Лена не могла знать, что ребенок, спавший в ней, видел во сне одну из заключительных сцен фильма «Третий мужчина». Тот самый, недорассказанный, фрагмент, который читатель унес, оставив в ней свое семя…