Как сделать детектив - Борхес Хорхе Луис - Страница 65

Многое из того, что было сказано выше, имеет отношение именно к детективу, а не к криминальному роману или триллеру. В детективе положительные и отрицательные герои достаточно четко очерчены и не меняются (если не считать злодея, прикидывающегося добродетельным членом общества). Полицейские там не избивают подозреваемых, а внутренний мир преступника не вызывает интереса у повествователя: ведь полиция — олицетворение закона, а преступник — воплощение сил зла. Психологические причины утраты детективом в последнее время своих позиций связаны с ослаблением чувства греха. Там, где осознание своей греховности в религиозном смысле слова не существует, сыщику как изгоняющему дьявола делать нечего.

Одной из наиболее характерных черт англо-американского детектива является то, что он всецело на стороне закона и порядка. Это не просто констатация самоочевидного, так как отнюдь не всегда было так (да и сейчас здесь случаются отклонения). Дороти Сейерс точно сформулировала это, заметив, что некоторым ранним криминальным историям было присуще преклонение перед ловкостью преступника и что детектив как жанр начал процветать, лишь когда общественные симпатии окончательно перешли на сторону закона и порядка. Настоящая книга довольно подробно останавливается на произведениях, созданных еще до того, как произошло подобное переключение симпатий, и где не сыщик, но преступник или плут часто оказываются истинными героями. Но детектив в том виде, в каком он предстал у Коллинза, Габорио, а затем у писателей XX столетия, был решительно на стороне «закона и порядка».

Тут важно понять, что, говоря об общественных симпатиях, Сейерс имела в виду не «большинство голосов», но мнение образованных слоев, или, иначе выражаясь, установки достаточно обеспеченных социальных групп, кровно заинтересованных в стабильности существующей социальной системы. Детектив со времен Холмса до начала второй мировой войны, а также триллер и шпионский роман вплоть до появления Эрика Эмблера выражали ценности тех, кто был убежден, что потеряет все, если будет нарушен социальный статус-кво. В мире детективной литературы положительные герои-мужчины играли в различные игры и не отличались особой интеллектуальностью, женщины спали исключительно со своими мужьями и соблюдали меру в спиртных напитках, а слуги знали свое место — в «людской». Кодекс поведения героев триллера того периода строился примерно на тех же принципах, хотя они отличались от персонажей детективов куда большей брутальностью, ибо, как заметил Николас Блейк, детективы в основном читались представителями высших классов и интеллигенцией, а триллеры — теми, кто стоял на более низкой социальной ступени и меньше зарабатывал. У ранних авторов триллеров достойными людьми не могли быть «гунны» или «красные», особенно «красные», ибо их приверженность абстрактным и неосуществимым на практике теориям заставляла их вести себя совсем не так, как подобает джентльменам и спортсменам. Они являли собой полную противоположность Бульдогу Друммонду, о котором Дороти Сейерс сказала: «Он живет высокоморальной жизнью, увлекается спортом и беспощаден к врагу. Сомневаюсь, чтобы он хоть раз совершил бесчестный поступок. И, можете мне поверить, никогда не совершит его». В Друммонде порой видели лихого забияку и даже пародию на английского джентльмена, но правило насчет злокозненности радикалов никем и никогда не нарушалось. Раффлз заслуживал снисхождения, потому что этот джентльмен-грабитель прекрасно играл в крикет и погиб, сражаясь с бурами за интересы родины. Во Франции Арсен Люпен загладил свое криминальное прошлое, вступив в Иностранный легион.

Итак, что касается социальных аспектов, то в течение полувека — с 1890 года и далее — детективная проза предлагала читателям оптимистическую модель мира, где лица, посягавшие на установленный порядок вещей, неизбежно выводились на чистую воду и подлежали наказанию. Единственным персонажем, которому позволялось щеголять интеллектом, был агент Общества, детектив. По обычным меркам (то есть понятиям читателей) он мог быть эксцентричным, чудаковатым, даже на первый взгляд глуповатым, но его эрудиция была огромна, и на практике он оказывался поистине всеведущим. Чаще всего это был сыщик-любитель, ибо читателю в таком случае было легче отождествлять себя с ним и ставить себя на его место, и ему одному позволялось в определенных ситуациях возвышаться над законом и совершать поступки, за которые человек менее привилегированный понес бы наказание. Неуважение к законам, порой выказываемое детективом, только на первый взгляд вступало в противоречие с всеобщей симпатией к миру порядка. За неукоснительной приверженностью к жестко иерархическому обществу викторианского и эдварианского периода порой скрывались немалые опасения относительно возможного ниспровержения существующего порядка — прежде всего анархистами. Те, кто причислял себя к таковым во Франции и Америке рубежа столетий, выступали за «пропаганду делом», что нашло свое отражение в убийствах президентов Карно и Маккинли, а также в других многочисленных террористических актах, целью которых было уничтожение собственности и собственников. Барбара Тачмен в «Гордой башне» с полным основанием писала, что подобные акции вселяли ужас в представителей привилегированных классов во всем мире. Казалось, что машина правосудия теряет свою эффективность, когда вынуждена иметь дело с людьми типа Эмиля Анри, французского анархиста, сказавшего: «Мы несем смерть и сами не боимся ее принять».

(Устраненный и слегка бесчеловечный детектив-суперинтеллектуал вроде Холмса, время от времени преступавший границы закона, приобретал особую притягательность на фоне зловещих фигур анархистов, ибо выступал в роли спасителя общества. Он совершал незаконные поступки во имя благих целей, он был «одним из нас». Проницательный французский критик Пьер Нор дон отмечал, что весь цикл историй о Шерлоке Холмсе «обращен к привилегированному большинству, играет на их боязни социальных потрясений и в то же время благодаря образу Шерлока Холмса и всего того, что он отстаивает, успокаивает этих читателей». Это суждение справедливо применительно к британскому обществу, сильному, процветавшему, с отчетливыми границами между классами, но в Америке и Европе криминальная литература прежде всего апеллировала к тем относительно немногим, кто был кровно заинтересован в сохранении достигнутого положения в обществе. Поэтому типичные детективы того времени были на удивление далеки от чреватой насилием повседневности и вовсе не выступали, как полагали некоторые, суррогатным утолением жестоких импульсов человеческой натуры. Жертва, убийство, расследование — все это носило ритуальный характер. В конечном итоге жанр утверждал незыблемость социальной системы, а также неизбежность, с которой карался злоумышленник.

Природа и пафос криминальной литературы мало изменились в период между двумя мировыми войнами, зато сильно изменились взаимоотношения детектива и повседневной реальности. В период до 1914 года обстановка, в которой разворачивалось действие детективов, в общем-то, соответствовала действительности. По-прежнему существовали большие загородные особняки, куда прибывали с долгими визитами друзья и родственники, предававшиеся там таким невинным развлечениям, как охота и рыбалка, где хватало слуг и было множество комнат, в том числе и библиотека с традиционным покойником. Годы депрессии сильно подорвали этот уютный мир, вовсе прекративший свое существование после 1939 года, но сочинители детективов делали вид, что он по-прежнему существует. В какой-то степени все детективные сюжеты основаны на условностях, но фантазия писателей слабела по мере того, как исчезала питательная среда. По-прежнему находятся читатели, которые, подобно Одену, не мыслят детективов, действие которых не разворачивалось бы в деревенской обстановке, причем не в сегодняшней повседневности, а в прошлом; но в целом такого рода произведения все менее и менее успешно выполняют свои социальные функции. Читателям все труднее и труднее принять старые правила игры. К концу второй мировой войны оптимистические заверения, содержавшиеся в детективах классического образца, стали в высшей степени неубедительными. Социальная и религиозная структура изменилась настолько, что исходные посылки детектива порой выглядели просто абсурдно. Невозможно было долее делать вид, что действительность продолжала оставаться стабильной. Детектив с его узким кругом подозреваемых и жесткой системой правил всегда был чем-то вроде сказки, но смысл и удовольствие от последней как раз заключается в том, что при определенной работе воображения ее можно представить себе как нечто взаправдашнее. Но в послевоенном мире детектив из сказки превратился в нелепицу. В Америке, где классовая структура никогда не отличалась незыблемостью, канон был сломан гораздо раньше, чем в Англии, Хемметтом и его последователями.