Сверхновая американская фантастика, 1996 № 05-06 - Айзенберг Ларри - Страница 23

Великое дополнение, которое предстояло сделать, можно выразить словами «понятие вероятности». Газовые законы оказались не столь абсолютными, как казались, стоило их интерпретировать как результат беспорядочного движения частиц. Они потеряли определенность, подернувшись пеленой вероятности. Принцип неопределенности все укутал такой пеленой.

Это не означало, что Вселенная не механизм. Это означало, что мы просто знали о механизмах меньше, чем думали. Вселенная управляется неопределенностью — в любой момент времени нельзя твердо сказать «да» или «нет», но ведь так обстоят дела со всеми механизмами. Можно вычислить математические выражения, в точности описывающие вероятности. Невозможно отделить пушистость от пуха, но возможно описать природу пушистости. Поэтому Вселенная все-таки остается механизмом, а мы лишь немного больше узнали о его работе, вот и все. Так что я — механицист ХХ-го века, причем очень закоренелый, и не допускаю существование какой-либо причины предполагать, что все во Вселенной не может быть убедительно объяснено на материальной основе (считая энергию и материю одинаково материальными).

К примеру, вполне можно изучать симптомы и методы лечения болезней, не зная причин, вызывающих их. На этом пути лежали даже великие достижения. Вакцинирование и хинин появились в тот момент, когда лишь поверхностные знания об оспе и малярии были доступны. Ведь только после выдвижения микробиологической теории медицина перестала быть в этом вопросе просто эмпирическим гаданием. Что же было важнее, мой досточтимый доктор? Вакцинирование или микробиологическое обоснование? А, если бы было возможно, сэкономив на исследованиях в области вакцинирования, открыть микробиологическую теорию на двадцать лет раньше, разве в конце концов не было бы лучше?

Величайшим открытием в биологии стала теория эволюции, которая по сути объяснила порядок и расположение в этой области, но оно не могло бы совершиться, пока концепция возникновения видов не была еще разработана.

К тому же жизнь устроена сложнее одной молекулы ДНК, так же как и вся материя в целом сложнее атома, потому что включает в себя и силы межатомного взаимодействия. Тем не менее, пока не будет понят атом, не будут поняты и межатомные силы. Изучение жизни будет оставаться туманным и мистическим, пока не будет узнано точно, что представляет собой фундаментальная основа жизни. Тогда можно будет обратиться к порядку и расположению, которые создают все высшие тонкости жизни, и наконец понять их. Если же наскочить прямо сейчас на исследования порядка, чтобы быстрее понять, что мы упорядочиваем, то придем мы к пониманию гораздо медленней.

Или, в качестве другого примера, рассмотрим три этапа великих достижений в химии. Вначале было представлено понятие об элементах; затем — об атоме; и наконец — об отрицательно заряженной субатомной частице. Ни в коем случае мы не можем сказать, что серная кислота — это просто некая смесь элементов (она и не является таковой), или просто определенное сочленение атомов (и это нет), или еще проще — некая масса электронов и протонов (тоже нет). На самом деле, это все вместе взятое плюс организация. С каждым новым знанием о тех объектах, организацию которых мы изучаем, мы узнаем гораздо больше о самом процессе организации.

Итак, традиционалисты биологий могут продолжать свою работу, но все проблемы, которые требуют от них столько усилий, разрешатся, как только ребята, работающие над ДНК, наконец разберутся со своей молекулярной биологией. И все, что делается в помощь исследователям ДНК, делается и на благо традиционной биологии.

[После похожего спора я согласилась с ним, и вот что он ответил мне.]

Спасибо за то, что пытаешься понять мою вовлеченность в битву Разума против Хаоса, даже когда я внезапно бросаюсь на ветряные мельницы. Я же всей душой постараюсь понять твое стремление отдаться битве Сердца против Слепоты и Безразличия мира… если временами мы расходимся в предпочтениях относительно Сердца и Разума, я знаю, мы все равно вернемся к старой битве Добра (Сердца и Разума) против Зла (Безразличия и Невежества).

В [колонке писем известного научного журнала] бушует спор между традиционалистами от биологии и молекулярными биологами. Традиционалисты настаивают, что они вовсе не виталисты, а вот молекулярные биологи — на самом деле, просто биохимики по образованию и, фактически, ничего не знают о биологии. Молекулярные же биологи упорно настаивают, что традиционалисты все равно — виталисты, а молекулярная биология — единственный путь к биологической правде.

В первый момент я готов был встать на сторону молекулярных биологов, но все же, размышляя о том, что мне открылось (из наших споров), я нашел аргументы обеих сторон неполными. Без сомнения, верно, что обычный молекулярный биолог — скорее химик, но это дает традиционному биологу прекрасный шанс. Пусть он ознакомится с молекулярной биологией и приспособит ее к своему знанию традиционной биологии. Надо дать этим двум отраслям слиться, так как знание едино, и, хотя могут быть враги среди ученых, не должно быть вражды между науками.

Как пример из истории: когда Пастер (химик) выдвинул бактериальную теорию заболеваний, традиционные доктора вполне могли сказать, что он — микроскопист и ищет ответы только в микроскопическом мире, а о настоящей медицине не имеет и представления. Ну конечно же! Но Роберт Кох взял результаты пастеровских бактериологических работ и применил их к медицине систематическим образом, чем произвел революцию в этом искусстве.

Я был на местном радио сегодня вечером, звонили слушатели и почти все просто расхваливали меня. Один же парень, объяснив, что читает мои произведения на протяжении уже многих лет, настойчиво излагал свои невероятно замысловатые взгляды на летающие тарелки. Оказывается, мы собираемся уничтожить солнце и вызвать разрыв в течении времени, а гуманоиды из летающих тарелок пытаются это предотвратить, причем этот слушатель знает, что я об этом прекрасно осведомлен, но боюсь сообщить общественности. Мне- пришлось избавиться от него, очень корректно, конечно, но, боже мой, если люди думают, что вот к этому приводит чтение моих книг, пусть сожгут их.

[Он пожаловался на цену славы, и я напомнила ему слова Генри Филдинга: «Учи меня не только предвидеть, но и наслаждаться; нет, не предвидеть, а упиваться грядущей славой. Успокой меня торжественным заверением, что, когда настанет час мне сменить эту крошечную гостиную на еще более тесное и хуже обставленное вместилище, меня по-прежнему будут читать с уважением те, кто никогда не знал и не видел меня, и кого мне не суждено узнать». Айзек ответил:]

Надо же, какой родственный ум говорит сквозь века. Все-таки здорово было быть хомо сапиенс, а не тем его искусственным заменителем, который существует сейчас.

[О письме фэна, который хвалит одну из его научных книг.]

Я до абсурдного благодарен, когда кто-то говорит, что моя книга «пробудила забытую радость от постижения нового», потому что именно это я и пытаюсь сделать; в этом я вижу свою миссию; только как в этом признаться, не боясь показаться самовлюбленным, претенциозным поучателем? Мы живем в обществе, в котором непозволительно быть идеалистом; в котором желание делать добро и помогать как-то своему ближнему так беспощадно высмеивается, что те, кто и хотели бы поступать так (по той единственной причине, что это доставляет им удовольствие и придает значение их жизни) вынуждены облекать свои действия в эгоистические мотивы, как я это только что сделал и должен делать постоянно, из-за боязни быть обвиненным в лицемерии или того хуже… О, доктор Джи, было бы намного приятнее давать, чем брать, если бы это были два разных действия; если бы не было так, что только отдав, человек может взять, и только взяв, может отдать Я хочу дарить любовь, радость и знание такими многими способами, на стольких разных уровнях, стольким разным людям, ведь, делая это, я нахожу для себя эти самые любовь, радость и знание О знании, как о самом конкретном из этих трех наслаждений, могу добавить каждая из написанных мною книг становилась учебником в первую очередь для меня самого