КГБ в смокинге-2: Женщина из отеля «Мэриотт» Книга 2 - Мальцева Валентина - Страница 41

— А почему «возможно»? — поджал губы Никифоров. — Напомню вам еще раз, Семен Кузьмич: в настоящий момент ее присутствие в Амстердаме крайне нежелательно. Содержание этой женщины в известном смысле связывает руки моей резидентуре в Голландии. За Мальцевой необходим присмотр, а лишних людей у меня там нет — каждый на счету, и каждому отведена роль в предстоящей операции.

— Ничего, пусть пока поживет, — пробормотал Цвигун.

— Боюсь, я не совсем вас понял, Семен Кузьмич.

— Мальцева — один из свидетелей провала андроповской операции в Латинской Америке. Если захват Мишина окончится… неудачей, возможно, эту даму стоит приберечь на какое-то время. Ну, чтобы было чем торговать в случае чего… Кроме того, вы ведь еще не решили окончательно насчет этого банковского клерка, ведь так? Кто знает, как все повернется, если вы развяжите ему язык…

— Ладно, будь по-вашему… — По тону Никифорова чувствовалось, что он недоволен. — Хотя, признаюсь честно, логики особой в ваших рассуждениях, вы уж простите за откровенность, я не улавливаю.

— Да какая уж тут к черту логика?! — резко отмахнулся Цвигун и, неожиданно улыбнувшись, добавил. — Вы знаете, генерал, почти все в своей жизни я делал не по логике, не по уму, а от фонаря. Понимаете? Словно кто-то невидимый толкал меня в решающий момент под локоть и жарко шептал на ухо: «Сделай так, Сеня, только так и не иначе!» И, знаете, впоследствии выяснялось, что решение было верным, хотя и нелогичным до ужаса. Я, генерал, ненавижу это слово — «интуиция»! От него за версту несет снобизмом моего лощенного шефа. Но, видно, судьба моя такая: жить с тем, что ненавидишь!..

— Если память мне не изменяет, — не без язвительности в голосе протянул Никифоров, — буквально минуту назад вы были полностью согласны на списание

Мальцевой. Однако стоило только вам услышать, что ликвидация этой женщины должна быть санкционирована лично вами, как тут же невесть откуда возникло слово «интуиция»…

— Ничего страшного, — улыбнулся Цвигун. — Просто минуту назад я об этом не подумал.

…В шесть утра Никифорова подняла с постели трель телефонного звонка. Старомодный черный аппарат с тяжелой трубкой и металлическим наборным диском всегда стоял на прикроватной тумбочке, по правую руку от хозяина, — так для душевного равновесия злостные курильщики кладут на расстоянии вытянутой руки пачку сигарет и спички. Даже если ни разу в жизни не просыпались специально, чтобы закурить.

— Да! — хриплым со сна голосом откликнулся генерал Никифоров.

— Извините, что беспокою, — рокотнул в трубке голос его заместителя. — Только что пришло сообщение из Амстердама. Что-то важное. Я уже выслал машину…

— Через сорок минут буду, — сказал после небольшой паузы Никифоров и положил трубку.

Обычно, если не было никаких срочных совещаний или экстренных вызовов в Кремль, Андропов обедал в своем служебном кабинете, в комнате отдыха. Шеф КГБ проявлял труднообъяснимую и даже абсурдную для партийных сановников его ранга щепетильность, внимательно следя за тем, чтобы его завтрак или обед доставлялись непосредственно из офицерской столовой центрального аппарата КГБ и состояли только из блюд, официально значившихся в меню. Об этом, кстати, мало кто знал, — только несколько человек из обслуживающего персонала. Таким образом, о показном характере андроповской скромности не могло быть и речи: нюансы повседневной жизни председателя КГБ оставались для большинства работников центрального аппарата тайной за семью печатями, что, естественно, создавало богатую почву для фантазий некоторым, склонным к перемалыванию начальнических костей, сотрудникам. Естественно, шеф КГБ знал ВСЕ, что говорят о нем его подчиненные. Однако, выслушивая очередную порцию сплетен о своих роскошных трапезах с экзотическими фруктами, иранской черной икрой и гусиным паштетом, который ежедневно доставляется на стол председателя КГБ спецрейсом из Страсбурга, Юрий Андропов никогда не делал «оргвыводов» и неизменно улыбался. Этот человек был слишком искушен в тонкостях жизни «наверху», чтобы не понимать: подобные слухи весьма полезны, ибо не способствуют его ВЫПЯЧИВАНИЮ из колоритной шеренги членов и кандидатов в члены Политбюро. Куда хуже было бы, если НАВЕРХ просачивались другие сведения. К примеру, что председатель КГБ ест на обед то же самое, что молоденький лейтенант из службы охраны.

Единственное роскошество, которое позволял себе Андропов во время обеда, было требование беспокоить его только в самых экстренных случаях. И вовсе не потому, что шеф КГБ относился к категории людей, считающих что тишина и покой максимально способствуют процессу усвоения пищи. Просто, дожив до весьма зрелого возраста, Андропов так и не сумел избавиться от юношеской привычки читать за едой. Почему-то он считал эту привычку несолидной, а потому много лет назад, еще в начале шестидесятых, попросил жену зайти в музыкальный магазин на Неглинной и купить ему небольшой настольный пюпитр со специальным зажимом для нотных листов. С тех пор нехитрый, удобно складывающийся пюпитр, приспособленный Андроповым в качестве подставки для книг, стал неизменным спутником этого странного человека. Единственное, что шеф КГБ никогда не читал во время еды, были служебные документы, включая его собственные выступления на пленумах и конференциях, которые он обычно прочитывал и редактировал в присутствии составителей. Поскольку к еде Андропов всегда относился с известным равнодушием, предпочитая любому, даже самому вкусному и изысканному обеду, тарелку с фруктами, шеф КГБ уравновешивал утомительный, но необходимый процесс поглощения пищи чтением беллетристики. Вот и сейчас, флегматично поглощая за круглым столом в комнате отдыха желтоватый, разваренный суп с вермишелью и мелко нарезанными кусочками курицы, Юрий Андропов стремительно пробегал глазами мелко набранные строчки романа Роберта Пена Уоррена «Вся королевская рать», аккуратно развернутого на пюпитре. Он любил политические романы, особенно, если речь в них шла о западных демократиях. Такого рода литература в лишний раз убеждала Андропова, что многообразие форм социально-политического устройства — все эти республиканские, консервативные, демократические, лейбористские, клерикальные, пацифистские и прочие движения, являлись всего лишь фасадом, витриной, тесно заставленной броскими игрушками лозунгов и обещаний, за которой искусно маскировался сложнейший МЕХАНИЗМ реальной власти. И этот механизм, принцип его функционирования, по глубокому убеждению Андропова, имел единые законы как при социализме, так и при капитализме.

…За спиной Андропова, в кабинете, коротко прогудел зуммер внутреннего селектора. Потом еще раз. И еще. Дочитав до конца абзац, Андропов аккуратно вытер губы белоснежной, на совесть накрахмаленной салфеткой, встал и направился к своему рабочему столу. Селектор продолжал надсадно гудеть, словно напоминая Андропову, что микромир, который он только что с таким сожалением покинул, — небольшая комната, полная тишина, эфемерное, зыбкое ощущение полного покоя и книга, удобно раскрытая на пюпитре, — всего лишь фрагмент, небольшая пауза, короткий привал по скользкому, извилистому и смертельно опасному пути наверх, к которому Андропов уже давно остыл, но без которого тем не менее не представлял свою жизнь.

— Да, — нажав трубку селектора, процедил председатель КГБ.

— Извините, что побеспокоил, Юрий Владимирович… — голос дежурного адъютанта в приемной звучал невнятно, словно разговаривал он не с расстояния пятнадцати метров, а откуда-то из-за границы. — На проводе товарищ Янош Кадар. Я сказал ему, что вы обедаете, но он настаивает, что дело срочное…

Андропов внутренне напрягся.

— Соедините!

— Алло? — а вот хриплый баритон сидящего в Будапеште первого секретаря ЦК ВСРП звучал отчетливо и близко. — Юрий Владимирович?

— Слушаю вас, товарищ Кадар! — голос Андропова потеплел.

— Как самочувствие?

— Спасибо. Как ваше?

— Скрипим понемногу, — в точности воспроизводя русские интонации, хмыкнул Кадар.