КГБ в смокинге-2: Женщина из отеля «Мэриотт» Книга 2 - Мальцева Валентина - Страница 21

— Нельзя быть такой любопытной, Валентина Васильевна.

Я вздрогнула и опустила голову. Передо мной стоял тот самый загорелый атлет в тенниске, который первым в личном составе ГРУ пообещал в подвале конспиративной виллы избить меня резиновым шлангом. Правда, сейчас он предстал в куда более благообразном виде — легкий полотняный костюм, ослепительной голубизны сорочка с расстегнутым воротом, модные темные очки, выгодно подчеркивающие белизну зубов…

— А вы зачитайте мне сразу права и обязанности арестованного! — огрызнулась я. — Чтобы точно знать, кем быть можно, а кем — нельзя.

— Не стоит так нервничать перед дальней дорогой, Валентина Васильевна, — мягко улыбнулся мужчина и выразительным кивком дал динамовцам команду ретироваться. Что те и сделали с пугающей скоростью.

— А вы меня не нервируйте.

— Хорошо, не буду, — послушно кивнул атлет, схватил меня стальными пальцами за запястье и решительно поволок в глубь зала.

— Вас что, беспокоит мой пульс?

— Меня беспокоит наша посадка.

— Какие-то технические проблемы с самолетом?

— Нет, — не оборачиваясь бросил атлет. — Со временем. До окончания посадки осталось несколько минут. Мы должны успеть пройти регистрацию…

— А те симпатяжки с нами не полетят? — я постаралась вложить в интонацию заданного вопроса жалкие остатки былой невинности.

— Нет, не полетят.

— Ну да, понятно…

— Что вам понятно?

— Кровь сдал — кровь принял…

— Что?

— Ну, так раньше на донорских пунктах рапортовали, — пояснила я. — В период индустриализации.

— Шевелите ногами! — рявкнул атлет, по-прежнему не оборачиваясь.

— Значит, у нас даже не останется времени для инструкций?

— Каких еще инструкций? — атлет из ГРУ прокладывал себе дорогу к стойке регистрации с решительностью атомохода «Ленин», наверстывающего позднее подключение к навигации.

— Инструкций для меня. Как себя вести, кто я такая, на каком языке разговаривать?..

— Инструкция одна: молчать как рыба об лед!..

— Об лед? В такую-то жару? — хмыкнула я и тут же прикусила язык.

Я обратила внимание, что в последние пару недель со мной происходила удивительная вещь: достаточно было где-то глубоко в подсознании вяло, едва заметно, мигнуть сигнальной лампочке тревоги, как в памяти моментально выкристаллизовывался по-иезуитски бесстрастный, МЕТОДИЧЕСКИЙ голос великой Паулины. Это происходило со мной на уровне второй сигнальной системы. Я даже подозревала одно время, что седовласая стерва из ЦРУ что-то подкладывала мне в еду в процессе обучения. Но, как бы то ни было, стоило мне только уловить в интонации атлета нечто угрожающее, как в сознании тут же всплыл один из десяти тысяч монологов-наставлений бабушки американо-советской шпионской психологии:

— Ты — это ты. Будь ПРЕДСКАЗУЕМОЙ, Валечка. Не пугай ИХ неадекватной реакцией. Сделай все возможное, чтобы вбить в их сознание собственную просчитываемость. Только так ты сможешь довести до конца задуманное нами. Ты болтлива, как сорока, Валечка. И будь болтливой. Ты труслива, как и все женщины. И оставайся такой, ради Бога. Но ты не дура, и они это знают. Поэтому строго контролируй каждое свое слово, каждую реакцию и поступок. Тебе дают волю — и ты, благодаря врожденной язвительности, отыгрываешься на негодяях, лишивших вполне благополучную женщину спокойствия и самоуважения. На тебя прикрикивают— и ты прикусываешь язык. Тебе ясно дают понять, что ты выходишь за рамки ДОЗВОЛЕННОГО, — и ты в естественном страхе перед возможной физической расправой зарываешься в самой себе. Такова схема, Валечка. Упаси тебя Боже решиться их переигрывать в этом! Тут у тебя нет никаких шансов. Они умнее. Они мобильнее. Они сильнее. Их к этому по-настоящему, профессионально ГОТОВИЛИ. Твоя задача — оставаться собой как можно дольше. Хотя, признаюсь тебе честно, Валечка, в истории сохранились имена всего лишь нескольких женщин, которым это действительно удавалось…

— Зачем мне все это, Паулина? — спросила я свою наставницу в один из таких ТРЕНИРОВОЧНЫХ дней. — Мне понятна ваша целеустремленность. У вас есть конкретная задача, вы хотите ее выполнить, я являюсь для вас инструментом. Образно выражаясь, молотком, без которого нельзя забить гвоздь в стену. Как раз эту часть я понимаю достаточно хорошо. Но почему вы все время пытаетесь убедить меня в том, что все эти премудрости, от которых с души воротит, нужны и мне тоже? Вы не говорите мне всей правды, отделываетесь какими-то дурацкими полунамеками, философствуете, поучаете, натаскиваете меня, как глупую, беспородную собачонку, которой предстоит впервые в жизни принять участие в общенациональном конкурсе служебного собаководства… И вам ведь не только голова моя нужна, не только мозги и реакция: вы полны решимости задействовать в своей долбаной операции мою грешную душу! Вы хотите разжечь в моей заднице пионерский костер дебильного энтузиазма и сделать из меня активную участницу войны, к которой я никакого отношения не имею! К чему вы стремитесь, Паулина?

— Побойся Бога, Валечка: разве это не твоя война?

— Да на кой хрен она мне сдалась?! Я вообще невоеннообязанная. Мне пошел тридцатый год!..

— Ты знаешь, что нас с тобой сейчас роднит?

— Нехватка мужских гормонов, — пробормотала я. — Да и то не роднит, а нервирует.

— Не будь хамкой, Валечка. Тебя же воспитывала еврейская женщина.

— А вы не лезьте мне в душу, Паулиночка!

— Нас с тобой роднит отсутствие детей, — словно шаманское заклинание, бормотала Паулина, массируя всеми десятью пальцами свое мраморно-белое лицо. — Бездетная женщина, Валечка, все равно что скрипка великого мастера, на которой так ни разу и не сыграли. Кроме того, отсутствие детей серьезно ограничивает видение перспективы. Замыкаясь на себе, на своих бабских проблемах, женщина со временем видит не дальше баночек с лосьонами и кремами на полочке в собственной ванной. А, скажем, будь у тебя маленькая девочка — такая же светленькая, умненькая и красивенькая, как ее мама, — и ты бы обязательно подумала о войне. Вначале о войне за нее, за свою единственную дочь. Понимаешь? За то, чтобы длина ее чудесных волос не становилась предметом обсуждения на школьном комсомольском собрании, а широта взглядов — причиной непоступления в институт. Или увольнения со службы. Или преследования со стороны властей… А уже позднее тебя бы посещали более глубокие и содержательные мысли. О том, например, КТО придумал эти идиотские, противоестественные нормы жизни, кто сформировал классовую мораль, по законам которой достойный человек — это человек, никогда не спрашивающий, сколько он получит за свою работу, готовый оправдывать нехватку продуктов и одежды происками империалистов, пишущий по ночам доносы на своего соседа. Того самого, кстати, у которого одалживал деньги до получки и просил валидол, если сердце прихватывало… Короче, Валечка, будь у тебя ребенок, ты бы втянулась в эту войну значительно раньше…

— Ничего у вас, Паулина, не стыкуется, — сказала тогда я. — Почему в таком случае ваша бездетность никак не отразилась на кругозоре? Вон ведь как рассуждаете!..

— Я посвятила свою жизнь идее, Валечка, — тихо ответила Паулина, внезапно прекратив массировать лицо. — И ребенок мог мне помешать в этом… Впрочем, ты же не будешь ставить в вину Вере Засулич отсутствие детей, верно? Это была мужественная женщина, которая хотела рисковать только собой…

— Вы сравниваете себя с Засулич? — помню, эта мысль меня по-настоящему поразила.

— Ты славная советская женщина, — мягко улыбнулась Паулина. — Не зная ни меня, ни моей жизни, ни того, что я сделала для СВОЕЙ страны, ты изначально готова считать кощунственным любое сравнение Веры Засулич с Паулиной Бреннер… Валечка, тебе пора на войну!

Родители и природа наградили меня слишком склочным и самолюбивым характером, чтобы вслух признаваться в том, что меня удалось хоть в чем-то убедить. Естественно, я не сказала Паулине, что ей это удалось. Хотя, думаю, моя американская наставница вовсе к этому не стремилась. Но тогда, в Сан-Пауло, в типично латиноамериканской суматохе регистрации билетов я, возможно, впервые за месяцы своих мытарств, ощутила себя на войне и… успокоилась. Ровно настолько, чтобы без лишних эмоций подчиниться лаконичной инструкции моего атлета-конвоира молчать как рыба об лед. Все сделал он: лихо протянул синего цвета паспорта без малейшего намека на родной герб с колосьями и серпом, с готовностью расстегнул золоченые замки двух дорожных саквояжей, продемонстрировав таможне их содержимое, быстро ответил на несколько вопросов, заданных на португальском мне лично, после чего (видимо, удостоверившись, что с пульсом у меня все нормально) галантно подхватил меня под локоть и стремительно поволок в жерло телескопического трапа навстречу гостеприимно распахнутому зеву огромного «Боинга».