КГБ в смокинге. Книга 2 - Мальцева Валентина - Страница 21

— Хотите подышать воздухом, пани?

Массируя онемевшие ноги и руки, я выкарабкалась на сиденье и вышла из машины. Со всех сторон густела белесая тьма, и только по запахам можно было догадаться, что вокруг густой лес. Сзади подошел Вшола и заботливо накинул мне на плечи теплый плед, с которым я уже успела сродниться.

— Закутайтесь поплотнее, пани. Здесь холодно.

— Где мы?

— Название вам все равно ничего не скажет, — сказал материализовавшийся из темноты Пржесмицкий. — Да это и неважно. Нам предстоит добираться до места еще несколько часов.

— Зачем же мы забрались в эту глушь?

— Вы нам не доверяете? — спросил Пржесмицкий, прикуривая сигарету.

— Я вас не знаю.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— А вы — на мой.

— С вами приятно общаться, пани… — он глубоко затянулся, и вспыхнувший огонек осветил на секунду его узкое лицо. — Впрочем, общение наше, увы, будет недолгим.

— Почему «увы»?

— Вы приятная женщина.

— А вы всегда выбираете для комплиментов такие глухие места?

— Это смотря по обстоятельствам… Хотите курить?

— Как ни странно, не хочу. Так зачем мы здесь, пан Пржесмицкий?

— Пусть немного остынет мотор.

— А яму, очевидно, ваш напарник копает, чтобы разжечь туристский костер на природе?

— Вы хорошо ориентируетесь в темноте, — усмехнулся майор.

— Просто я не дура, пан Пржесмицкий.

— А раз так, пани, то и без моих комментарий вы все понимаете.

— Я бы хотела услышать ответ на свой вопрос.

— Мы заехали сюда, чтобы избавиться от двух свидетелей.

— Охранника порта и?..

— Таможенника.

— Вы их убили?

— У вас нет ко мне других вопросов?

— Вы их убили?

— Да.

— Это было так необходимо?

— Вы показались мне не только красивой, но и умной женщиной, пани…

— Я задала глупый вопрос?

— Непрофессиональный.

— Вам известно, что я не имею никакого отношения к…

— Милая пани! — Пржесмицкий приблизил ко мне лицо, и я вдруг догадалась, что этот странный человек пережил за сегодняшний день куда больше, чем я. — Примите к сведению: я ничего не должен и не хочу знать. И вообще мне нет никакого дела до того, кто вы, чем занимаетесь, что испытываете… — он сделал неопределенный жест рукой, от чего огонек сигареты прочертил в темноте сложный зигзаг. — Короче, у каждого из нас — своя работа. Судьба распорядилась так, чтобы наши пути сошлись. На короткое время. Но сошлись. Утром мы расстанемся, чтобы — и для вашего, и для моего блага — никогда больше не встретиться. Это нормально, не так ли? Ведь вы же не задаетесь вопросом, куда девается машинист поезда метро, когда вы сходите наружной станции? А если бы судьба и столкнула вас с ним, глупо, наверно, было бы спрашивать его, зачем он дернул тот или другой рычаг. То же и в данном случае. Это жизнь, дорогая пани…

— Спасибо за ночную философию.

— Можете заодно поблагодарить меня и за свою жизнь.

— Что, все было настолько плохо?

— А вы как думаете?

— Вы хотите сказать, что и эти два трупа, которые сейчас закапывает ваш напарник, — из-за меня?..

— Да нет, пани. Просто у нас было неважное настроение и мы решили немного развеяться.

— Извините.

— Не за что… — Пржесмицкий аккуратно затоптал сигарету в траве, потом поднял окурок и небрежно сунул его в косой карман плаща.

— Вы?.. Вы русский?

— Вы имеете в виду мою национальность?

— Скорее… вашу родину.

— Наверное, я огорчу вас, но я не русский.

Где-то неподалеку раздался тихий свист.

— Все! Кончаем перекур, пани. Пора ехать.

— Куда мы едем, вы мне, конечно, не скажете?

— Конечно. Могу лишь сказать, что на девяносто процентов наши неприятности уже позади… Вэл.

19

ПНР. Шоссе

Ночь с 5 на 6 января 1978 года

Пржесмицкий явно преувеличивал свой оптимизм. Задолго до посвящения в «непосвященные» и явно несостоявшиеся агенты КГБ я всегда умела остро чувствовать тревогу, которую испытывали окружающие. Ощущала ее физически. Помню, как-то на студенческой вечеринке, где разговоров и смеха было гораздо больше, чем съестного на колченогом столе (что вообще характерно для тех прекрасных лет), я сидела рядом с эффектной, не по-советски одетой и размалеванной девицей, которую привел один из моих шалопаев-сокурсников. Девица явно не «въезжала» в суть происходившего, я видела, что остроты и каламбуры собравшихся были ей просто неинтересны. Но самое любопытное заключалось в том, что от нее исходили какие-то токи. Вначале у меня начался зуд в левом боку, а еще через несколько минут левое плечо стало буквально ломить от боли. Ничего не понимая, я искоса взглянула на соседку, но увидела только сжатые до толщины копилочной прорези губы и напряженный подбородок. Когда боль в плече стала невыносимой, я под каким-то благовидным предлогом пересела и вскоре начисто забыла неприятный эпизод. А спустя несколько дней узнала, что в ту же ночь эта девица повесилась в ванной родительского дома. Какая-то банальная история: неразделенная любовь, женатый отпрыск знатного семейства с Кутузовского проспекта, беременность на пятом месяце…

Теперь у меня болело не только плечо, но и затылок, запястья и спина. И я знала, что это не от нервотрепки или недосыпа. Зловещая атмосфера тревоги и неопределенности буквально витала над головами пассажиров «татры». Если бы мои странные попутчики ругались матом, передергивали затворы пистолетов и вообще демонстрировали признаки активной и даже враждебной деятельности, все было бы не так страшно. Но в машине царила мертвая тишина, как будто мы были одной убитой горем семьей, возвращавшейся с похорон близкого человека. Мы ехали по глухой и совершенно безлюдной трассе уже больше пяти часов. Редкие встречные машины с ревом проносились мимо и тут же растворялись в метельной мгле. Временами нас заносило, но водитель уверенно выправлял руль. Майор все чаще поглядывал на часы, но не произносил ни слова.

После того как в лесу «сошли» два пассажира, в «татре» стало значительно просторней. Однако даже в плавучей тюрьме сухогруза «Камчатка» я чувствовала себя более комфортно, нежели в салоне этой странной машины, мчавшейся в неизвестность.

Пржесмицкий, очевидно, исчерпавший во время нашей беседы в лесу месячный запас красноречия, молчал, как памятник Пушкину на одноименной московской площади. Вшола, теперь сидевший справа от меня, по-детски вздыхая, спал. Водитель, который так ни разу и не открыл рот, тоже не вносил разнообразия в замкнутое пространство салона.

— Милиционер родился, — тихо вздохнула я.

— Что? — полуобернулся Пржесмицкий.

— Это в России так говорят. Когда молчание продолжается больше пятнадцати секунд.

— Вы хотите убедить меня в том, что Россия — родина болтунов?

— Взгляните на себя в зеркало, пан Пржесмицкий. Разве вы похожи на человека, которого в чем-то можно убедить?

— Вы очень устали, пани, — вздохнул он. — Потерпите немного. Скоро мы будем на месте.

— Может быть, уточните, на каком именно? В порядке, так сказать, международного обмена и доброй воли.

— Вы думаете, если я вам отвечу, мы доедем до этого места быстрее?

— Хотите, я скажу, откуда родом ваши родители, а может быть, и вы сами?

Пржесмицкий перекинул согнутую руку через спинку сиденья и уже с интересом поглядел на меня:

— Скажите.

— Из какого-нибудь украинского местечка. А может, даже из Черновцов. Так что у меня есть для вас пикантная новость, пан Пржесмицкий: вы, извините, еврей…

Возможно, мне это только показалось, но бетонный затылок водителя слегка шевельнулся. Тем не менее на меня это наблюдение произвело совершенно ошеломляющий эффект.

— Что, действительно похож? — вдруг хмыкнул Пржесмицкий.

— А не должны быть похожи? — спросила я.

— А кто в таком случае вы, пани?

— А то вы не знаете?

— Вы полагаете, я должен знать?

— А вы хотите, чтобы я поверила, что вы устроили пальбу на мирном советском сухогрузе и вечерние автогонки с тайными похоронами исключительно потому, что увидели через иллюминатор мое лицо и сразу признали во мне родную сестру, считавшуюся пропавшей без вести?