КГБ в смокинге. Книга 2 - Мальцева Валентина - Страница 19

— Быстрее!..

Последнее уже относилось прямо ко мне: Петр Петрович стиснул мою руку выше локтя с такой силой, что я чуть не вскрикнула. Со стороны, впрочем, все выглядело вполне пристойно: благообразного вида мужчина в мешковатом костюме бережно ведет женщину под локоток, чтобы она, чего доброго, не поскользнулась на заскорузлой, слегка покачивающейся палубе.

Но мне почему-то очень не хотелось тащиться в камбуз. Ну очень! Сам факт появления на трапе двух незнакомых мужчин, который я тут же связала с вынужденным переодеванием в дурацкое одеяние судовой буфетчицы и спешной переброской из моей камеры-одиночки на камбуз, вызывал какой-то странный прилив сил и даже нечто, отдаленно напоминавшее всплеск оптимизма. При том, что я все еще не могла сообразить, хорошо это или плохо. Однако — и это вполне объяснимо — любые перемены в той безрадостной и совершенно бесперспективной ситуации, в которой я очутилась, были для меня скорее добрым знаком, нежели поводом для новых тревог.

— Мне больно!

— Осторожнее, товарищ Саленко, не поскользнитесь, — пробормотал где-то у моего уха Петр Петрович, не разжимая своей цепкой клешни и абсолютно не реагируя на двух незнакомцев, которые (я видела это боковым зрением) уже поднялись на борт и о чем-то разговаривали с человеком в темно-синем бушлате, стоявшим спиной ко мне.

— Хотела бы я посмотреть в лицо настоящей Саленко, — тихо сказала я, неловко переставляя ноги через протянутый по всей палубе металлический трос с торчащей щетиной острых, словно бритва, заусенцев.

— Зачем? — не очень даже любопытствуя, поинтересовался Петр Петрович.

— Чтобы спросить, что она делала, когда ее хватали за руку подобным образом?

— Она бы ответила вам, что в таких случаях беспрекословно подчинялась.

— Всем?

— Кому положено.

— А она знала, кому положено?

— Еще как!

— Она была сержантом КГБ?

— Она была здравомыслящей женщиной. Чего не скажешь о вас…

Каюта, в которую втолкнул меня Петр Петрович, была значительно просторней прежних моих камер и представляла собой строго квадратное помещение с двумя выходящими на обе стороны иллюминаторами, в котором находились большая электроплита, двухстворчатый холодильник, деревянная колода для рубки мяса, всевозможная кухонная утварь, а также рассчитанный человек на восемь длинный, похожий на столярный верстак, стол для кормежки членов экипажа. Вот за этот стол и усадил меня галантный Петр Петрович. Затем он нырнул куда-то за холодильник, извлек оттуда белый халат, быстренько облачился в него, натянул на голову не первой свежести поварской колпак и уселся напротив.

— Судя по этому маскарадному костюму, вы — шеф-повар? — спросила я.

— Просто кок, товарищ Саленко. Вы не в ресторане. На советском торговом флоте нет шеф-поваров.

— A-а, понимаю, — кивнула я. — Не заслужили. Так зачем вы меня сюда привели? Хотите провести ночное производственное совещание? Наверное, я плохо разношу треску в томате, да? Или, может, вы скверно жарите котлеты? Или, не дай Бог, наш славный экипаж сухогрузчиков активно дристает на почве недовымытой посуды?..

— Не выступайте! — тихо сказал Петр Петрович и швырнул мне через стол синюю книжицу загранпаспорта. — Это вам. Предъявите, если таможенники попросят.

— А они обязательно придут сюда? — я пыталась придать своему голосу максимальную естественность, чтобы этот монстр с вузовским ромбиком в петлице не почувствовал, как сильно я заинтересована в визите представителей страны, многократно растерзанной моими соотечественниками по отцовской линии.

— Могут.

— А если я?..

— Даже не думайте, товарищ Саленко! — голос Петра Петровича, который все время переводил взгляд с меня на иллюминатор, выдавал его крайнюю озабоченность.

Последнее обстоятельство, признаюсь откровенно, воодушевляло меня. Надо было обладать мозгами олигофрена, чтобы не сообразить: он боялся. Боялся нормального таможенного досмотра в порту дружественной и глубоко зависимой от Советского Союза страны. Но почему, а главное, чего офицер КГБ СССР, выполняющий к тому же спецзадание, мог бояться в территориальных водах братской Польши? Дав волю фантазии, я тут же предположила, что тихоня Петр Петрович, используя, так сказать, рамки служебной командировки (если только конвоирование, допросы и избиение беззащитной женщины можно назвать командировкой), нелегально решил провезти в алюминиевом баке для питьевой воды надежно упакованную партию французских колготок, дабы обеспечить сим дефицитным товаром супругу, дочь, тещу и других представительниц несчастного пола, которые в обозримом и необозримом будущем были способны клюнуть на это ничтожество в пиджаке и при расческе. На то, чтобы представить себе Петра Петровича, тайно провозящего тонну героина или выкраденный из коллекции золотой кубок работы Бенвенуто Челлини, даже у меня не хватило воображения. Да и к чему этим чинам с Лубянки, обладающим властью и влиянием удельных древнерусских князьков, опасные выкрутасы с примитивным провозом контрабанды? Они и так имели все, о чем только могли мечтать. Но даже если и было что-то противозаконное — что тогда? Что может сделать заурядный чин польской таможни находящемуся «при исполнении» функционеру самой могущественной и страшной спецслужбы в мире? Арестовать? Конфисковать вожделенные колготки? Накатать жалобу на Лубянку? Пожаловаться первому секретарю ЦК ПОРП?..

Короче, я терялась в догадках, то и дело переводя взгляд с озабоченного лица Петра Петровича на мутное окошко иллюминатора, в котором ничего, кроме темноты, не просматривалось. Мы молча сидели друг против друга, словно провинциальная пара спекулянтов-мешочников в зале ожидания Ярославского вокзала, изнуренная опустошительным набегом на московские продмаги. Было сыро и холодно.

Наконец жалобно взвизгнула железная дверь, и в камбуз вошли трое — неопределенного возраста мужик в ушанке, синем бушлате и со скверно выбритым лицом, в котором я вычислила капитана славного сухогруза «Камчатка», и двое мужчин в шляпах, которых я уже видела поднимающимися по трапу.

— Добрый вечер, панове! — на хорошем русском поздоровался долговязый. — Вы, капитан, можете быть свободны…

Плохо выбритый мореман хмуро кивнул и, втянув голову в плечи, словно готовясь к пронизывающему ветру снаружи, покинул камбуз.

— Я — инспектор главного таможенного управления майор Пржесмицкий. Это, — он кивнул на попутчика, — мой коллега, капитан Вшола. Предъявите, пожалуйста, ваши паспорта…

Предложение таможенников вполне меня устраивало. Втайне надеясь, что с документами на имя буфетчицы Саленко что-то может оказаться не так, я уже, распахнув дубленку, потянулась было за паспортом, который положила до этого в карман юбки, но, наткнувшись на суровый, предостерегающий взгляд Петра Петровича, отдернула руку.

— Извините, майор, — как-то очень вкрадчиво, словно боясь ненароком обидеть долговязого поляка, подал голос Петр Петрович. — Я хожу на этом сухогрузе третий год. Но ни разу не видел на борту «Камчатки» ни одного польского таможенника. Что-то случилось, панове?

— А что, пан, в вашей стране тоже принято задавать вопросы представителям власти, когда они находятся при исполнении служебных обязанностей? — подал голос черноволосый крепыш.

— Нет, но…

— Ваши документы? — не реагируя на замечание Петра Петровича, сказал Пржесмицкий и протянул руку…

Как я уже говорила, за несколько минут до появления таможенников мой куратор в акватории Северного и Балтийского морей успел облачиться в белый халат. Причем я видела, что свой загранпаспорт Петр Петрович переложил из пиджака в нагрудный карман халата, на котором стоял чернильный штемпель «С/г Камчатка». Обычно мне бы и в голову не пришло обращать внимание на подобные пустяки. Однако, имея уже за плечами внушительный, а главное, спрессованный во времени опыт, я с тоской понимала, что синдром обостренного восприятия происходящего будет преследовать меня всю жизнь. И хотя мои мысли витали далеко, глаза фиксировали каждую мелочь, в том числе и некую несуразность в действиях Петра Петровича: вместо того чтобы полезть за паспортом в нагрудный карман халата, он почему-то сунул руку в прорезь между двумя пожелтевшими от времени и стирки пуговицами, под пиджак. Я инстинктивно сжала обеими руками выступы деревянной скамьи, на которой сидела.