КГБ в смокинге. Книга 1 - Мальцева Валентина - Страница 56

— Это уж точно пароль?

— Как ты догадалась?

— Дело в том, что последние две недели я общалась исключительно со шпионами.

— Ту же фразу ты могла бы произнести и с большим оптимизмом.

— С какой стати?

— Если бы ты не общалась со шпионами, мы бы никогда не встретились, — Юджин извлек из кармана золотистую пачку «Бенсон энд Ходжес» и протянул ее мне через стол. — Закуривайте, гражданка.

— Ты не забыл, что сегодня я угощаю?

— Ну да, ты — грузин.

— Грузинка.

— Не придирайся к словам. В конце концов, я не русский.

— Можешь объяснить, зачем мы сюда приехали?

— Just a moment, — Юджин посмотрел куда-то поверх моей головы. — Сейчас к нам подойдут сразу три официанта. Это посерьезнее сепаратных переговоров на Ближнем Востоке. Они примут заказ и выпьют из меня при этом литра три крови, короче, дел минут на двадцать, не больше. Потом я отвечу на твой вопрос.

Юджин не преувеличил: официантов действительно было трое и говорили они одновременно, по-испански и только с Юджином. Причем разговор проходил с чисто кастильской стремительностью и темпераментом.

— Я не поняла ровным счетом ничего, — после того как официанты наконец исчезли, наступила какая-то гнетущая тишина. — Неужели можно столько разговаривать о еде?

— Половину времени они пели тебе дифирамбы, Вэл.

— Врать научился еще в школе или в ЦРУ есть спецкурс?

— Почему ты все время норовишь оскорбить американского офицера? — Юджин вновь протянул мне сигареты. — Закуривайте, гражданка.

— Если верно, что капля никотина убивает лошадь, то в моем лице ты намерен отравить целый табун.

— Я просто хочу произвести на тебя хорошее впечатление.

— Зачем?

— Чтобы ты меня не забывала в Москве.

— Ты же знаешь, что я не могу тебя забыть. Ты — мой связной. И только тебе я отдам самое дорогое, что может быть у советской девушки, — тайны моей партийной организации и содержимое редакционного портфеля.

— Не помню, Уолш говорил, что я тебя люблю?

— А ты говорил Уолшу, чтобы он сказал мне, что ты меня любишь?

— Конечно, говорил. И даже умолял.

— Мне кажется, что твоя карьера находится в серьезной опасности.

— Знаешь, мне тоже.

— Ты рискуешь больше, чем я.

— Да.

— Ты ведешь себя очень несерьезно.

— Да.

— Все это может кончиться очень плохо.

— Да.

— Ты не должен приезжать в Москву, Юджин.

— Я обязан подчиняться приказам.

— Что скажет твоя мама, когда тебя погонят со службы?

— Мама будет счастлива. После папы осталось много долгов, и она ждет не дождется, когда меня уволят из ЦРУ, чтобы я поскорее сел на ее хрупкую шею.

— Они могут тебя просто убрать. Как твоего друга там, на вилле.

— Они все могут.

— Юджин, нельзя ли поговорить серьезно?

— Вэл, мы просто обязаны поговорить серьезно.

— Начинай.

— Лучше ты.

— Хорошо… — я загасила сигарету и подумала, что не знаю, с чего начать. — Видишь ли…

— Стоп! — Юджин поднял указательный палец. — Ты не готова к серьезному разговору, Вэл. И это очень кстати. Оглянись: кастильская кухня уже обходит нас с флангов. Метрдотель жадно подсчитывает доллары, которые перекочуют в его карман из твоего тощего командировочного бумажника. Давай поедим, а?

…«Капучино» был совершенно потрясающий — густой, вязкий и такой крепкий, что собственное сердцебиение напомнило мне барабанную дробь перед оглашением смертного приговора.

— Ты уверен, что за нами здесь не будут наблюдать?

— Хочу надеяться.

— Значит, опять импровизируешь?

— А ты сомневалась?

— Уолш знает?

— Догадывается, наверное. Впрочем, это не так уж важно. В конце концов, мы тебя завербовали. Что же удивительного, если я хочу напоследок проинструктировать своего агента? По-моему, все логично.

— Так ты будешь меня инструктировать?

— Обязательно, Вэл. Итак, пункт первый: не лги им.

— Что? — мне показалось, что я ослышалась. — Что ты сказал?

— Я сказал: не лги им… — только сейчас я поняла, как он измотался. По-моему, последние трое суток он не спал вовсе. — Как только вернешься, скажешь всю правду. Всю до конца. Они ничего тебе не сделают…

— Ты понимаешь, что говоришь?

— Неважно! — он дымил безостановочно, пепельница была полна окурков. — Скажи им, что мы тебе не поверили, что ты охмурила меня, что я пошел на служебное преступление и по собственной инициативе выпустил тебя из Аргентины… Короче, сделай все, чтобы они оставили тебя в покое.

— Ты сам не понимаешь, что несешь… — я накрыла своей ладонью его руку. — Юджин, все в порядке. Слышишь меня, все о’кей! Успокойся и перестань истязать себя! Меня не грызет больше совесть, я все хорошо поняла, я сделаю все, что вы мне сказали. Ты меня изумительно перевербовал. Блестяще. Легко. По-мужски. Я никогда не думала, что это так приятно — быть завербованной тобой. Правда, Юджин. Скажи мне только, кто тебя этому научил?

— Ты смеешься надо мной, Вэл?

— Дурак!

— Ты веришь мне?

— Да.

— Ты веришь, что я сделаю все, чтобы мы были вместе?

— Да.

— Поклянись.

— Клянусь мамой.

— Американцы клянутся Богом.

— У меня еврейская мама. Считай, что я поклялась Богом.

Он вдруг поцеловал мне руку — порывисто, как-то неумело, просто ткнулся носом, как теленок.

— Юджин, а у тебя во рту нет капсулы с ядом?

— Зачем?

— Ну, на прощанье ты бы меня поцеловал и в поцелуе передал эту ампулу. По-моему, очень романтично, а главное, в жанре.

— Если подождешь часок, то я съезжу. Она у меня в аптечке.

— Ждать целый час неохота. Может, съездим вместе? Пороемся в аптечке…

— Вообще-то это идея… — Юджин улыбнулся, вытащил бумажник и достал несколько купюр.

— Ты наносишь мне кровное оскорбление. Сегодня платит грузинка.

— Ты знаешь, о чем я подумал? — не обращая внимания на мои протесты, Юджин положил деньги на десертную тарелку. — Стоит ли терять целый час на дорогу? На расстоянии десяти метров от нас сколько угодно комнат, причем в каждой, — обрати внимание, — в каждой есть аптечка… При небольшой игре воображения любой из номеров этого отеля можно считать моей квартирой. Тем более что настоящая все равно далеко…

— Моя тоже.

— Значит, мы в равном положении, Вэл.

— А внизу мы запишемся, как мистер и миссис Браун?

— Почему именно Браун?

— В каком-то детективе я читала что-то похожее.

— О’кей, будем Браунами!

— А если в аптечке не найдется капсулы с ядом?

— Не расстраивайся. Я прихвачу с собой этот чилийский стручковый перец, который ты так и не попробовала. Действует страшнее стрихнина…

2

Небеса. Авиалайнер компании «Сабена»

12 декабря 1977 года

«Колесница свободы…»

Почти половину полета до Парижа я безуспешно силилась вспомнить, откуда всплыла в моем сознании эта фраза. Как назойливый мотивчик шлягера, она буравила мозг и не давала заснуть. Видит Бог, если бы посольские ребята с развернутыми плечами уголовников, призванных на дипломатическую службу по путевке комсомола, предложили мне в аэропорту погрузиться в анабиоз и очнуться уже в Шереметьеве, под бдительным оком своих коллег, я бы скорей всего согласилась. Потому что нет ничего страшнее для одинокой женщины, чем сочетание замкнутого пространства и невеселых мыслей.

«Колесница свободы…»

Она была довольно изящной и даже красивой, эта колесница — длинная, как сигара, серебристо-алая «каравелла», словно созданная специально для того, чтобы приземляться в самом прекрасном городе на свете — Париже. Наблюдая первые два часа полета за пассажирами, читающими «Пари-матч», пьющими вино и коньяк, напропалую флиртующими со стюардессами или откровенно клюющими носами, я пришла к выводу, что и они в подавляющем большинстве были рождены на свет исключительно с той же целью.

Сама же себе я напоминала наспех сколоченную из фанеры и перевязанную бельевой веревкой посылку с сухофруктами, которую грузчики из советского посольства в Буэнос-Айресе передали бельгийской стюардессе, сурово наказав переправить ее в Москву бедным родственникам, страдающим авитаминозом. Впрочем, если отбросить метафоры, так оно и было.