КГБ в смокинге. Книга 1 - Мальцева Валентина - Страница 27

— Судя по вашему виду, этого не скажешь, — пробормотал барон. Однако, перехватив мой разъяренный взгляд, примирительно добавил по-русски: — Вам не следует волноваться. Я все обдумал.

— И?..

— Послушайте, даже если бы я представлял себе план дальнейших действий, обсуждать его в автобусе было бы странно, не так ли?

Я кивнула.

— Дайте срок, все свалилось на нас так неожиданно… Посмотрим, как будут развиваться события. Боюсь, что-то такое, чего не знаете ни вы, ни я, еще произойдет…

— Господи! — вырвалось у меня помимо воли. — Что еще?

— Не знаю… — Гескин поправил шейный платок, как-то виновато улыбнулся и повторил: — Не знаю, Валя…

— Разве есть что-то, чего вы не знаете?

— А вы действительно решили, что я — британский Шандор Радо?..

21

Буэнос-Айрес. Зал конгрессов

3 декабря 1977 года

Сидя в большом, но довольно уютном зале, огромные окна которого были задрапированы старомодными шелковыми портьерами, ниспадавшими на отполированный до блеска узорный паркет, слушая нудные разглагольствования ораторов об экзистенциальном мире Хулио Кортасара, архитектонике его прозы, биоэнергии метафор и субдоминантности речевых интонаций, я отчетливо поняла две вещи: во-первых, что никогда больше не притронусь ни к одной книжке Кортасара, а во-вторых, что не могу доверять Гескину. Мучительно взвешивая все плюсы и минусы нашего спонтанного сотрудничества, я не могла отделаться от ощущения, что меня все-таки водят за нос. Уж слишком все это было по-киношному: пистолет с глушителем, злость отрицательного героя, секунда до неминуемой смерти, спасительный телефонный звонок, резкая перемена настроения — от намерения убить до покаяния и договора о негласном сотрудничестве в борьбе с общим врагом…

После вчерашней ночи Гескин больше не был мне антипатичен. В какие-то моменты мне казалось, что я чувствую его настроение, его искренность и глубоко запрятанные комплексы. Но стоило мне подумать, что все происшедшее, быть может, лишь часть коварного плана, мастерски претворяемого в жизнь опытным провокатором, как эфемерное очарование Гескина моментально улетучивалось, оставляя во мне лишь страх за себя, за свое будущее, за свою жизнь.

Когда мы вошли в зал, Гескин по-хозяйски расположился рядом. Тут я не выдержала и сказала ему, что хочу побыть одна.

— Вам необходимо сосредоточиться на выступлениях ораторов? — поинтересовался барон.

— Мне необходимо сосредоточиться на себе…

Теперь он сидел где-то в первых рядах. Время от времени его респектабельная седая шевелюра выныривала из скопления шляпок, париков, лысин и бритых затылков. Она покачивалась, как буек на морской зыби, и словно семафорила: «Все в порядке, Валя, я здесь». Но спокойнее от этой азбуки Морзе мне не становилось.

«Ну что ты, дура, психуешь? — урезонивала я себя. — Он ведь и впрямь выглядит человеком нелегкой судьбы, у него вполне могут быть свои, личные счеты с КГБ. Почему же ты не веришь ему? Он ведь не авантюрист какой-то, не искатель приключений, не выдвиженец, не партийный функционер и даже не мой редактор. Зачем ему, родовитому, богатому, уверенному в себе, выслуживаться перед этими людьми „с чистыми руками, холодной головой и горячим сердцем“?» Однако другой голос — подозреваю, что в нем отчетливо звучали интонации моей мамы, — нашептывал мне: «Подумай! Подумай!! Подумай, Валя!!! Отставь фантазии, анализируй только факты, только то, что тебе доподлинно известно. Выстрой их в какую-то систему, просчитай ситуацию, сделай выводы и постарайся успокоиться — ведь чокнешься!»

… — В четырнадцатой главе романа «Игра в классики» Кортасар достиг истинной глубины экзистенциального проникновения в образ героя, — млела и растекалась по древу красноречия докладчица-американка с лицом породистой скаковой лошади. — И если бы…

«Ну какие же факты анализировать? — продолжала мучиться я. — Среди личных вещей Гескина оказалась моя фотография… Ну и что? А если они так и планировали? Но зачем, с какой целью? Скажем, им каким-то образом необходимо было подтолкнуть меня к разгадке истинного смысла моей миссии. Допустим, подтолкнули. Что дальше? Что, по их мнению, я должна была предпринять? Убить барона утюгом? Вступить с ним в коалицию? Расколоться перед Телевано?.. Нет, эти ребусы не для моих мозгов. Тут нужны опыт, исчерпывающая информация и душевное спокойствие, чего у меня и близко нет. А значит, надо сдаться. Расслабиться. Поплыть по течению.» «И ждать, когда твою голову положат на плаху», — отчетливо услышала я голос мамы…

Объявили перерыв, все дружно высыпали в просторный вестибюль, красавчики-аргентинцы в белых смокингах и широких красных поясах начали разносить сэндвичи и ароматный, черный, как моя нынешняя жизнь, кофе. Гескин, поняв, видимо, что я не в себе, даже не приближался и о чем-то увлеченно болтал, кажется, на фарси с молодым красивым мужиком, которого портили только слишком крупные, навыкате, глаза.

Я смотрела из окна вестибюля на крыши автомобилей, с форсом кативших по авениде Бартоломью, и была очень близка к тому, чтобы, отодвинув створку огромного окна, спикировать с тридцатиметровой высоты на асфальт, когда услышала за спиной:

— Только не вздумай, когда вернешься, писать, что американские машины лучше наших.

Впервые в жизни я испытала на себе правдивость словосочетания «ватные ноги», которое всегда считала по наивности литературным штампом. Я знала, кто стоит сзади, и все же, очень медленно поворачиваясь, до последней доли секунды хотела ошибиться. Увы, мои худшие опасения сбылись: передо мной, сверкая ослепительной улыбкой, красовался Витяня Мишин…

— Прекрасно выглядишь, мать!

Витяня был облачен в великолепный темно-синий смокинг, тончайшую белую сорочку с ручной вышивкой и изящно повязанный вишневый галстук-бабочку. Его свежевыбритое лицо благоухало духами «Дракар» и источало цивилизованную сытость и безмятежность типично западного человека. Я вдруг с испугавшим меня безразличием подумала, что во внешнем облике Мишина, по сути дела, нет ничего русского, советского…

— Валентина, ты что, онемела? — его французский был несколько тяжеловат. Так говорят в некоторых швейцарских кантонах. И тем не менее это был добротный французский. Такой язык не приобретешь, даже если с первого класса будешь учиться в специальной школе с лингвистическим уклоном. — Я говорю, классно выглядишь…

Как зачарованная, я продолжала тупо разглядывать своего школьного товарища. Его появление в Буэнос-Айресе подтверждало мои самые скверные предчувствия. Если насчет Гескина я еще сохраняла какие-то иллюзии и надежды, то с Витяней все было абсолютно ясно: офицер КГБ, причем облеченный доверием начальства и явно не без заслуг перед чугунным Дзержинским на одноименной площади. Иначе с чего бы он порхал, как пташка, из Цюриха в Москву, а оттуда, через Париж, в Аргентину? Это при нашем-то дефиците валюты…

— По-моему, если ты встретишь меня через тридцать лет в доме для престарелых, то все равно начнешь с этой дурацкой фразы.

— Почему дурацкой? — в голосе Мишина отчетливо сквозила беззаботная игривость повесы-бездельника. — Я очень рад тебя видеть, девушка. Это, во-первых. А во-вторых, ты действительно классно выглядишь. Я уже не впервые замечаю, что Запад благотворно сказывается на внешнем облике советских граждан. Особенно гражданок…

— Что ты здесь делаешь? Ты что, Мишин, и на Аргентину решил распространить влияние русского классического балета?

— Тсс! — Витяня игриво поднес к губам тщательно обработанный маникюршей и выкрашенный бесцветным лаком указательный палец. — Имя, которое вы сейчас произнесли, мадемуазель, мне абсолютно не знакомо. Вы, по всей видимости, немного устали и спутали меня с кем-то из ваших старых школьных друзей. Знаете, перелет через океан, смена часовых поясов, недосып, ежемесячные недомогания…

— Ну конечно! — охотно поддакнула я. — Мы с вами, рожа твоя пошлая, совершенно не знакомы. Так что сейчас я, как порядочная женщина, пошлю тебя куда подальше, чтобы не приставал к советской специалистке по творчеству Кортасара!