Юнги - Вишнев Павел - Страница 13

В землянке мелькнули какие-то тени. В следующую секунду кто-то схватил Гурькино одеяло и накинул ему на голову.

Били молча. Гурька знал, за что. За то, что он сказал про Толю Носова.

Били сразу с нескольких сторон. Тыкали кулаками в бока. Колотили по спине. Кто-то уселся ему на ноги и щипал их.

Кричать? Бесполезно. Он сжался в комок, вобрал голову в плечи и закрыл ее руками, чтобы не разбили лицо.

Плакать? Ну, этого от Гурьки не дождешься! Больно? Очень больно.

Кто– то приглушенно крикнул:

– Полундра!

В землянке по-прежнему тихо, словно и не было ничего.

Гурька откинул одеяло. Сквозь темноту он увидел лежащего рядом Лизунова. Участвовал ли он в «темной»? Если спросить его об этом завтра, скажет, что спал и ничего не слышал.

Гурька знал, что «темную» организовал Лупало.

22

Следующим во второй смене заболел Гурька. Он сам явился в санчасть, как только почувствовал себя плохо. Его тоже отвезли в госпиталь и положили в одну палату с лейтенантом Соколовым. Небольшой соловецкий госпиталь был переполнен больными, и в других палатах свободных мест уже не было.

В окно палаты виден кремль с башнями и куполами соборов. Вода в бухте казалась изумрудной. У причала стояло небольшое судно «Краснофлотец», высокое, с острыми обводами, окрашенное в черный цвет.

– Бухту знаешь как зовут? – спросил как-то лейтенант Гурьку.

– Нет, не знаю.

– Бухта Благополучия. А вот то озеро монахи назвали Святым. Богомольцы приезжали в монастырь и первым делом купались в озере, смывали грехи. Больные надеялись получить от святой воды исцеление.

– А зимой как же? Озеро зимой замерзает?

– Зимой на острове оставались только монахи, работные люди да узники в тюрьме.

– В тюрьме?

– Да, в тюрьме. При монастыре тюрьма была.

Страшная тюрьма с крохотными казематами, каменными мешками.

– В тюрьму сажали бедных?

– Всех сажали, кто был неугоден царю и церкви. В казематах монастыря умерло много хороших людей. Ты вон ту башню видишь? Головленковой она называется. В ней были казематы. В них сидели сподвижники Степана Разина: сотники Исачко Воронин и Сашко Васильев. Декабристы >Шахновский и Бантыш-Каменский тоже сидели в монастырском остроге. Участников первой демонстрации на Казанской площади в Петербурге Матвея Григорьева и Якова Потапова царское правительство тоже сюда заточило. Ты о Пожарском, конечно, слыхал?

– Он тоже сидел в тюрьме?

– Нет. В монастыре хранилась боевая сабля Дмитрия Пожарского.

– А сейчас она где?

– Не знаю.

– Заржавела уже, наверно.

Лейтенант ответил не сразу. Сначала он как будто не слыхал слов Гурьки о том, что сабля Дмитрия Пожарского лежит где-нибудь и ржавеет, потом точно спохватился и сказал:

– Сабля Дмитрия Пожарского не может заржаветь. Всей силой души ненавидит сейчас наш

народ немецких захватчиков. И эта ненависть

сродни той, которую испытали русские люди в борьбе с польскими поработителями-интервентами. Такая ненависть не ржавеет. Понимаешь?

Лейтенант умолк. Некоторое время смотрел на островерхие башни кремля, потом сказал:

– Да, брат, тут не только тюрьма, каменные мешки и казематы. Здесь вся наша история за полтысячелетие отразилась. Ну, скажем, о Крымской кампании 1854—1856 годов ты что-нибудь слыхал? – Это когда оборона Севастополя была? Адмирал Нахимов и матрос Кошка тогда еще про славились.

– Вот-вот. Народ песни сложил про Крымскую войну. – Лейтенант помолчал, потом запел негромким глуховатым голосом:

– А теперь англичане за нас, – сказал Гурька, когда лейтенант умолк.

– За нас. А воюем за них мы. – Лейтенант глубоко вздохнул, потом продолжал: – Так вот, летом 1854 года английская эскадра появилась в Белом море и затем подошла сюда, к Соловкам. Англичане потребовали, чтобы крепость сдалась. Но разве русские крепости сдаются? Англичане девять часов стреляли по кремлю. И душой, главной силой при обороне монастыря, знаешь кто был? Простые люди, которые работали на монастырь за кусок хлеба, да сосланные сюда государственные преступники. Это те, кто неугодны были царю. Они потребовали, чтобы их выпустили из тюрьмы и дали им «дело». Сосланным-то, казалось бы, помогать англичанам надо было бы, чтобы они их за это освободили. А нет! Русский человек ни за что Родину не продаст. И не нужна ему свобода на чужбине, если Родине от этого будет грозить опасность. Вон видишь угловую башню слева? Прядильной она называется. Вот и встали узники на этой башне и дали англичанам такой отпор!… У английского флагманского фрегата «Бриск» они пробили борт, и пришлось англичанам убираться из Белого моря несолоно хлебавши.

Целыми часами рассказывал лейтенант о прошлом Соловков, о великих муках и подвигах русского народа. После этих рассказов Гурька по-новому смотрел на суровые стены крепости. Он представлял, как сотни русских крестьян, ничем не вооруженных, кроме лопаты и нехитрого блока, строили эти стены, ворочали огромные валуны, ставили их друг на друга и часто гибли под ними. Двенадцать лет строился соловецкий кремль и вырос мощный, неприступный. Датчане, шведы, финны, англичане пытались овладеть крепостью, но всякий раз уходили ни с чем. А она, как была, так и осталась русской.

– Народ наш против всего может выстоять, – говорил лейтенант. Его нельзя победить. Вот встали наши у Сталинграда, сломали хребет немцу и теперь обратно погнали гитлеровцев. До Берлина наши дойдут! Вот увидишь!

Ночами Гурька подолгу ворочался в постели, не мог уснуть. Пылкая мальчишеская фантазия уносила его туда, где советские люди гнали врага с родной земли в фашистское логово.

Между тем дело у Гурьки шло на поправку. Петушка из госпиталя уже выписали.

Как– то, вернувшись от начальника госпиталя, лейтенант Соколов сказал:

– Есть интересная новость, Захаров.

– Какая?

– Две смены мотористов из нашей роты переведены из Савватьева в кремль.

– Правда?

– Считай, что так. Командование учебного отряда нашло для них помещения. Дело в том, что часть матросов закончила учебу и уехала на флот. Вот свободные помещения и отдали нам для двух смен.

– А вы!

– Пока не знаю. Как прикажет начальник школы.

– Проситесь с нами, товарищ лейтенант.

– Проситесь… Если бы знал, что отпустят обратно на корабль, попросился бы. А в Савватьеве или в кремле – это пусть без меня решают.

И Гурька понял, что лейтенант Соколов тоскует по своему кораблю.

23

В день, когда Гурька выписался из госпиталя, выпал первый снег. Он покрыл землю, крыши домов и башен кремля, отчего вода в Святом озере казалась черной.

Ветер крутил на шпилях башен флажки – флюгера, сделанные из покрашенного железа.

Гурька остановился у ворот в кремль. Он увидел необычайную картину: перед рослым, недавнего призыва матросом, выставившим вперед штык винтовки, стоял Петушок. Распахнув шинель и выставив тельняшку, он лез грудью прямо на штык часового и кричал:

– На! Коли!… Коли!… Ну, чего ты не колешь?!

Часовой растерялся от такого напора юнги.

Он отклонил штык в сторону, боясь, очевидно, чтобы в самом деле не уколоть мальчишку, и, стараясь загородить прикладом дорогу Петушку, уговаривал его:

– Ну чего ты лезешь? Раз нет увольнительной, значит, нельзя. Поди и возьми увольнительную, тогда пройдешь. Не приказано же без увольнительных или пропусков пущать из кремля…

– Ах, увольнительную?! А без увольнительной не пустишь? Ах ты…

Петушок хотел снова ринуться на часового, схватился за грудь, но увидел Захарова, запахнул полу шинели и крикнул: