Ужин во Дворце Извращений - Пауэрс Тим - Страница 37

И снова какая-то часть его рассудка – та, которую что-то не на шутку встревожило, – противилась сну. С какой это стати, сонно думал он, должна морская вода отдавать ржавым вкусом крови? И почему это мой палец... да и шрам от пули на спине... перестали вдруг ныть, а? И вообще, что это такое... что мне напоминает эта обволакивающая ватой дремота?

Ответы пришли к нему почти одновременно. Поерзав в попытке найти более удобную для сна позу, он нащупал в кармане два мешавших ему предмета: большую твердую выпуклость и плоский диск. Он раздраженно полез в карман и выудил их.

Одного прикосновения к ним было достаточно, чтобы опознать их. Это были банка Крови, судя по всему, пустая – он сам сунуть ее в карман после того, как дал понюшку умирающему мальчишке, – и крышка, которой он ее закрывал. Получалось, он сидел теперь по горло в ванне концентрированного раствора Крови. А бездумный покой, размывавший его бдительность, отдавал тем же самым ощущением того, что его просматривают насквозь, какое он испытал много лет назад, впервые причастившись у Соек.

Принимать Кровь, выходило, очень похоже на причастие.

Он знал, что это важно, хоть и не понимал пока почему. И вообще, разве он и раньше не догадывался об этом? Ну или почти догадывался? Именно так.

Нет, настаивала несчастная, сопротивляющаяся часть его рассудка, это и правда важно.

Ладно, ладно. Не так уж и важно, чтобы не соснуть прежде. Соленая, ржавая жижа, плескавшаяся вокруг, была горячей, или это так ему казалось теперь, и он попытался вспомнить, где он, но не мог. Одно ясно: внутри какого-то огромного живого существа.

Он не знал точно, кто он. Само понятие личности казалось ему сейчас странным. Он попытался ощупать свое лицо и ощутил под пальцами беззубые десны, впавшие щеки, лысый череп. Внутри этой шевелящейся оболочки из мышц находился кто-то другой, больше и значительнее, сохранивший пока свои волосы, и мысль о том, что это тоже он, согрела его – или что он и тот, другой, равные члены кого-то выше, чья кровь настойчиво плескалась вокруг них в жаркой темноте... Самосознание ощущалось теперь только как досадная складка на безукоризненно гладкой ткани...

Одна из четырех рук в мотавшейся корзине выкинула пустую банку и крышку, а потом переместилась к прутьям клетки, которые то и дело терлись сквозь брезент о корпус лодки; не более осознанно, чем тянется к солнцу проклюнувшийся цветок, рука попыталась сунуть пальцы между бортом и одним из прутьев.

Стоило пальцам правой руки оказаться зажатыми между двумя массивными предметами, как с резкостью отпущенной пружины к Ривасу вернулось сознание происходящего. Горячая, пульсирующая боль в руке сделалась якорем, и он заставлял себя цепляться за него, чтобы не потеряться в бездумном мареве, где даже делить что-нибудь с кем-то было лишено смысла, ибо в конце концов во всей вселенной существовала только одна-единственная сущность. Боль принадлежала ему и никому больше, усиливаясь до тех пор, пока он снова не ощутил холод воды в темной стальной клетке, в которой он был здесь, а продвинутый мальчишка – там.

Он сунул поврежденную руку под воду – в первое мгновение соль обожгла ее, но потом холод немного унял боль, – и тут понял, что при желании способен видеть.

Он все еще сидел в непроглядной черноте клетки, так что видел что-то совсем другое и сам понимал это, но образ был ярким и отчетливым, явно не из тех, что он видел прежде.

Высокая, в несколько миль каменная стена, освещенная ярким багровым сиянием, извивающаяся, неровная, вся в темных брызгах бесформенных проемов, разрезала надвое горизонт, закрывая треть свинцово-серого неба. В хаотическом нагромождении тонких каменных выростов по верху стены виднелись парившие на прозрачных крыльях существа. Посмотрев вниз – это движение разом переместило его на довольно значительное расстояние, словно шея его в длину имела никак не меньше десятка ярдов, – он увидел существо, напоминавшее оранжевого паука... или стоконечную морскую звезду, и он протянул... Господи, что же это такое было, что-то вроде длинной высохшей кишки... и коснулся ею оранжевого существа.

Сила хлынула в него из этого оранжевого существа, а то, похоже, лишилось ее вовсе, ибо поджало ноги, как-то обесцветилось и медленно опустилось на песок. Только тут он заметил, что теней оно отбрасывало две – красную, ложившуюся позади нее, и синюю, падавшую вбок...

А он уже находился в созданном природой – возможно, вулканом, – амфитеатре, гладкое дно которого заполнила толпа паукообразных существ. Они выстроились длинной спиралью, и одно из них, стоявшее в центре, двинулось вдоль нее, задерживаясь перед каждым из неподвижных соплеменников, чтобы протянуть ногу и коснуться его... и с каждым прикосновением он ощущал, как сила льется в него, а тот, до кого дотронулись, обесцвечивался и падал... Все это, разумеется, потому, что на это время он сам становился тем, кто шел и касался других...

Хотя Ривас откуда-то знал, что может в любую минуту остановить это видение, оно померкло само собой. Все это напоминало... воспоминание, что ли? Веселенькое, ничего не скажешь.

– Эти, многоногие, не такие уж они были и вкусные, – произнес в темноте мальчишка. – Но мне повезло, что их сияние имело скорее психическую, нежели химическую природу. Жаль, что те, летуны, никогда не спускались. Разглядеть трудно, но как-то раз я видел одного, он нес что-то, похожее на орудие. Вот эти могли быть вкусные...

Тут соткалось новое видение, и Ривас позволил себе смотреть дальше.

Он увидел как бы сверху сумеречную, в зеленом свету равнину, с которой тянулись вверх купы странных, сферической формы цветов на длинных стеблях. Он ощутил чье-то присутствие, и правда, не прошло и секунды, как мимо промчалось похожее на морскую свинью массивное, обтекаемое животное. Оно скрылось внизу, и тут же за ним пронеслись еще двое. Тела их стремительно уменьшались в размерах, удаляясь, но до цветов все равно оставалось далеко, из чего он сделал вывод, что цветы огромны и до них гораздо дальше, чем ему показалось вначале.

Он двинулся вниз, отталкиваясь от прозрачной, но густой субстанции, в которой висел. Приблизившись, он разглядел, что верхняя часть каждой сферы окрашена в серебристый цвет, и он откуда-то знал, что этот серебряный состав внутри и тянет ее вверх, туго натягивая удерживающие ее канаты. Подплыв еще ближе, он увидел в нижней половине ближнего к нему шара какие-то ажурные конструкции, а в верхней – яркие точки, возможно, огни.

Пейзаж изменился, и он увидел спиральную цепочку существ, напоминавших сделанных из гибких пальмовых стволов моржей. И снова одно из них, сделавшееся на время им, вытянуло конечность – нечто вроде усика сома – и касалось им всех по очереди, и сила полилась в него...

И когда он снова высосал из их рассудков довольно силы, чтобы перемещать предметы на расстоянии, он вернулся в потаенный грот, который сделал своим жилищем. Он унюхал горячий уран и украсил им свою пещеру, и хотя приправы и оставляли желать лучшего, лучшей закуски он не пробовал.

Тяжелая составляющая субстанции, в которой он плавал, была здесь, в тихих, забытых уголках, в изобилии, и, воспользовавшись малой толикой энергии, которую он заимствовал у своей паствы, он слепил шар вакуума вокруг меньшего по размеру шара здешней субстанции. Он оглядел шар, убедился в безупречности его формы и, так и не прикасаясь к нему, послал прочь от себя, в глубь пещеры. Такой способ питания всегда наносил его телу ущерб, и хотя он мог чинить его с той же легкостью, с какой заставил появиться шар вакуума, не было смысла создавать ситуацию, при которой тело вообще могло уничтожиться. Слишком много хлопот искать себе другое.

Шар оказался уже на достаточном расстоянии, в нескольких поворотах пещеры от него, и тогда, приложив к этому уже гораздо больше краденой энергии, он мысленным усилием сжал его.

Шар поддавался с трудом, но он был сильнее. Он удвоил усилие, и еще раз. Шар в съеживающейся скорлупе из вакуума уменьшился и продолжал медленно сжиматься.