Ужин во Дворце Извращений - Пауэрс Тим - Страница 20

Сам Ривас сел в седло со второй попытки.

– Езжай за мной, – буркнул он и выехал на улицу.

Когда негромкий цокот копыт стих, в гараже стало совсем тихо... нет, не совсем. Лучи заходящего солнца стали краснее, и пятно света, переползавшее по бетонному полу, быстро слабело. Две оставшиеся лошади время от времени переступали копытами. С улицы вплыла в гараж бестелесная тень, почти невидимая глазу, ибо цветом она почти не отличалась от закатных лучей. Она повернулась неспешным движением пловца и застыла на мгновение, увидев сырую свинину, но оживилась еще сильнее, когда взгляд ее упал на труп Найджела. Она подобрала под себя ноги, и когда гравитация медленно опустила ее на пол, ее нематериальные пальцы пробежали по лицу и рукам Найджела в попытке найти открытую рану.

И тут наконец отворилась дверь фургона, и ржавая кровать с лязгом повалилась на пол. Прозрачная тварь испуганным пескарем метнулась прочь, и когда взмокший от натуги Леденец, шаркая ногами, выбрался наружу, тварь уже прицепилась вниз головой к одной из балок и висела там, напоминая летучую мышь из бледно-розового стекла.

Старик сел на пол рядом с мертвым телом и принялся что-то нашептывать ему. Пятно света, бледнея, ползло все дальше в глубь гаража, тварь под потолком моргала своими глазищами, а одна из девушек-соек на улице лязгала жестянками, запутавшись в Найджеловой сигнализации, но голоса так и не подала.

В конце концов Леденец поднял тело Найджела с пола и отволок его к фургону. Потом, отдуваясь, залез внутрь, вытолкал мертвую девушку на пол, осторожно затащил Найджела на ее место и закрыл за собой дверь.

Прошло пять минут. Наконец висевшая под потолком тварь отцепилась, растопырив руки и ноги, осенним листом спланировала вниз и бесшумно опустилась на лицо мертвой девушки.

Внутри гаража все затихло. Чуть позже и девушка-сойка на улице выпуталась из веревок и бесцельно побрела куда-то в ночь, а потом ничто больше не нарушало тишины.

Глава 5

Когда неожиданный стук копыт вырвал Риваса из паутины сна, он подумал, что накануне поспешил, решив, что жар его улегся. Кожа пересохла и горела, каждый вдох отдавался в голове неприятным шумом, а яркий утренний свет окутывал все предметы легкой радужной аурой. Голова налилась этакой неописуемой депрессией, какая бывает с глубокого похмелья или после самых жутких ночных кошмаров.

Он перевернулся на другой бок, съежился на охапке картонных упаковок, служившей ему постелью, и, щурясь на свет, окинул взглядом двор. Рядом с ним стояло прислоненное к ограде ржавое кресло-качалка, и напиханные под него картонки напомнили ему, что, когда он ложился спать вчера вечером, девушка-сойка спала там. Тогда куда она делась? Он встал, ощущая себя опасно высоким и хрупким, и вышел со двора к дереву, к которому накануне привязал лошадей.

Одна из них так и оставалась под деревом. Ривас, моргая, огляделся по сторонам, остро желая, чтобы нос его либо уж разразился чихом, либо перестал свербить. Наконец он увидел ее в пятидесяти ярдах дальше по улице. Она ехала верхом на второй лошади.

– Эй! – завопил он. – Э... – Черт, почему он не удосужился узнать, как ее зовут. – Эй, девчонка!

Она оглянулась через плечо, натянула поводья и повернула лошадь обратно к дереву. Он стоял, прислонившись к стволу.

– Что? – спросила она.

– Куда ты собралась? – Ему пришлось прищуриться, чтобы смотреть на нее против света.

– В Шатер Переформирования, – нетерпеливо отозвалась она. – А ты думал куда?

– Ну... Бог мой, ты что, не собиралась подождать меня?

– Я думала, ты болен.

– О! – возмущенно кивнул он. – Ясно. Ты решила, я буду тормозить тебя?

– Да.

Он подавил приступ злости, напомнив себе, что она – важный реквизит в отведенной им себе роли блудного Сойки... и на короткое мгновение, прежде чем бесцеремонно подавить эту мысль, признался себе в том, что немедленно вышвырнул бы ее, заболей она или перестань представлять собой какую-то ценность для него.

– Так вот вовсе я не болен, – сказал он. – Это просто аллергия. У меня аллергия на этих... на эту сою. Ясно? Поэтому подожди меня. И не вздумай больше уезжать одна, слышишь?

Она посмотрела на него с легким удивлением.

– Долг каждого отбившегося от паствы последователя Господа как можно быстрее вернуться к своим.

– Ну да, конечно, – согласился он; легкий акцент уроженки Эллея заинтриговал его. – Но не настолько поспешно, чтобы ухудшить свои шансы вообще вернуться. Одинокая девушка... ба, да ты и двух миль не проедешь, чтобы не наткнуться на змею, или бой-шершня, или насильника, или еще парочку сутенеров.

Это удивило ее еще сильнее.

– Но душа-то моя будет в руках Господа. Почему же это беспокоит тебя?

Он развел руки и широко раскрыл глаза, показывая всю искренность своих намерений.

– Потому, что мне не безразлично, что с тобой происходит, вот почему.

Она подождала, пока он седлал свою лошадь и садился в седло – забравшись предварительно на дерево.

Выезжая на залитую солнцем улицу, девушка не проронила ни слова, но вид у нее был слегка встревоженный.

– Разве не я спас тебя от тех двух типов, что убили твою подругу? – напомнил он ей, выждав пару минут.

– Ты, – сказала она. Вдоль левой стороны дороги стояли с интервалом в несколько сотен ярдов телефонные столбы, и с некоторых перекладин свешивались еще петли истлевшей веревки; кое-где в них еще виднелись пожелтелые кости запястий. Примерно на каждый двадцать пятый щелчок подковы по асфальту лошади проезжали тень следующего столба. – Но... – произнесла девушка, помолчав еще немного, – разве нам положено заботиться друг о друге вот так?.. Спасать нас – дело пастырей... и даже если они и делают это, то не ради нас, а ради Господа, которому мы нужны.

Ривас покосился на нее с некоторым уважением. Неплохо, сестричка, подумал он. Для оцыпляченной птички у тебя острый взгляд. Она перехватила его взгляд и неуверенно улыбнулась, прежде чем отвернуться.

Ривас перевел взгляд на дрожавшие в мареве здания – они напоминали искрошенные, бесцветные зубы, торчащие из зеленых десен, но если сощуриться, они превращались просто в мазки краски. Солнце начало припекать, он пожалел, что не захватил вместе с Найджеловой рогаткой и его шляпу. Жара стояла такая, что ему казалось, будто его горячка заразила весь окружающий мир – так пролитое пиво постепенно пропитывает всю книгу, и страницы рвутся или слипаются. Очень постаравшись, он мог вспомнить, кто он, сколько ему лет и зачем он здесь, но на протяжении этой монотонной поездки на юг он не нуждался в этом, поэтому просто покачивался в седле в такт лошадиной поступи и – за исключением коротких мгновений, когда что-то привлекало его внимание, – не думал вообще ни о чем.

Только не вешай мне лапшу на уши, старина. Уж я-то знаю, ты ненавидишь всех, всех до единого.

Он нахмурился и попытался прояснить зрение. Где он слышал это в последнее время? Кто говорил ему это? Должно быть, он был пьян тогда, а то бы он запомнил. Или он просто был до ужаса сонный?..

Ты любишь только меня. Меня одного.

Да это же было сегодня ночью. Сон? Ну да, конечно, это был сон – сон, навеянный лихорадкой. Он попытался вспомнить его подробнее, но не смог.

Ближе к полудню ему удалось подстрелить из Найджеловой рогатки двух голубей, и пока он не слишком умело разделывал их, в памяти всплыла еще одна фраза из этого сна. Тебе слишком стыдно признаться в этом, говорил голос.

Ривас застыл с окровавленным ножом в руке и снова попытался вспомнить хотя бы, о чем был тот сон и кто говорил ему эти слова. Помучавшись немного, он вспомнил, что вроде как видел во сне кого-то... человека... себя самого? Он что, в зеркало смотрел? И почему, черт возьми, он видел себя самого, сосущего палец?

Он тряхнул головой, разобрался с разделкой птиц и развел огонь, оторвав клок материи от своей рубахи, намочив его в валюте и поколотив первой попавшейся железякой о камень до тех пор, пока какая-то искра не воспламенила пары спирта. Тогда он нанизал голубей на металлический прут и изжарил на костре, который развел из трухлявых деревяшек. Его спутница не выказала никакого удивления, когда он предложил ей одну из птиц, с показной роскошью сервированных на крышке капота от древнего «форда». Впрочем, и радости она тоже не выказала.