Ужин во Дворце Извращений - Пауэрс Тим - Страница 13

Тепло и холод словно раздирали его на части, и хотя он и сам разрывался между ними, остаток разума его тянулся к теплу, и он ощутил, как всплывает. Правда, то, что находилось в противоположном конце его души, оторвалось от него и теперь преследовало. Однако оно отставало, и скоро он уже не беспокоился ни об этом, ни о черном, ледяном разуме внизу.

Зато теперь его раздражали боль в бедре и липкая, в мелких камешках грязь на щеке. Он сел и огляделся по сторонам. Сойер ушел, хотя толпа по периметру поля никуда не делась, и все они стояли на коленях. Потом взгляд его упал на соседей по цепочке, причащенных.

Только двое-трое из них оправились от причастия, а может, просто и не теряли сознания, и теперь они глупо оглядывались по сторонам, словно пробудившись от глубокого сна. Большинство же оставались лежать в грязи. Некоторые дергались, остальные валялись как мертвые. У нескольких из тех, кого он мог разглядеть, шла кровь из царапин, полученных от падения или судорог; что ж, так его порезанный палец вызовет меньше вопросов.

Только тут он заметил, что голова его осталась ясной – такой же, как всегда, с нетронутыми памятью и личностью. Ба, его импровизация с болевой блокадой работала даже лучше, чем алкоголь, тем более что та, защищая от причастия, оставляла потом пьяным.

Эта мысль напомнила ему о пинте ячменного виски, спрятанной в клапане мешка, и он поспешно встал. Старательно изображая оглушенный вид, он побрел через поле к своей стае Соек.

Сестра Сью, не скрываясь, наблюдала за его приближением, но пастырь не поворачивался до тех пор, пока Ривас не оказался в нескольких футах от него. Только тогда он обернулся, держа в руках пинту виски.

– Ты быстро оклемался, – заметил пастырь.

Ривас отозвался на это глупой ухмылкой и смахнул со лба прилипшую прядь волос; при этом на лбу его остался мазок крови.

– А Мёрфи все во дворе играет, – тоном заправского ябеды протянул он, – хоть мамка звала его. – Отходя от причастия, чаще всего говорят именно такую ерунду.

– У тебя кровь идет, брат Боуз, – встревоженно сообщила сестра Сью, одновременно подавая пастырю знак, смысла которого Ривас не уловил.

– А? – Ривас покосился на окровавленный палец с видом, как он надеялся, безмозглого удивления. – Ба, правда!

– Должно быть, упал на какой-нибудь стеклянный осколок, – предположил пастырь. – Скажи-ка, брат, что это? – Он помахал в воздухе плоской бутылкой.

Ривас старательно наморщил лоб в мысленном усилии.

– Виски, – ответил он наконец. – Кажись, это мое.

– Было твоим.

Пастырь разжал пальцы. Бутылка не разбилась, упав на землю, но удара тяжелым каблуком уже не выдержала. Ривас как мог постарался скрыть свое огорчение.

– Спиртное – другая вещь, которую мы вынуждены запрещать, – объяснил ему пастырь. – Тебе еще повезло, что она была непочатой, а сестра говорит, что подобрала тебя нынче утром трезвым. И все-таки и спиртное, и музыкальный инструменту одного новичка... – Он многозначительно покачал головой. – Так как все-таки тебя зовут?

– Джо Уили, – наугад выпалил Ривас. – То есть нет, извините, я хотел сказать, брат Боуз.

– А сколько тебе лет?

– Я... это... не помню.

Пастырь кивнул, потом улыбнулся,

– Тебе понравилось причащаться?

Ривас зажмурился и принюхался к запаху вылитого виски.

– Ода, сэр. Очень,

– Это хорошо, потому что я назначаю тебе особый режим. Большинство людей причащаются не чаще раза в день, но тебе мы позволим проделать это сегодня дважды – здорово, правда? Мне кажется, ты сможешь рассказать мне больше... после этого. Как тебе это нравится?

Ривас открыл было рот для ответа, но пастырь перебил его:

– Да, и мы позволим тебе на этот раз сидеть, чтобы ты больше не упал и не расшибся.

Ривас округлил глаза.

– Вот здорово, – сказал он, но тут же нахмурился и перешел на шепот. – А другие... они не будут завидовать?

– Нет. Это будет нашей маленькой тайной. Иди за мной.

Осторожно ступая по грязи, он провел Риваса к маленькой двери в стене стадиона. За ней оказались полутемный коридор и дверь с железной задвижкой.

– Извини, – сказал он Ривасу, – здесь нет ни окна, ни лампы. Но теперь ведь сам Господь Сойер следит за тобой, так что тебе нечего бояться темноты. Там есть стул – найдешь его и сможешь сидеть.

Ривас поколебался немного. Даже сейчас, подумал он, я мог бы заколоть его и удрать. Даже проще, чем прежде. Но опять-таки это лишит меня легенды.

Вот интересно, я и правда так хочу вернуть Уранию? До такой степени?

– Да, – вздохнул он и шагнул в комнату. Дверь за ним сразу же захлопнулась. Затхлый воздух подтвердил, что комната и правда лишена окон и мала по размерам. Должно быть, бывшая кладовка. Секундой спустя он услышал лязг задвигаемой щеколды.

После нескольких минут осторожных поисков его порезанный палец болезненно соприкоснулся с обещанным стулом, и он уселся. О'кей, сказал он себе, уговоримся раз и навсегда: тебе нельзя больше пройти ни одного этого чертова причастия. Даже думать забудь об этом. Если придется, я укокошу сойера... но, может, мне удастся засвистеть его, а потом растянуться на полу – так, придя в сознание, он решит, что уже причастил меня.

Он надул губы и насвистел в ритме пальбы первые шесть нот «Пети и Волка» – живой, задорной мелодии, звучавшей в этом месте совсем уже дико. Потом, довольный, уселся поудобнее и принялся ждать.

Ему вспомнилось, как он впервые обнаружил это особое свойство музыки вообще и «Пети и Волка» в особенности.

В холмах к северу от пустоши Сил-Бич стая Соек, с которой он странствовал тогда, увидела на горизонте столб дыма. Пойдя в том направлении, они обнаружили разбитые, догорающие, разбросанные по дну пересохшей реки останки купеческого каравана из Санта-Аны. Скорее всего купцы стали жертвой банды так называемых ухарей. Ухари разъезжали на причудливых самодельных велосипедах и название свое унаследовали от легендарных древних мотоциклистов вместе с наводившими ужас ухающими мечами – благодаря особой форме те издавали громкое уханье, когда их быстро вращали в воздухе. Как бы то ни было, налетчики забрали все самое ценное и скрылись, но Сойки не спешили, да и требования у них были поскромнее. Они терпеливо перебирали окровавленные ошметки поклажи, и наградой им стало довольно много металлических предметов и проволоки... но Ривас нашел чудом оставшийся целым пеликан.

Вот так и вышло, что девятнадцатилетний Ривас на несколько минут забыл про царивший вокруг разгром, услаждая слух валявшихся трупов старыми мелодиями, которым его обучил отец. Рваные ритмы пальбы вспугнули ждавших своей очереди стервятников, которые на всякий случай принялись кружить чуть выше.

Неизвестно почему, никому из спутников Риваса не пришло в голову, что он и раньше умел играть на таком инструменте, так что они сочли это божественным чудом. Ривас не стал разубеждать их в этом, и, вернувшись вместе со всеми в их тогдашнее гнездо, принялся сочинять новые, набожные слова к тем нескольким мелодиям, которые умел играть.

Примерно через месяц их стаю посетил совершавший обычный обход сойер, и Ривас без всякой задней мысли вызвался сопровождать радостный ритуал причастия своей музыкой. Сойер не имел особых возражений и двинулся по кругу причащаемых под звуки «Голубой луны», «Тебе не угодить» и прочих традиционных мелодий, исполняемых Ривасом в обычном ритме. Однако когда, устав от подобного старья, тот начал играть изрядно паленую интерпретацию «Пети и Волка», случилась странная вещь.

При первых же задорных нотах сойер застыл, глаза его закрылись, а протянутая было для причастия рука безвольно упала. Ривас, разумеется, заметил это, хотя и не заподозрил, что причиной этому стала его музыка. Оглядевшись по сторонам, он увидел, что и все продвинутые тоже перестали вещать свою тарабарщину и отключились. Стоило музыке смолкнуть, как сойер вышел из оцепенения и двинулся дальше по цепочке, а продвинутые снова принялись нести свою чушь в наводящий ужас унисон. Юный Ривас задумчиво спрятал свой инструмент – до вечера.