Старое русло - Ванюшин Василий - Страница 32

Написано всего с десяток строчек. Буквы крупные, выведены твердой рукой смоченным чернильным карандашом; в некоторых местах фиолетовая краска поблекла, вылиняла, в верхнем правом углу расползлась от сырости, но все же Алибек прочитал отчетливо и громко, как того и требовал старик, только под конец его голос задрожал:

— Что это значит, Жаке? — пробормотал Алибек, возвращая листок.

Жакуп поднял голову и в упор посмотрел из-под нахмуренных бровей на Алибека.

— А вот что! — резко и четко сказал он. — Ты, Алибек, сын басмача Абукаира аль-Хорезми, должен ответить мне за преступление своего отца…

Алибек вздрогнул, отступил на шаг.

— Жаке, что с вами? Вы в своем уме?

— Да, — невозмутимо холодно отозвался Жакуп и стал медленно расстегивать, пуговицу за пуговицей, халат.

У Алибека путалось в голове: «Что задумал старик? Пусть он знает моего отца, но я-то причем? Неужели он полезет драться? Ведь я ударом кулака сшибу его с ног. Он думает воспользоваться тем, что я по возрасту не смею сказать слова поперек казаху преклонных, почтенных лет? Я не намерен терпеть оскорбления…»

Старик справился с последней пуговицей, распахнул и снял халат. Алибек опять вздрогнул, увидев оправленную медью блеснувшую рукоятку ножа в кривых ножнах, сунутых за пояс.

У Жакупа был нож басмача, заживо погребенного вот в этом подземелье!

«Ах, вот что! — догадался Алибек. — Старик следил за мной, он после меня лазил в подземелье, тоже за сокровищами, и не нашел их, и подумал, что они в моих руках, а на его долю остался только этот нож. Старик угрожает местью, нагоняет страх, хочет доли. Чудак несчастный, как и я. Но при чем тогда эта бумага с его клятвой?»

— Вы хотите мстить мне, Жаке? — спросил Алибек, — За что?

— У нас будет долгий разговор, — сурово сказал старик и указал на кучу кирпича. — Садись! — и сам сел напротив. — За что, спрашиваешь? — Он кивнул головой на остатки стены. — Я показывал тебе ямки на кирпичах. Это следы пуль, пронзивших грудь моего сына; он похоронен там, где лежит камень. Убийцами были басмачи, твой отец. Они хотели вот этим ножом выколоть мне глаза и отрезать язык. Меня спас Бикентиш со своими бойцами…

Алибек не мог усидеть, поднялся, зубы его стучали.

— Позвольте, Жаке… Но я… при чем? Я не знал отца, жил в детдоме, воспитывался без отца. Почему я должен отвечать за его грехи? Советская власть ему все простила.

— А мне ты ответишь, — упрямо сказал старик, — я простить не могу. Сядь, говорю, и слушай. Ты не отвечал бы за него, если бы шел другой дорогой. Ты шел правильной дорогой до встречи с отцом, я знаю… Зачем тебе понадобился труп басмача — убийцы моего сына? Я видел, как ты ходил сюда.

«Старик не имеет понятия о сокровищах, — догадался Алибек. — Я не должен проговариваться», — и сказал:

— Я не знал, что там труп. Зачем он мне нужен? Я полез в этот подвал, потому что увидел вход. Просто из интереса полез и очень напугался, когда увидел труп.

— Врешь, — стиснул зубы старик. — Ты бы рассказал об этом и не скрывал. Только стервятники летят туда, где лежит труп. Ты дважды ходил в этот подвал…

«Он следил за мной, но не знает, зачем я ходил туда, — повторил про себя Алибек. — Надо держать ухо востро». Притворно удивившись, он воскликнул:

— Не понимаю, чего вы от меня хотите, Жаке?

— Не называй меня «Жаке», — прогремел старик. — Я должен убить тебя.

— Что? — Алибеку вдруг стало весело: ему угрожает древний старик! Что из того, что у него за поясом нож? Одно движение — и нож вылетит из его рук. Это смешно даже — бороться со стариком!

Жакуп как будто понял, о чем подумал Алибек, и сказал, тронув рукоятку ножа:

— Я смазал острие ядом. Не змеиным, а ядом, взятым от самки каракурта. Одна царапина и — смерть… Я бы мог отомстить иначе — пустить спящему каракурта, и тебя не было бы в живых. И ты не узнал бы, от чего умер, и никто не догадался бы об убийстве: укус каракурта — случай не редкий в пустыне, эти ядовитые твари гнездятся там, где и не ожидаешь, могут за одну ночь соткать паутину в сапоге. Но мне хотелось, чтобы ты знал, кто и за что тебя наказывает.

Тут уж Алибеку стало не по себе: старик не шутит, у него продуманные намерения.

— Но все-таки мне непонятно, чем я, — Алибек ткнул себя в грудь, — чем я провинился перед вами, за что вы хотите меня убить?

Старик потупился, угрюмо проговорил:

— Я дал клятву — отомстить за сына: ты сам читал. Я ездил вместе с Бикентишем и его бойцами по степи, мы гонялись за басмачами, но мне не удалось убить ни одного. Я не был приучен убивать — мое дело было пасти скот. Я плохо стрелял, и мои пули пролетали, не задев басмаческой головы. Когда Джунаид-хан, твой отец и оставшиеся в живых басмачи убежали за границу, а Бикентиш со своим отрядом снова сел на железные лодки, которые, когда идут по воде, стреляют часто, как пулемет, я сказал Бикентишу и всем краснофлотцам: «Поезжайте в Арал и дальше в Москву. В наших степях не будет басмачей. А если придут, я сам рассчитаюсь с ними, они виноваты в смерти моего сына, и я отомщу за него. А пока не отомстил — не подниму камня на его могиле и не выну клятвы, которую вы подписали за меня, Жакуп не подведет вас. Только когда отомщу, отрою могилу сына и перенесу прах его на кладбище и там поставлю ему надгробие с надписью…»

— Но за что должен погибнуть я?! — воскликнул, рассердившись Алибек. — Чем я виноват?! Вы все говорите о прошлом, когда мне было от роду один год. Убили бы лучше тогда.

— Дурак, — обиделся Жакуп. — Только басмачи убивают младенцев… Как ты не поймешь! Ты пошел по следам отца, как ходит волчонок за матерым волком. Я тебе говорил, что Бнкентиш спас мне жизнь. Ты знаешь, что это за человек! Я обязан ему своей жизнью. И что я вижу? Сын басмача, убийцы моего Сарсека, оскорбляет дочь Бикентиша, хватает ее… Насильник! В тебе кровь басмача, ты должен сегодня умереть. Я видел, как она бежала от тебя вся в слезах, видел разорванную одежду на груди, слышал, как она с презрением кричала тебе… Я давно слежу за тобой, знал, какой дорогой ты идешь, но пока молчал. А тут кончилось мое терпение…

Эти слова ошеломили и возмутили Алибека. Сумасшедший старик — что он выдумал! Но попробуй убеди его в обратном, он это же скажет Стольникову и всем… И Алибек как можно почтительнее, с вынужденной улыбкой, прижимая руку к груди, сказал:

— Жаке, вы ошиблись. Клянусь, я говорю правду. У нас с Линой любовь…

Жакуп сухо саркастически рассмеялся, закашлялся и сплюнул в сторону.

— Кха, любовь! Девушка бежит от него, чуть не кричит — спасите! — а он — любовь… Не дурачь меня.

— Вы старый человек, вы не поняли, могли не понять, что произошло между нами, — попробовал образумить старика Алибек. — Я вам объясню.

— Ну, скажи!

«Но мне нельзя говорить о сокровищах», — напомнил себе Алибек и замялся. Жакуп злорадно усмехнулся:

— Ты не придумал, что сказать. И не думай. Меня не обманешь, я тебе не поверю. Только за то, что ты так обидел дочь Бикентиша, тебя надо бы посадить в тюрьму. Но я говорю сыну басмача, который пошел по пути своего отца — да не будет ему никогда прощения ни здесь, на земле, ни на том свете! — что он должен ответить мне и за смерть моего Сарсека… Я должен убить тебя, Алибек Абукаиров.

Жакуп выдернул из ножен нож, тронутый ржавчиной, Алибек вскочил, бледный, с кривой стыдливой усмешкой на губах, сжал кулаки.