Двери во Тьме - Круз Андрей "El Rojo" - Страница 97

— Знаю… заочно. — Я взял со стола чашку на блюдце, попытался отпить, но решил подождать — горячий. — Мелькал тут в моих замутках. Погоди, а он же вроде на Егора работает, нет?

— Работал. С Егором у нас соглашение, можно даже сказать, что альянс, — чуть помедлив, все же сказал Тенго. — Кирпича тоже много понадобится, ну и всего остального. Так что он с нашей новой властью в дружбе.

— А Болотов? — спросил я наудачу.

— А что Болотов? — немного удивился вопросу Тенго. — Болотов с Бабиновым в больших друзьях был, но он человек деловой — новые друзья появятся. Нормально все с Болотовым: поплачет денек — и перестанет.

— А что Валиев у него делал?

— Поговорить хочешь, что ли? — как бы между делом спросил Тенго, наклоняясь за чашкой.

— Так вроде кто-то обещал, — напомнил я.

— Вот завтра и поговоришь. — Он откинулся в кресле и глотнул чаю, не поморщившись. — Если желание еще есть.

— Есть.

— Ну и хорошо. В понедельник едем?

— Это как ты скажешь. — Я тоже вновь попытался отпить и убедился, что чай уже не такой горячий. Взял кружок овсяного печенья, откусил, запил.

— Брать что надо?

— Да ничего… пулеметов и водки побольше.

— Да? — озадачился он.

— Ага. Водкой будем меня отогревать, а пулеметы на случай, если адаптанты там появятся. Вы же рейды туда прекратили?

— Так далеко не ходим, верно.

— Вот и бери по паре на сани как минимум. Тогда их прижать огнем можно будет и смыться. Хотя лучше бы тихо скататься.

— Лучше, — согласился Тенго.

В воскресенье снег опять валил с новой силой, словно природа поставила себе задачу засыпать все под крыши. Машины с плугами катались по городу постоянно — и то едва справлялись: сыпало и сыпало. Зато было тепло и безветренно, а во дворе дома такая благодать была, что просто залюбуешься.

С утра колол дрова для камина; заодно подумал, что если не выскочу из Отстойника — летом баню построю. Очень остро ее здесь не хватает. Намахался топором так, что руки и спина гудели, но вообще я это занятие почему-то очень люблю: и физкультура, и запах дерева, и вообще…

Где-то к полудню пешком притопал Тенго, сказал:

— Не передумал? Тогда пошли.

— Пошли.

Накинул тулуп, сунул пистолет в кобуру — и пошел вместе с ним в сторону той самой новой комендатуры, которую, оказывается, оборудовали в здании бывшего горотдела милиции. Дошли пешком — прогулялись, воздухом подышали. Заодно Тенго поинтересовался, как дела идут по «базе отдыха».

— Нормально, проект есть, вроде толковый, смета есть, с землеотводом закончили, септики уже заказали, пока все сделают и сварят — как раз сезон подойдет.

— Это хорошо. Я, если честно, хочу тут второе Сальцево сделать, разве чуть приличней. Ехать сюда ближе, плюс природа, тварей почти не бывает, вокруг площади еще пару-тройку кабаков выстроить — и тут весь народ гулеванить будет.

— Может, и получится, согласен. Здесь его в темнице держите? — показал я на двухэтажное здание, на окнах которого красовались новые решетки.

— Здесь, ага, комендатура. Заходи, — пропустил он меня на крыльцо первым.

Несмотря на сельско-беспечное окружение, служба в комендатуре была поставлена. И охрана серьезная, и проходить пришлось в полуподвал через две решетки — в общем, серьезно. Меж двух решеток пришлось еще и оружие сдать: с ним не пускали.

Камер в подвале было всего две — место под содержание заключенных тут не слишком приспособленное, разве что под задержанных за мелкую хулиганку, но Валиева по-прежнему продолжали держать здесь, даже не в камере, а в небольшой комнатке, обставленной на манер общежитейской. Даже с окном, выходящим во дворик, через которое можно было разглядеть ноги проходящих людей и колеса машин, — там еще и гараж комендатуры был. Дверь была серьезной, хоть и деревянной, с зарешеченным окошком и мощным засовом, который, правда, словно в амбаре, запирался на висячий замок.

Валиев просто лежал на кровати, закинув руки за голову, и смотрел в потолок, когда дверь открылась и нас запустили внутрь.

— Айвар Равилевич! — по-шутовски отсалютовал ему Тенго. — Гостя привел, принимайте!

— Тенгиз, тебе бы серьезности, — кривовато усмехнулся тот и спустил ноги со спинки кровати на пол, усевшись.

— Бери табурет, садись, беседуй, — сказал мне Тенго. — Потом выводного позовешь — выпустит.

— Хорошо.

Спутник мой вышел, дверь закрылась, громыхнул засов.

— Ну здорово, — кивнул мне Валиев. — Хоть и не ожидал.

— Бывает, — ответил я, подвигая табурет к стене напротив и усаживаясь на него. — Зачем заказали меня, уважаемый?

— Ну почему сразу заказал? — даже удивился Валиев. — Увезти хотели, побеседовать, все такое.

— Ага, понятно, — улыбнулся я. — Те, которых мы в порту вчера постреляли, тоже увезти хотели?

Валиев поморщился слегка, словно пробуя языком больной зуб, и ничего не сказал.

— А то двоих взяли, а они беседовать с нами вперегонки кинулись. И все в вас, уважаемый, пальчиками тычут. Мол, послал нас, говорят, на душегубство, отчего мы теперь страдаем душевно и от смертного страха в портки гадимся. Зачем послал?

— Это не за тобой, — ответил Валиев, посмотрев в окно. — Не в тебе там дело — в Милославском. Ты так, просто не в том месте и не в то время.

— Я бы поверил, — кивнул я, изобразив душевность в голосе. — Но дело такое, что верить не получается. Потому как у меня список «братьев по слою» есть из вашей бывшей секретки, и от этого пасьянс совсем по-другому раскладывается.

— Ну и что тогда тебе от меня надо, раз ты все знаешь?

— Для начала узнать хочу, сколько там еще народу за мной охотится.

— Да финал уже, — опять кривая ухмылка. — Если Митяя с пацанами накрыли, то уже никто не сунется. И не до этого уже никому.

— Что за Митяй?

— Бандиты это — у них хутор за Сальцевом, по зиме такими делами подрабатывают. Да забудь ты уже про них, все уже.

Я подумал, что он мне сейчас наврал, но не до конца. Просто по поведению и рожам и убитых, и пленных выходило, что вправду бандиты. В Углегорске их никто не знал, да и по сальцевским базам не опознали. Значит, откуда-то издалека. Может, те самые, которых, по слухам, привлекли с разведбатом воевать. Для меня это непринципиально.

— Я, в общем, по какому делу… — перешел я к главному. — Серых… ушел?

— Вот уж… у кого что болит, — вновь уже знакомая кривоватая усмешка. — Что мне будет, если скажу?

— Я Болотову правды не расскажу, — ничем не ласковей улыбнулся я ему навстречу. — Доказательств у меня, может, и немного, но объяснить, зачем ты к нему подкатился, смогу, — заодно отбросил я и излишнюю вежливость. — Веришь? И как ты думаешь, чем вся эта твоя эпопея закончится, если он узнает? Мы можем даже поспорить — сможет он подходы найти, чтобы тебя в тюрьме удавили, или нет.

— А ты думаешь, что у меня тут много других вариантов? — Он откинулся назад, к стене, сложив руки на груди. — Вроде как меня отсюда гулять отпустят?

— Я других твоих дел не знаю, так что сказать не могу. Я честно скажу: расскажешь — попытаюсь ходатайствовать о том, чтобы покушения на мою персону к тебе не привязывали, а уж дальше ты сам. Все, что могу. Не скажешь… ну разберусь я в конце концов. Я и так уже почти все знаю.

— Знает он! — Валиев даже хохотнул. — Хрен ты чего знаешь, равно как и все остальные вроде профессора. Ни хрена не знаете.

— Записи Серых где?

— Где надо. — Тут он неожиданно подался вперед, уставился мне в глаза, упершись локтями в колени: — Не нужны тебе никакие записи, понял? Мне сам Серых сказал об этом, перед тем как пойти… в ящик этот. Все записи — пустое, путь в никуда. Там во всем этом лишь один секрет, из трех слов, его и без записей запомнить можно.

— Так ушел он или нет?

Валиев задумался на секунду, развел и сомкнул ладони с растопыренными пальцами, потом сильно потер лицо.

— Значит, так, умник, слушай: доказать ничего не могу, понял? Нечем. И даже объяснить нормальными словами не могу. Я просто почувствовал… — Он задумался, явно стараясь подобрать слова. — …почувствовал… короче, хрен у него чего там вышло. Меня таким страхом пробило, что я чуть не обхезался, понял? Так у Тьмы бывает, если близко, или когда призрак над головой. Не мог он уйти так, я его смерть… — он вытянул руку, сжал в кулак у себя перед лицом, — …я ее как свою ощутил, понял? И какой вывод из этого? Что все записи дерьма не стоили, а его единственное правило… — Он развел руками и вдруг изобразил шутовской поклон, причем еще и неприличный звук издал. — Все тебе сказал, понял? — выпрямился он и откинулся вновь на стену.