Карусели над городом (журнальная версия) - Томин Юрий Геннадьевич - Страница 11

— Да как же ты тогда? Зачем же ты так сказал?

— А вы думаете, он их различает, маленьких? Я и сам-то ик не всех отличаю.

— Ну и ну, — только и мог выговорить Алексей Палыч. — Хорошо, если так.

Наказав мальчику ничего не трогать, не шуметь, не включать света и убедившись, что тот как будто бы все понял, они вышли из подвала и заперли дверь.

На том заговорщики и расстались. И ничего существенного больше не произошло в этот день, если не считать…

…Если не считать того, что как раз в этот момент у дверей подвала стояла Ефросинья Дмитриевна.

Зная, что учитель часто по вечерам копошится в подвале, Ефросинья Дмитриевна завернула туда по дороге домой, чтобы получить обещанное ведро.

Дверь была заперта на замок. Ефросинья Дмитриевна собиралась уже уйти, как вдруг заметила, что от подвального окна тянется тоненький синий лучик. Наклонно он уходил далеко в небо и там терялся. Конечно, она не могла догадаться, что все было как раз наоборот. Не в небо, а с неба шел этот луч, проникал в ту самую дырочку и кончался в лаборатории.

«Забыли выключить прибор, — подумала Ефросинья Дмитриевна. — Пожару еще мне тут наделают».

Она прильнула лицом к стеклу, заглянула в дырочку. Окно изнутри было завешено газетой, но в ней тоже имелась дырочка — маленькая, как укол. Много разглядеть не удалось, но все же Ефросинья Дмитриевна увидела как бы светящийся силуэт, окаймленный как бы синенькими иголочками. Силуэт медленно угасал, пока не растворился в темноте.

Ефросинья Дмитриевна прижала к дырочке нос: горелым не пахло. В лаборатории было темно и тихо. Лучик тоже исчез.

— Есть кто там? — спросила Ефросинья Дмитриевна, целясь губами в дырочку.

Тишина. Темнота. Молчание.

Постояв немного у окна, Ефросинья Дмитриевна направилась к дому.

Теперь она была уже точно уверена, что в лаборатории творится какое-то беззаконие.

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Мелкое разоблачение

Наступило утро четвертого дня с тех пор, как был установлен контакт.

На судьбе нашей маленькой планетки это никак не отразилось.

Не изменилась жизнь и в Кулеминске, который неторопливо вращался вокруг земной оси, подставляя бока восходящему солнцу. Взрослые кулеминцы уже шли на работу. Школьники, которым теперь все чаще снились каникулы, еще ворочались в постелях. Вернулась с ночного дежурства вполне выспавшаяся Анна Максимовна. На кухне, брезгливо морщась, намыливала шею Татьяна — ей сегодня предстояло сдавать зачет. Алексей Палыч по случаю свободного дня жарил на плите яичницу.

Когда сели за стол, Анна Максимовна вдруг вспомнила.

— А продукты я так и не нашла.

— Я не брала, ты не брала, Саша тоже не брал, — сказала Татьяна. — Один папа отмалчивается.

— Татьяна! — повысил голос Алексей Палыч. — У тебя во сколько зачет?

Татьяна поднялась из-за стола, повесила на плечо сумку и пошла к двери.

— Интересно, — сказала она, оборачиваясь, — как только я заговариваю о продуктах, ты сразу вспоминаешь о моей электричке.

Татьяна закрыла за собой дверь, но тут же приоткрыла ее снова.

— Интересно! — сказала она. — И странно!

Дверь за Татьяной закрылась. В эту минуту

Алексей Палыч не возражал бы, чтобы она закрылась навсегда.

— Алексей, — тихо сказала Анна Максимовна, — это ты взял продукты.

— Ну я, — ответил Алексей Палыч.

— Зачем?

— Не скажу! — заявил Алексей Палыч.

Анна Максимовна оперлась локтями о стол,

уперлась подбородком в ладони. Алексей Палыч увидел, что из глаз ее катятся слезы.

— Алексей, — проговорила она, — у тебя есть ребенок. Твой ребенок.

Алексей Палыч присел к жене, обнял ее за плечи и поцеловал в ухо.

— Аннушка, — сказал он, — у меня нет моего ребенка. Клянусь тебе в этом, чем ты только хочешь. Во всей вселенной у меня нет детей, кроме Татьяны, чтоб ей зачет сегодня не сдать. И не плачь, пожалуйста, попусту, иначе я тоже начну реветь. Ты посмотри, там все на месте, кроме одной банки.

— Правда? — воскликнула Анна Максимовна, и вопрос этот относился вовсе не к банкам.

— Честное слово, — сказал Алексей Палыч, и ответ относился не к банкам тоже.

— Ладно, — сказала Анна Максимовна, — пора Андрюшу будить. Бог с ней, с этой проклятой банкой.

Когда Алексей Палыч вышел из дома, земля слегка покачивалась под ним. И было это вовсе не оттого, что ось земная, как выяснили давно астрономы, немного пошатывается.

За четыре дня чувство опасности несколько притупилось. У входа в подвал Алексей Палыч уже не озирался по сторонам, но, войдя, дверь все же запер.

— Палыч, привет, — сказал, мальчик, и в тоне его явно слышалось удовольствие. — Я слышал, как ты идешь. А вчера здесь был не ты.

— А кто же? — встревожился Алексей Палыч.

— Не знаю. Я слышал, как он уходил. Ты, Палыч, не бойся. Я ничего не трогал, не шумел и не включал свет. Я только посмотрел в эту дырочку, — мальчик показал в сторону окна, завешенного газетой.

— Как же он выглядел?

— Не так, как ты.

— Это ясно, — сказал Алексей Палыч. — Не сможешь ли ты его нарисовать?

Алексей Палыч подал мальчику листок бумаги и карандаш. К его удивлению, мальчик очень легко, несколькими штрихами изобразил женскую фигуру. Рисунок оказался настолько верным, что ошибиться было невозможно.

— Это не он, а она, — вздохнул Алексей Палыч. — Это женщина. Ее зовут Ефросинья Дмитриевна. Что она делала?

— Ничего. Сказала: «Есть кто там?» Потом сказала: «Господи, господи». Потом ушла.

— «Господи, господи…» — пробормотал Алексей Палыч. — Этого еще не хватало. Впрочем, все равно пора тебя выводить отсюда. Ты уже не младенец.

Да, теперь уже нельзя было сказать, что перед Алексеем Палычем стоял младенец. За ночь мальчик подрос еще и теперь стал ростом примерно с Бориса. Алексей Палыч подвел его к стене, к черте, проведенной карандашом. Все было точно до миллиметра.

\— Значит, у вас. слышат, о чем мы говорим? — спросил Алексей Палыч.

— У нас? — переспросил мальчик, и на лице его было искреннее недоумение.

— Ладно, — сказал Алексей Палыч, — это неважно. Лучше скажи: ты еще будешь расти?

— Теперь я знаю, почему Боря вчера говорил громко. Я не должен расти?

— Нам вообще-то не жалко, — пояснил Алексей Палыч, — но не можешь ты все время ходить в одеяле. А мы не можем менять тебе одежду так часто.

— Теперь я знаю, — сказал мальчик. — Я не буду расти.

— Слушай… — Алексей Палыч вдруг запнулся. Безликое это обращение давно уже ему не нравилось. — Как тебя зовут?

— Не знаю.

— А как тебя зовут у вас, дома?

— У нас? — снова удивился мальчик. — Я не понимаю тебя.

— У каждого человека есть имя. Меня зовут Алексей Палыч…

— Тебя зовут Палыч, — поправил мальчик.

— Ну, пускай так. Борю зовут Борей. Тебя тоже надо как-то называть. Выбирай.

— Называй меня Палыч. Мне так нравится.

— Двух «Палычей» многовато. Лучше как-то по-другому.

— Тогда Боря.

— Боря у нас уже есть. Еще думай.

— Сенька-Зараза.

— Что?! — переспросил Алексей Палыч.

Мальчик кивнул в сторону окна.

— Там они все время кричат: «Сенька-Зараза, отдай мне! Сенька-Зараза, не твой аут!» Наверное, Сенька-Зараза — хорошее имя, раз они все время кричат.

— Не совсем хорошее, — сказал Алексей Палыч, решив не пускаться в объяснения. — Давай я попробую.

Алексей Палыч задумался. Может быть, инопланетное происхождение мальчика было тому виной, но в голове учителя всплывали любые имена, кроме русских.

— Феликс! — воскликнул Алексей Палыч. — Кажется, на нашем языке это означает «солнечный».

— Тогда и зови на нашем языке — сказал мальчик. — Сенька-Зараза мне больше нравится, но пускай будет Солнечный.

— Нет, — возразил Алексей Палыч, у которого тоже имелись свои слабости. — Феликс звучит гораздо лучше. У нас в Кулеминске еще нет ни одного Феликса. Ты будешь первым. Согласен?