Новейшая оптография и призрак Ухокусай - Мерцалов Игорь - Страница 69

Happy end, как пишут заморцы! Что может пойти не так?

«Да что угодно», — подумалось вдруг Франтуану. Он встал.

— Куда вы, мсье?

Франтуан вздохнул и ответил коротко и грубо. Как и ожидалось, после такого ответа высокомерный Незагрош перевел полный возмущения взор на эстраду. И, стало быть, не видел, что его собеседник направился вовсе не в сторону ватерклозета, а к выходу.

Оделся Франтуан не торопясь, на крыльцо вышел тоже походкой неспешной, а вот потом зашагал быстрее. Даже оглянулся на проезжавшую мимо пустую пролетку, но останавливать не стал: до «Наилучшей оптографии» от «Рассвета» было всего два квартала.

Он и сам, наверное, не смог бы внятно объяснить, почему торопится. Вроде как просто пресытился обществом Молчунова. Нужды говорить с ним уже не было, желания — тем более. Чем не причина?

Дома Франтуан, наспех отделавшись от вежливых расспросов матери о том, как прошел день, позвал отца в свою комнату и там, кидая в сумку вещи, сообщил:

— Все, что было возможно, mon cher père, я для вас сделал. В подробности посвящать не буду, пускай у вас на лице отразится искреннее недоумение, ежели вдруг начнутся расспросы. Намекну только, что дело получилось рискованным, так что мне лучше сейчас уехать на время…

— Обожди, — остановил его отец, положив руку на плечо. — Что именно может пойти не так?

— Долго рассказывать, cher père, — попробовал отмахнуться Франтуан.

Но старший де Косье был непреклонен:

— Не забывай, я обращаюсь не к сыну, а к партнеру, с которым у меня деловое соглашение!

Пришлось вкратце пересказать суть проблем.

— О, так Непеняй Зазеркальевич тоже не брезгует шантажом? — поразился почтенный оптограф, услышав о существовании какой-то таинственной оптопластины, обнародования которой боялось семейство Рукомоевых.

— Ну что вы, cher père, — махнул рукой Франтуан. — Этот чистоплюй не способен выгодно распоряжаться информацией. Дело в другом: Молчунов сам хочет шантажировать Рукомоевых, вот и мечтает раздобыть пластину. По всему похоже, он давно уже готовил операцию, только не решался или не видел подходящего момента.

Де Косье сунул руки в карманы и стал мерить комнату шагами.

— Ах, сколько проблем, сколько проблем, — сокрушенно приговаривал он. — За что мне это? Что такого плохого я сделал, Боже? Всего лишь хотел осадить молодого выскочку. Несколько покусанных ушей, крошечный скандальчик — это же не убийство, не разбой… А теперь, когда Сударый ухитрился разгадать тайну Ухокусая и выйти на меня, мне всего лишь нужно уничтожить предметного призрака. Это вопрос репутации — и что плохого в том, чтобы заботиться о своей репутации? — вопросил он, судя по интонации, уже отнюдь не риторически, а как будто и правда ожидал услышать ответ Вседержителя. — Да, я поступил не очень красиво, сперва со Свинтудоевым, потом с Сударым, но я ведь осознаю свою вину, чего же больше? Несправедливо… Послушай, Франтуан, но, может быть, тебе стоило согласиться с предложением этого Молчунова? — внезапно переменил он тему. — Пускай бы его парни тайно проникли в дом ночью, взяли бы оптопластину, а заодно позаимствовали бутыль вместе с Ухокусаем…

Франтуан закрыл сумку, посмотрел на часы, закурил и промолвил:

— Ох, mon père, благодарите Бога за то, что обратились ко мне, а не попытались проделать все самостоятельно. Такая акция заставит полицию искать некоего конкретного злоумышленника. Погром — другое дело, тут следователей будет занимать только, кто был зачинщиком беспорядков. И никому не будет дела, что там с какой-то бутылкой произошло. Вот тем-то и плох план идиота Молчунова: малейшая ошибка — и любой дурак сразу поймет, что погром — только прикрытие…

— И в поиске заинтересованных лиц может всплыть и мое имя? — понимающе кивнул де Косье. — Нет-нет-нет, это нам совсем не годится. Ну же, сынок, неужели у тебя нет ни одной светлой мысли?

— Одна есть. Мне оставаться слишком опасно. Некий мудрый разумный говорил мне в свое время: «Никогда не ввязывайся в неподготовленные авантюры». А я по вашей просьбе именно это и сделал…

Кривьен де Косье замахал руками:

— Кто тебе мешает, беги! Беги, бросай партнера…

— Простите, cher père, но тут уж остается надеяться на авось. Не идти же мне туда, чтобы лично за всем проследить!

Оптограф замер.

— А это мысль. Не делай испуганные глаза, речь не о тебе. Но если, скажем, до меня дошли тревожные слухи, я решил предупредить коллегу — что тут неестественного? Мало ли что конкуренты, а все-таки коллеги… А там как-нибудь под шумок бутыль разбить. С большой вероятностью Ухокусай умрет.

— А ну как не умрет? — спросил Франтуан. Не то чтобы его это сильно интересовало, но ум его привык упражняться в просчитывании вариантов.

Кривьен размышлял не больше секунды:

— Все равно хорошо! Призрак сразу же удерет, а раз никакого Ухокусая нет, значит, все нападки на меня — просто домыслы. Так, во сколько эти твои парни должны начать?

— Они не мои парни, — строго заметил Франтуан. — А начнут… с минуты на минуту.

— Oh, mon Dieu! — всплеснул руками старший де Косье и кинулся прочь из дома.

ГЛАВА 11,

в которой всем грозит смертельная опасность, а Ухокусаю приходит конец

— …У нас есть такая поговорка: «Ученье — свет, а неученье — тьма». И знаешь ли, Ухокусай, если хорошенько подумать, нет ничего удивительного в том, что ты часто принимал форму фонаря. Достаточно вспомнить твою попытку подшутить над фонарщиком — в том случае ты принял обличье совершенно независимо от чьих-либо желаний. Опять же, показавшись нам, ты тоже выбрал образ светильника. Думаю, дело вовсе не в воспоминаниях о том, что фонарь — это твоя первая форма, во всяком случае, не только в этом. Светоч — отражение твоей глубинной сути…

— Вы бесконечно правы, господин великий мастер оптографии. Теперь мне даже удивительно, как я сам не подумал об этом раньше…

— Из-за Князя Мертвых ты так много пережил, Ухокусай, немудрено, что запутался…

— Вереда, хватит тут нагнетать международную обстановку! Главное, у Непеняя Зазеркальевича все получилось…

— У нас, друзья, у нас!

— Вы правы, вы правы, я бесконечно благодарен всем вам…

Говорили все разом, почти не слыша друг друга. Кроме Переплета, который, покуда шла подготовка к сеансу оптографии, задремал на табурете в углу и только при первых радостных возгласах приоткрыл глаза, пробормотал что-то вроде: «Ну вот и наконец-то», после чего заснул уже крепко, забыв даже переместиться в свой закут за печкой.

Успех был полным и несомненным. Перед объективом Ухокусай предстал все тем же напольным фонарем, но, когда пластина оказалась проявлена, на ней проступило изображение совсем другого предмета. Едва увидев свой портрет, Ухокусай немедленно принял новый облик и объявил, что теперь мир будет видеть его только таким.

Одно мешало его полному счастью:

— Пока я лишь выгляжу тем, чем должен быть, но не являюсь этим на самом деле. Будьте так добры, господин великий мастер оптографии, снимите заклятие ловушки.

Сударый принялся листать тетрадь де Косье, однако вскоре разочарованно сообщил:

— Здесь нет обратного заклинания.

— Как же так? — подивилась Вереда. — Ведь господин де Косье должен был освободить Ухокусая, чтобы подбросить в дом.

Сударый закрыл тетрадь и сказал:

— Записи составлялись два года назад. Тогда ему и в голову не приходило, что когда-нибудь он отпустит Ухокусая. Надо сходить к нему снова и спросить про обратные чары.

— Не скажет, — возразил Персефоний. — Чтобы не сознаваться, что подбросил предметного призрака. Будет стоять на своем: сбежал, мол, ваш Ухокусай, сам сбежал, а я ни при чем.

— Да, действительно, — вынужден был согласиться Сударый. — Хотя мы и так уже знаем правду, значит, я могу ему пригрозить разоблачением.

— Ничего не выйдет.

— Почему, Персефоний?

— Потому что у нас нет доказательств. Показания призраков не могут считаться прямыми уликами.