Новейшая оптография и призрак Ухокусай - Мерцалов Игорь - Страница 50

Закончив эту краткую, но эмоциональную речь, Сударый с трудом заставил себя не прятать взгляд. Нельзя сказать, чтобы речь была лжива, — но не вполне искренна и слишком пафосна. Однако Персефоний правильно понял, что за патетикой прячется намек на необходимость помалкивать.

Песок в часах, отмечавших время пребывания пластин в растворе, пересыпался, и Сударый вынул их для просушки.

— Да, сразу видно, что снимок номер четыре загублен, — сообщил он, склоняясь над пластинами с лупой в руке. — Эмаль разрушается, вместо изображения — темные пятна с неясными контурами. А вот на номере три, как ни странно, что-то можно различить!

— Ничего не разберу, — признался Персефоний, заглядывая через плечо.

— Ты забываешь, что это не обычные снимки. Третий номер представляет собой портрет призрака Свинтудоева на нижнем уровне психономиса, куда почти не проникает отсвет ауры. Это как бы контур личности, переведенный в зримый образ.

— Позвольте лупу, — попросил Персефоний и внимательно рассмотрел снимок.

«Зримый образ» выглядел довольно отталкивающе: какая-то костлявая фигура, больше похожая на огородное пугало, чем на живое существо; сходство довершали завихрения таинственных энергий, смотревшиеся как клочья грубого полотна.

Комната выглядела не лучше: место предметов заняли абстрактные композиции, больше всего напоминавшие по виду грибы, но отчасти сохранявшие очертания, которые они имели в реальности, и даже можно было угадать — вот окно, вот комод, вот свеча…

— Не хотел бы я видеть мир таким образом, — пробормотал Персефоний.

— А вот призраки могут видеть его именно так, — сообщил Сударый. — Для них психономис — базовый уровень реальности.

— Ужас, — коротко прокомментировал упырь. — Как хорошо, что я не призрак.

Сударый рассмеялся:

— На пластине вид этого плана реальности искусственно отделен от остальных, которые должны на него накладываться. Но ты прав, зрелище неаппетитное. Впрочем, это, подозреваю, также дефект эмали. Давай-ка попробуем рассмотреть изображение в ауроскопе.

Персефоний приготовил для работы сложный оптомагический аппарат и, вложив в него снимок, спроецировал увеличенное изображение на демонстрационный экран. Отблески ауры, усиленные прибором, стали ярче и действительно несколько облагородили вид, открывающийся из психономиса.

— Да, вне всяких сомнений, эмаль начала разрушаться и здесь, — с сожалением сказал Сударый, посмотрев на изображение невооруженным глазом, через лупу и через очки-духовиды. — Слишком велико темное смещение, это явный брак, учитывая яркость светлых участков. Облик призрака четкости не приобретает. Увеличь, пожалуйста, яркость… Нет, снимок бесполезен, эти пятна нельзя однозначно соотнести со следами какого-то воздействия. Давай для очистки совести изучим и четвертый номер.

Персефоний поменял пластины в ауроскопе.

— Безнадежно, — вздохнул Сударый. — Вот здесь, на границе аврономиса и психономиса, темное смещение как раз ожидаемо, но детали уже совершенно неразличимы.

— А похоже на прошлый снимок, только не такой четкий.

— Вот именно, должно быть совсем другое изображение. Нет, снимки нам ничего не дадут. Интересно только, почему эмаль на четвертом номере оказалась более стойкой. Должно быть, я в спешке нарушил рецептуру, и ошибка оказалась счастливой. Надо будет как-нибудь поэкспериментировать на досуге…

— На сегодня, значит, все, — сказал упырь. — И правильно, вам отдыхать пора.

— Нет, Персефоний, со сном придется повременить. Сначала я должен почитать кое-что.

— Непеняй Зазеркальевич, да ведь у вас глаза слипаются! Оставьте на завтра.

— Завтра будет много дел… — попробовал возразить Сударый, но понял, что даже спорить у него сил не осталось. — Ты тут приберешь?

— Конечно. Приятных снов.

— Приятного дня. Да, послушай, завтра мне понадобятся еще пять таких же нестандартных пластин. Вот записи с рецептурой — подготовь их к утру, пожалуйста.

Взяв лампу с пером жар-птицы, Непеняй Зазеркальевич устало поднялся наверх, однако в гостиной задержался. Ему все-таки хотелось выкурить трубочку, а кроме того, пусть работать он сегодня уже не в состоянии, ему было интересно вспомнить, где именно встречал он упоминание о предметных призраках. Вопрос этот мучил его с той минуты, как Варган рассказал историю о волшебном карандаше.

Сударый набил трубку и чиркнул спичкой, потом, светя себе лампой, стал осматривать книжные полки. Нет, это точно была не какая-то из монографий — научная традиция не любит сомнительных тем. Иное дело журналы. Сударый пересмотрел подшивки «Маготехники-юности» за последние два года, потом перешел к более солидной «Магии и жизни». Он был уверен, что нужная статья попадалась ему на глаза в домашней обстановке, а не в университете, поэтому открывал в первую очередь летние номера, прочитанные им в свое время на каникулах.

Название статьи он не помнил, но сразу узнал его, увидев в оглавлении: «Невероятные призраки: волшебные предметы и артефакты как разновидности фантомов в сказаниях и магических практиках Рассветной страны» за авторством Кайданова Дзидая Кайдзюевича, известного этнографа, историка и ясновидца.

Открыл нужную страницу — точно, как и помнилось Сударому, статья была иллюстрирована гравюрами знаменитого художника из Эйдо. Он пробежал глазами по вступительным строкам. «Бессмысленно обвинять поэтическую философию древнего народа в расхождениях ее с современной магической доктриной… Известная самостоятельность в поведении некоторых волшебных предметов позволяет предположить, что в утверждениях мудрецов Востока о наличии души не только у живых существ, но и у вещей, имеется свое рациональное зерно…» Да-да, совершенно верно…

Сударый не заметил, как очутился в кресле, читая с позабытой в руке и уже погасшей трубкой. Не заметил он, и как уснул, удерживая журнал и продолжая читать даже во сне. Понятное дело, во сне текст был совершенно бесполезным, хотя и увлекательным — научная статья превратилась в лихо закрученный детектив о похищении волшебного камня, который то появлялся, то исчезал по собственной прихоти; это повествование по-прежнему обрамляли гравюры с жутковатыми круглоглазыми личинами.

ГЛАВА 7,

в которой де Косье неожиданно помогает Сударому и мы наконец-то видим Ухокусая

Ум Сударого был закален занятиями научными, но отнюдь не детективными, и поэтому в настоящем положении он, хотя ни на минуту не переставал думать, никак не мог выстроить уже имевшиеся в его распоряжении факты в какую-то целостную картину. Чутье подсказывало ему, что он уже знает нечто важное, однако к анализу фактов и наблюдений примешивалась потребность истолковать мотивы и поступки разумных, например, Свинтудоева и де Косье, и, возможно, именно по этой причине мозг Непеняя Зазеркальевича пасовал перед задачей.

Подспудно Сударый догадывался, что на детективном поприще ему делать нечего, но, поскольку ничто разумное ему не было чуждо, а разум, как известно, слаб и ему нередко errare est,[2] утром детективное направление мысли неожиданно одержало решительную победу (должно быть, пока сознание еще толком не пробудилось), и Сударый решил пойти к мсье де Косье.

Первым делом нужно было убедиться в отсутствии слежки. Ночью, говоря с Персефонием, он изрядно сгустил краски, рассчитывая успокоить Ухокусая, который, без всякого сомнения, должен был слушать беседу, преувеличенным рассказом о его могуществе. Правду сказать, теперь, на свежую голову, хитрость представлялась не такой уж удачной и даже начинало казаться, что таинственный призрак может обладать еще большими силами и способностями, чем Сударый сумел вообразить.

Однако отступать он не собирался (возможности к тому все равно не предвиделось), а значит, оставалось только следовать зыбкому плану, составленному на усталую голову.

Покончив с утренними процедурами, он спустился вниз. Вереда жаждала услышать о результатах вчерашней экспедиции, однако Непеняй Зазеркальевич ограничился тем, что поблагодарил ее за заботу о доме, и стал одеваться для выхода, предоставив рассказ о последних событиях упырю.