Новейшая оптография и призрак Ухокусай - Мерцалов Игорь - Страница 4

— Да, но это же не профильный предмет…

— Немедленно в лабораторию, я скажу Переплету, чтобы выдал тебе ингредиенты. Трансмутируй мне тридцать грамм серебра высшей пробы «холодным» способом. Я сейчас отправляюсь еще за кое-какими покупками… Да, Персефоний, мне нужна идеально прозрачная стеклянная пластина! У нас останется час для нанесения состава.

— А я пока приберусь в студии, — вызвался захваченный энтузиазмом господина оптографа домовой.

Алхимик, обрадованный платежеспособностью уже списанного было со счетов клиента, старательно подобрал заказанный через посыльного товар и даже обратился к Сударому с приветливым:

— Никак дела пошли, Непеняй Зазеркальевич?

— Не без того, Клин Клинович, не без того, — приговаривал оптограф, укладывая покупки.

Следующим пунктом его вояжа была библиотека. Однако вместе с ним из лавки алхимика вышел хорошо одетый молодой человек приятной в целом наружности, несколько подпорченной бегающим взглядом. Он обратился к Сударому с вопросом, не он ли будет Невнят Завиральевич, а услышав в ответ, кем Сударый был, есть и надеется оставаться в дальнейшем, весьма обрадовался, объявив, что его-то он, оказывается, и искал, а никакого не Невнята Завиральевича. Представившись Незагрошем Удавьевичем, он сказал:

— Вы, кажется, спешите? У меня здесь коляска-самовоз, если позволите, я вас подвезу, а по дороге мы сможем переговорить по одному деликатному делу.

Сударому в коляску не хотелось. Что-то слишком много деликатных дел накручивается вокруг одного-единственного оптографического снимка. Правда, снимок на восемь персон, да еще с собачкой, но от той хотя бы интриг ожидать не приходится. Однако Незагрош был настойчив.

— Поверьте, это в ваших же интересах, — убеждал он.

«Что ж, выслушаю, по крайней мере», — решил Сударый и, подчиняясь приглашающему жесту Молчунова, шагнул к коляске.

Коляска у рукомоевского зятя была роскошная — хермундского производства шестиместный кабриолет класса «джинномобиль» со стальными рессорами и со штатом прислуги в составе миловидной сильфиды в фартучке и очкастого гнома в лихо заломленной на затылок кепке и испачканной машинным маслом куртке.

Они поклонились владельцу коляски, затем сильфида распахнула перед людьми дверцу, а гном занял свое место за рулем, тронул магический кристалл, гнездившийся на оси рулевого колеса, и самовоз покатил к названной Сударым библиотеке. Молчунов жестом отправил сильфиду, пытавшуюся вручить пассажирам прохладительные напитки, из салона на передок и обратился к оптографу:

— Сегодня в «Обливионе» вы имели приватную беседу с отцом моей жены. И конечно же он просил вас изготовить обличающий меня снимок.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — нахмурился Сударый.

— Да бросьте, господин оптограф, — махнул рукой молодой человек. Вообще едва полог кабриолета отрезал их от внешнего мира, Молчунов разительно изменился: из голоса его исчезла показная доброжелательность, глаза перестали бегать и глядели теперь на собеседника прямо. — Разумеется, я не подслушивал и не могу воспроизвести ваш разговор дословно. Но я прекрасно знаю, как Захап Нахапович ко мне относится. Я человек решительный и честолюбивый. С моей молодостью, силой и настойчивостью я действительно намереваюсь в течение трех-четырех лет обогнать его в карьерном росте. При этом, однако, я не намереваюсь в будущем ни забывать, ни тем более принижать людей, которые мне сей этап обеспечивают, то есть почтенное семейство Рукомоевых, и уж тем более не намерен я бросать когда-либо мою Запятушку, мою прекрасную жену. А вот Захап Нахапович этого не понимает, потому что сам на моем месте непременно бы втоптал в грязь тех, кто ему помогал. Впрочем, это все к делу относится лишь косвенно, а важно теперь вот что: Захап Нахапович ищет возможность удалить меня из семьи, уличив в чем-нибудь неблаговидном на службе или в сфере семейных отношений. С недавних пор он заинтересовался достижениями новейшей оптографии, выписал пару книг, изучил целый номер «Ежемесячного спиритографа», ничего в прочитанном не понял, но стал обращаться к знакомым за советом — и вскоре услышал о вас, господин Сударый, как о спиритографе нового поколения. Когда он разместил в вашем ателье заказ на групповой снимок, я сразу понял, в чем дело. Сам я, надо сказать, несколько более сведущ в спиритографии. Как-никак постоянно слежу за столичной прессой, за мировой культурой. Да что там — нынче даже в «Зайке» такие оптографии печатают, что… в общем, успехи современной магии, так сказать, налицо. Я прекрасно знаю, что нарочно выявить то или иное человеческое свойство оптографам не под силу, как раз наоборот, все стремятся к созданию цельного образа. И разумеется, не стал бы я вас беспокоить, если бы не одно опасение. Если вам удастся при помощи новейших методик сделать достаточно совершенный, сложный снимок, на котором довольно широко отразился бы мой внутренний мир, Захап Нахапович непременно отыщет на нем что-нибудь, чтобы поставить мне в вину. Понимаете, элементарной ложной интерпретации жеста или выражения лица будет достаточно, чтобы разрушить мою карьеру и разбить сердце милейшей Запятушки! Да, если бы снимки могли разговаривать… но ведь они не могут, так? — уточнил Незагрош.

— Гхм… не могут, — прочистив горло, согласился Сударый. — Даже стеклянные пластины очень скверно проводят звук.

— Вот видите, значит, мое изображение не сможет прямо заявить о чистоте своих намерений. И, безгласное, будет оболгано по малейшему и ничтожнейшему поводу. Какой же вывод следует из сказанного? — вопросил Незагрош Удавьевич, вперяя в Сударого острый, как рапира, взгляд немигающих глаз.

— Не приходите сегодня на сеанс спиритографирования, — предложил Сударый.

— Смеетесь? — нахмурился Молчунов. — Он прямо скажет, что я побоялся продемонстрировать свою истинную сущность, и если карьере домашняя склока не повредит, то моим отношениям с Запятушкой — точно. Бедняжка и так разрывается между мной и отцом. Нет-нет, мы с вами поступим иначе. Сколько Захап Нахапович предложил вам за порочащий меня снимок?

— Прошу вас не забываться, сударь! — вскипел Сударый. — Ваши предположения…

— Ах, да оставьте вы показное благородство, — перебив его, поморщился Молчунов. — Не люблю театральщины. Я же ни в чем вас лично не обвиняю! Не говорю, будто вы намерены сознательно причинить мне вред. Речь о том, что это сделает мой любезный тестюшка. Не сумев подкопаться под меня традиционными методами, как-то: подсыл взяткодателей, подброска девиц сомнительного поведения и внеплановая ревизия, — он решил опорочить меня методами прогрессивными. Ради этого он готов на все, он даже принялся истязать свой ослабленный излишествами организм титаническим трудом, известным как чтение…

— Милостивый государь, вы отдаете себе отчет в том, что тяжко угнетаете меня необходимостью выслушивать совершенно неинтересные и ненужные мне подробности чужой личной жизни? — сквозь зубы поинтересовался Сударый, делая вид, будто разглядывает проносящийся за окном пейзаж.

— Я уже просил: не надо театральщины. Вы послушаете и забудете, а мне со всем этим еще жить и жить. И потом ваше возмущение неуместно после того, как вы взяли деньги Захапа Нахаповича. Взяли, взяли! Иначе с чего бы стали срочно покупать дорогущий объектив?

— Конечно, взял! — ответил ему раздраженный Сударый. — Потому что ничего из тех пошлых подробностей, которыми вы меня старательно утомляете, упомянуто не было…

— Да не важно, как это было сформулировано. Вам заказана оптография новейшего образца, от которой я могу ждать чего угодно. «Погляди-ка, доченька, а на тебя он когда-нибудь смотрел такими глазами?» Слезы, истерика, скандал — в общем, любыми путями к разводу, а развод в нашей среде губителен для карьеры. Сколько он вам дал? Наверное, сто рублей? Подходящая сумма: и ему не слишком накладно, и годится, чтобы поразить ваше воображение. Грубовато звучит, понимаю, но лицо у вас дрогнуло — значит, я угадал, так? Так. Отлично. Вот вам двести рублей — и условие: снимок должен быть качественным, красивым, ярким, но безоговорочно традиционным. Ничего лишнего — как на плакатах. — Он вынул из кармана две пачки ассигнаций — должно быть, произвел расчеты и оценил Сударого загодя. — Советую принять мое предложение. Во-первых, ваша совесть будет чиста. Вы спасете счастье молодой женщины, которая недавно обрела его, а теперь рискует потерять из-за козней недальновидного отца. Про себя даже не упоминаю. С другой стороны, если афера Захапа Нахаповича увенчается успехом, я буду зол на вас, а злой чиновник (ведь свержение мое произойдет не мгновенно) за считаные дни способен так отравить жизнь рядовому гражданину, что тот до конца дней не забудет. Наконец, если вы прислушаетесь ко мне и сделаете ставку на чистую совесть, наши с вами отношения тотчас прекратятся. Я вижу, вы человек щепетильный, сплетничать по городу не станете. Деньги откроют вам простор для новых экспериментов — только уж, пожалуйста, проводите их на добровольцах.