Звезда Горна - Корн Владимир Алексеевич - Страница 35

Наверное, все же прав был Гростар, посмотрев на меня как на дурака, когда я поинтересовался, почему бы не окружить феникс другими камешками – бриллиантами, например. Получается, что и Янианна права, назвав меня так, как не решился Альбрехт.

Ночью, в постели, я завел осторожный разговор на одну щепетильную тему:

– Янианна, может, пока не стоит объявлять о нашей помолвке? Мне нужно еще немного времени.

– И сколько тебе нужно? – спросила она, любуясь новой забавой при свете свечи.

– Год, от силы полтора, – подумав, заявил я.

– Сколько? – Надеюсь, что разочарование в ее голосе было искренним.

– Возможно, даже меньше. Янианна, пожалуйста, пойми меня правильно. Я тебя очень люблю и не представляю жизни без тебя, но мне бы хотелось, чтобы и остальные сочли меня достойной парой. Это очень важно, ты даже не представляешь насколько.

– Артуа, почему тебя это так волнует, не пойму? Любой другой на твоем месте сам торопил бы меня. У нас же получается, как будто я сама настаиваю на скорой свадьбе. И вообще, ты никогда ничего не просишь, хотя отлично знаешь, что я ни в чем не смогла бы тебе отказать.

– Вот тут ты, Яна, неправа. Я как раз хотел попросить тебя об одном деле, но не знал, как подступиться. Но коль скоро разговор зашел об этом сам собой, есть у меня к тебе одна просьба, и сейчас я о ней расскажу…

Выслушав, Янианна вздохнула, посмотрела на меня долгим взглядом и наконец сказала:

– Хорошо, Артуа. Но лучше бы ты меня совсем ни о чем не просил.

Глава 13

Золотая крона

Наверное, традиция отмечать дни рождения возникла только тогда, когда повсеместно появились календари – иначе как можно узнать, что ты родился именно в этот день?

Мысль глубокая и верная, усмехнулся я, глядя на застывшего в глубоком раздумье Коллайна. Через несколько дней ему исполнится тридцать пять – своеобразный экватор жизни и, вероятно, тот самый рубеж, после которого следует подводить первые итоги. Что-то подобное и происходило сейчас с бароном Анри Коллайном, кавалером ордена Доблести и Славы четвертого ранга.

– Анри, – посмел я отвлечь друга от грустных мыслей. В его возрасте почти все уже чего-то добились, обременены семьей, многочисленным потомством и даже готовятся стать дедушкой. А что есть у него? Да абсолютно ничего, кроме этого самого ордена, пары сотен любовных интрижек и некоторой суммы денег, которые он смог заработать благодаря мне.

Причем это уже не мои мысли, это то, что я услышал от него буквально пару минут назад.

– Анри, у меня к тебе есть небольшое предложение, – произнес я вкрадчивым голосом, отчего он заметно напрягся. Как же – ожидает услышать что-нибудь такое, что придется парировать, причем достойно, иначе проигрыш. – Может, все же не станешь пока стреляться из-за того, что не стал еще прославленным полководцем? «Пока» – это пока мы не отпразднуем твои именины. Кстати, у меня есть для тебя подарок, из которого не стыдно пустить себе пулю в лоб.

А подарок для Коллайна я нашел действительно знатный – пару пистолетов работы того же Гобелли в футляре из драгоценного дерева кинди. Оба пистолета были одноствольными – такого, как у меня, я больше ни разу не встречал. Нет, конечно, попадались двуствольные пистолеты, но настолько тяжелые и неудобные в обращении, что выгоды от двух выстрелов подряд напрочь терялись в массе отрицательных качеств. Мой, в отличие от большинства других пистолетов, был несколько меньшего калибра, но это обстоятельство нисколько не умаляло его достоинств.

Эти пистолеты достались мне после одной истории, которая заслуживает того, чтобы о ней рассказать. Ко мне, зная о моих близких отношениях с императрицей, достаточно часто обращались с просьбами о решении той или иной проблемы. Я всегда отказывался, даже не пытаясь вникнуть в суть, считая, что главное – не создавать прецедента, иначе в следующий раз отказать будет значительно сложнее.

Так вот, на одном из раутов в доме Вандереров, где я продолжал бывать от случая к случаю, ко мне обратился некий граф, который попал в опалу еще при жизни императора Конрада III, отца Янианны. Несколько раз он пытался мне объяснить, что немилость императора была вызвана не проступком как таковым, а искусными действиями его недоброжелателей.

Граф пытался через меня добиться, чтобы опала была снята и он мог снова бывать при дворе. Я достаточно ясно дал ему понять, что не буду даже поднимать эту тему при разговоре с ее величеством, не говоря уже о том, чтобы ходатайствовать перед ней о снятии опалы.

Вообще, это палка о двух концах: с одной стороны, принципиальность в подобных вопросах заставляла меня уважать, а с другой – многие аристократы, проводившие большую часть своей жизни в интригах, отказывались меня понимать. Хотя и они время от времени закидывали удочки в надежде, что я все же проглочу наживку.

При дворе даже пошел гулять слух, что наши отношения скоро прервутся, поскольку Яна совсем не прислушивается к моим словам. Этим, дескать, и объясняется моя «принципиальность». Не знаю, как долго бы он гулял, если бы не одно событие, которое не оставило от него и следа…

Очередной слух состоял в том, что меня тяжело ранили на дуэли, и, видимо, кто-то хорошо постарался, чтобы он сразу же достиг ушей императрицы. Янианна, присутствующая на заседании по какому-то важному законопроекту, смертельно побледнела и почти бегом покинула зал, рассказывали потом очевидцы. К счастью, я был дома и разговаривал с садовником, когда в саду объявилась не на шутку встревоженная Яна. Она стала крутить меня, рассматривая со всех сторон, а я стоял в совершенном недоумении, выпучив глаза и широко открыв рот. Наконец закончив осмотр и убедившись, что на мне нет ни одной царапины, она села на скамейку и расплакалась. Мне пришлось долго утешать ее, но я никак не мог добиться, что же является причиной столь внезапного визита…

Вероятно, просьбы направлялись не только через меня, поскольку разговор об опальном графе завела сама Янианна. В общем, граф был помилован без моего участия, но через пару дней мне пришел по почте тот самый футляр с пистолетами. Чертыхнувшись, я захватил его с собой и отправился в дом графа. Напрасно я пытался ему объяснить, что в этом нет ни капли моей заслуги, – все было тщетно, он категорически отказывался принять его обратно. В конце концов, пришлось ему объявить, что я себе их не оставлю, но у меня есть человек, который вполне заслуживает такого подарка. В ответ граф мне сказал, что теперь это мое личное дело, сам же он будет рад видеть меня у себя в любой день.

Вот так у меня и появились пистолеты, которые станут подарком Коллайну буквально через несколько дней…

Коллайн вяло открыл рот, намереваясь что-то ответить, затем махнул рукой и снова углубился в свою хандру. Через некоторое время до него дошло, что застрелиться можно только из огнестрельного оружия, к которому Анри питал непреодолимую слабость, и попытался выяснить подробности. Как же, стану я лишать его такого сюрприза! Хотя у меня заготовлен еще один, нисколько не хуже. Да чего там «не хуже» – когда он узнает о нем, и о пистолетах забудет.

Как-то он признался мне, что у него две мечты, из которых одна уже исполнилась. Я не успокоился, пока не узнал о второй. Теперь она лежит у меня в кабинете, в письменном столе, и дожидается своего времени.

Промучив его еще с четверть часа, я решительно заявил, что с его стороны совершенно неблагородно пытаться выведать у меня подробности. В ответ я услышал, что во всей Империи не найдется более жестокого человека, которому доставляет удовольствие издеваться над близкими людьми.

Тут в дверях показался слуга и пригласил к ужину. Ну вот, теперь еще пару рюмок бренди в качестве антидепрессанта, и больной окончательно поправится. Так оно и случилось.

Справлять свой день рождения Коллайн решил на пленэре. Буквально в паре лиг от столицы имелось живописнейшее озеро, знакомое мне еще по прогулкам с Дианой. Вспомнив о леди Диане, я ничего не почувствовал, а ведь в то время мне казалось, что люблю ее, и люблю очень сильно. Мне вспоминалось, как она смеялась, услышав впервые слово «пикник». Что ее веселило, я так и не выяснил, в староимперском такого слова нет, Анри долго морщил лоб, вспоминая, но не нашел ничего даже немного созвучного.