Леди и война. Цветы из пепла - Демина Карина - Страница 18

— Я согласен.

Дар надел цепочку и подвеску спрятал под рубаху.

— Вы же понимаете, что женщина останется у нас? Пусть отдохнет. Выспится… а там видно будет. И еще, амулет сработает на приближение. Мы услышим всплеск.

Им позволили покинуть шатер. И проводили в другой, меньший и не такой роскошный. За тонким пологом осталась охрана, которой хватит, чтобы предотвратить побег.

— Ты… — Меррон замолчала.

Что сказать?

Уходит? Да… снова. И если хватит ума, то утопит амулет в ближайшей канаве.

Должен был бы рассказать о себе и вообще… а должен ли?

Кто они друг другу?

Пара. И если Меррон убьют, ему будет больно, как тогда у реки или еще хуже… Если верить толстяку. Но как ему верить?

— Меррон, — Дар обнял зачем-то, — я вернусь за тобой. Обязательно. Они тебе не причинят вреда. Я им нужен. Не только сейчас, а вообще… как свой протектор. Ллойд — это чтобы зацепить.

И посадить на поводок до конца жизни. Никто не узнает… этот толстяк будет знать. И те, кто делал амулет, и Меррон тоже. Ей позволили слушать, потому что она — свидетель, которого Дар не уничтожит.

— Не бойся, ничего не бойся…

Постарается. Что ей еще делать-то?

— Дар, а ты… — Надо говорить, потому что если замолчит, то и Дар тоже. Отпустит ее. Уйдет. И погибнет. Или еще хуже. — Действительно… протектор?

— Не знаю. Возможно, стану. Или нет. Я тебе потом все объясню. Обещаю.

Главное, чтобы это «потом» наступило.

Глава 6

Право силы

Кайя ненавидел колодцы.

Он отчетливо помнил тот, из которого не мог выбраться. Гладкие скользкие стены с вечной испариной каменных рос и пятно света на недостижимой высоте.

Тогда он сбежал, и теперь колодцы ненавидели Кайя.

Этот дразнил хрупкой кромкой, готовой осыпаться при малейшем прикосновении. Кромку пробили куски железа и ветки дерева, щепа вошла в раствор, расшатывая и без того ненадежные камни. Но на дерево Кайя зла не держал — защитило.

Накрыло ветвями, заслоняя от острых металлических шипов, которые прошили все три стены, охрану и Магнуса. Людям хуже всего: Кайя видел тела, развороченные кирасы, пробитые во многих местах, вросшие железными штырями в плоть. Двое умерли на месте. Двое продержались достаточно, чтобы Кайя забрал их боль и память. А Магнус, скорее всего, выживет.

Повезло.

Это Кайя повторял себе, заставляя оставаться в разуме, хотя то, что внутри, требовало убивать. Немедленно. Всех. Тогда виновные точно будут наказаны. Те, кто в замке, те, кто в городе, те, кто в протекторате. Люди. Из-за них все началось снова.

И продолжится.

Люди глупы. Необучаемы. Не поддаются контролю. Представляют опасность. То, что внутри, предлагало единственный реальный вариант устранения угрозы. Кайя не слушал, повторял про везение.

Повезло, что колодец. И что дерево.

И что живы.

Нельзя спешить. Одно неосторожное движение, и каменная лавина хлынет вниз.

Дождаться мастеров. Поставить подпорки. Спустить сети и тощего паренька с непомерно длинными конечностями. Он неторопливо, словно задавшись целью испытать нервы Кайя на прочность, раскатывал сеть, закрепляя ее тонкими костылями, словно ткань булавками. Потом наносил серый раствор, который замешивали тут же, во дворе, стараясь не слишком пялиться на развороченные стены и вспаханную шрапнелью землю. На тела, лежащие в углу. Воздух провонял порохом и медью.

Паренек же полез на дно колодца.

Кайя хотел его остановить.

— Не дури. — Урфин отливал чернотой, лютой, неестественной, которой прежде в нем не замечалось. — Ты слишком здоровый для этой дыры. И я тоже. Чуть не так повернешься…

Договаривать не стал. Очевидно, но… невыносимо ждать.

То, что внутри, соглашается. Шепчет, что и Урфин ненадежен. Он договорился с Хаотом… рассказал, но… всю ли правду? И не надежней ли будет избавиться от него тоже?

Прямо сейчас, пока он близко и не пытается сбежать.

— Гайяр рвет и мечет, но… — Урфин не спускал взгляда с колодца. И разговаривал только затем, чтобы отвлечь. Наверное, следовало быть благодарным, но у Кайя не выходило.

Напротив, Урфин не понимает, насколько близок к краю.

Кайя сам как колодец, который вот-вот переполнится сточными водами. Затопит всех.

— …у него сын. У тебя — дочь. Удачная партия, особенно если других наследников не будет…

Веревка дрожит от напряжения. Поскрипывает ворот, который опускают медленно. И людям не следует мешать. Кайя сильнее, но он не способен чувствовать землю и камни, веревку, ворот. Ошибиться легко.

— Я не говорю, что он виновен. Вряд ли. Он слишком умен, чтобы замарать руки в… этом. Но иногда достаточно вовремя не услышать…

Например, того, как с шелестом осыпается песок. И дрожит пеньковая струна под двойным весом.

Выше.

Ближе. И уже недолго осталось.

Все обошлось. Почти. Было бы что-то серьезное, Кайя почуял бы. Он и сейчас ощущает, с трудом удерживая себя на краю колодца. То, что внутри, подсказывает: если убрать людей и самому взяться за ворот, то дело пойдет быстрее.

То, что внутри, не желает слышать об осторожности, потому что слышит, как ползет трещина по каменной корке, как, выскользнув из плена сетей, падают мелкие камни, как звонко ударяют о дно, и каждый звук — плетью по нервам.

Еще Урфин со своими разговорами…

— Думаю, через час или два тебе доставят исполнителей. Скорее всего, в виде трупов. С трупами сложно разговаривать.

Порыв ветра запутался в ветвях яблони, сорвал измятую листву, швырнул в колодец…

— Но нам ведь будет недостаточно?

— Нам? — Кайя сумел отвести взгляд от черного провала.

— Ну… у тебя сын, у меня дочь. Я, быть может, тоже на хорошую партию для нее рассчитываю. Он замечательный мальчишка, Кайя. И не заслужил такого. Если ты… если у тебя не получится с ним, то позволь мне. Не отсылай из семьи. Подрастет — ладно, всем уезжать приходится, но сейчас — не отсылай.

Его сыну полтора года. И он боится Кайя.

Страх инстинктивный.

И правильный.

Кайя иногда думает, что этого ребенка не должно было существовать, но мысли абстрактны. И вид Йена вызывает уже не злость, а скорее любопытство: Кайя не приходилось иметь дела с детьми.

За ним было интересно наблюдать.

И пожалуй, то, что внутри, соглашается: Йен не совсем человек, поэтому убивать его не обязательно.

Их подняли вдвоем. В грязи. Крошке. И запекшейся крови. Кайя было страшно прикасаться, потому что он не знал, не причинит ли боли этим прикосновением.

А люди смотрели. С сочувствием. Со страхом. С ожиданием. Чего?

Он не знал.

— Я цела. — Изольда повторяла это как заклятие. — Цела… только упала немного. Немного упала.

Она улыбалась счастливой безумной улыбкой, не понимая, что плачет. И с Йеном не желала расставаться. Ее уговаривали, а она слушала, кивала, но не разжимала руки.

И доктор — с ним тоже повезло настолько, насколько это возможно в нынешнем мире с его примитивной медициной, — сдается. Он прикасается к Изольде осторожно, трепетно, и Кайя благодарен ему за это. Но док — человек и способен не на много.

— Иза, посмотри на меня. — Кайя видел их боль, одну на двоих, и растерянность, и обиду, которая появляется, когда боль несправедлива. — Сейчас я кое-что сделаю. Просто, чтобы помочь. Как на турнире. Помнишь?

— Я цела…

Боль всегда горькая, а эта — особенно.

— Хорошо. Я просто должен убедиться.

Если у него получится. Что Кайя знает о человеческом теле, кроме того, что оно хрупкое до невозможности.

— Я загляну в…

Внутрь?

В разум?

В ту часть сознания, которое еще не разум?

— А ты поможешь Йену? — Она не уклоняется от прикосновения. — Обещай, что ты поможешь…