Восток - Патту Эдит - Страница 37

– Кто ты?

Он даже не успел открыть рот, как я продолжила, не в силах сдерживаться:

– Откуда ты? Как давно ты здесь живешь? Ты заколдован? Если да, то как разрушить колдовство?

Я пожалела о своих словах еще раньше, чем закрыла рот. Та легкость и непринужденность, с какой мы общались, мгновенно исчезла. Глаза его потемнели, вновь появилось звериное безразличие. Он поднялся и вышел из комнаты.

На следующий день он не пришел ко мне в обычное время. Я долго его ждала и решила, что он больше вообще не придет. Я проклинала свой язык. Весь день мне было очень одиноко и неуютно. Я села было за станок, но вскоре бросила ткать. Потом увидела, как Туки тащится по коридору за Урдой. Я громко выкрикнула его имя, но он лишь подошел поближе к Урде, и они скрылись за кухонной дверью. Я подергала дверь, но она была заперта. Тогда я пошла к своему глазку в небо и села у окна. Я сидела неподвижно и смотрела на ветку. Ветка была голая. Приближалась зима. Если не считать месяца, проведенного дома, я жила в замке уже почти год.

В ту ночь меня сильно мучили кошмары. Я лежала и дрожала, раздираемая страхом и злостью. Гость сбежал, вспугнутый моим криком. И сколько еще мне так жить? Как мне все это выдержать? Я подумала, что наверняка сойду с ума, если не узнаю, кто спит рядом со мной в кровати каждую ночь. Что это было: чудовище, или безлицее нечто, или сам белый медведь? Я чувствовала, что смогу жить дальше в замке, только если узнаю ответ.

Вдруг я вспомнила про свечу и кремень, которые мне дала мама. Что она говорила? Свеча не погаснет даже при сильном ветре, а кремнем можно высечь искру в любых условиях. Интересно, что произойдет, если я зажгу свечу ночью в спальне? Осмелюсь ли я?

Весь следующий день я думала об этом. Медведь пришел ненадолго после обеда, когда мы обычно читали, но я была рассеянна, а он не находил себе места, в глазах читалось звериное, а не человеческое выражение. Я пыталась сыграть «Эстиваль», но мне не хватало дыхания и пальцы не слушались. В конце концов медведь резко поднялся и, бросив на меня печальный взгляд, вышел из комнаты.

Я беспокойно бродила по замку, мысли мои путались, а голова болела. Мне опять не хотелось ткать. И ужинать не хотелось – пропал аппетит, – и я оставила еду почти нетронутой на столе, а сама перебралась на диванчик и долго смотрела на огонь. Я не могла решиться. Говорила себе, что свеча не загорится, и тут же возражала, что попробовать все же стоит. Еще я сказала себе, что это ужасная ошибка, потому что свет может нарушить равновесие, а возможно, причинить боль или вред. Но ведь это казалось таким простым и обыденным – зажечь свечу. Никто не узнает: я зажгу, быстро посмотрю, и все.

Я легла в кровать, как всегда, и вскоре свет погас. Я все еще сама не знала, что собираюсь сделать. Я не вынула свечку и кремень из вещевого мешка, хотя и переложила их на самый верх, чтобы при случае сразу найти.

Когда пришел гость, сна у меня не было ни в одном глазу. Я внимательно прислушивалась к его дыханию: прошло очень много времени, прежде чем оно стало ровным и глубоким. Он спал.

Я тихонько выскользнула из кровати и направилась к шкафу. Дверцу его я оставила приоткрытой, потому что она немного скрипела, а я не хотела рисковать. У меня дрожали руки, пока я доставала свечу и кремень. Они лежали гам, где я их оставила. Я взяла их и вернулась к кровати.

Осторожно подошла к другому краю и немного постояла, прислушиваясь к дыханию гостя.

По телу пробежала дрожь, и я почувствовала, как подкатывает паника. Не нужно мне этого делать!

Но я должна была знать.

Я повернулась спиной к кровати. Крепко зажала в левой руке свечу, а правой сильно нажала на механизм кремня. Сверкнула яркая искра, но я промахнулась мимо фитиля. Подвинула фитиль поближе и чиркнула еще раз. Получилось. Свеча медленно загорелась, и я повернулась к кровати.

Сто пятьдесят человеческих лет (в Ульдре такой период называют alkakausi) мой мальчик должен был оставаться белым медведем. А потом, если никто не выполнял условий, он становился моим.

Эти условия были придуманы как наказание для меня и как вызов. Нелегкое, продуманное противоборство, затеянное моим отцом.

К сожалению, отец умер до того, как оно подошло к концу.

Но я за всем наблюдала. И терпеливо ждала.

Он делал отчаянные попытки. Хитрил, удерживая в себе и медведя, и человека. Хотя медведь пересиливал.

И вот сто пятьдесят лет на исходе, а тут еще одна попытка: эта мягкокожая девчонка с крепким телом и карими глазами. Она почти выполнила одно из условий.

Но не самое сложное. Я всегда была уверена, что любопытство способно разрушить все.

Это было не чудовище, не безликий ужас. И даже не белый медведь.

Это был человек.

Со светлыми волосами, которые отливали золотом в свете свечи. У него были прекрасные, но незнакомые черты лица. Вот это да! Все эти месяцы я спала по ночам рядом с абсолютно неизвестным мужчиной. Меня бросило в дрожь так, что пришлось покрепче схватить свечу. Потом я заметила, что он спит в белой рубашке, которую я сделала. Она хорошо ему подошла – не слишком узкая, не слишком широкая; рукава доходили до запястий. Я удивилась, как точно угадала размер лишь по тому, как прогибался матрас. А потом поняла, как нелепо стоять со свечой у кровати и думать о ночной рубашке.

Я посмотрела на его руки, которые он положил на одеяло. На мизинце сверкнуло серебряное колечко. Мне показалось, что он совершенно беззащитный. И мне стало стыдно, что я стою и смотрю на спящего незнакомца. Я смутилась. Подняла свечу, чтобы задуть ее, но напоследок еще раз глянула на лицо незнакомца.

И тут он открыл глаза.

Я вскрикнула. Это были они – глаза белого медведя. Меня затрясло, оттого что я смотрела в знакомые, даже любимые, глаза, но на незнакомом лице.

В это мгновение свеча потекла, и горячий воск капнул на плечо юноши.

Теперь он вскрикнул, и звук его голоса останется в моем сердце навсегда – настолько он был страшен. Он кричал не от боли, которую причинил расплавленный воск, – в этом крике слышалась глухая тоска, боль потери, смерти и предательства.