Восток - Патту Эдит - Страница 25

Еще одним местом, куда я заходила каждый день (помимо комнаты со станками), стала библиотека. Большинство книг было на французском языке. Мама немного учила меня французскому в детстве, поэтому я смогла читать.

Были книги на латыни, которую я знала только по домашней Библии, нашлось две книжки и на норвежском. Одна из них состояла из старинных рассказов, которые я слышала от Недди, – про Фрейю, Тора, Одина и Локи.

Белокожая женщина и карлик вели хозяйство в замке. Они готовили мне вкусную еду, зажигали лампы и огонь в каминах, убирали после меня и белого медведя (единственный его недостаток состоял в том, что он линял, – я иногда замечала клочья белой шерсти на мебели и полу). Они старались проделывать все это незаметно. Дверь на кухню была все время заперта. И если мы и встречались, то они тут же поспешно исчезали. К тому же разные языки делали невозможным наше общение.

Медведь приходил ко мне каждый день, когда я сидела за станком. Обычно это происходило после обеда. Я привыкла с ним разговаривать, хотя он редко отвечал. Я рассказывала ему про семью, про жизнь на ферме и про те места вокруг фермы, которые я успела изучить. Еще я рассказывала ему истории, которые слышала от Недди и которые прочитала в книге, найденной в замковой библиотеке.

Я не знала, как он относится к моей болтовне, но была склонна верить, что ему нравится слушать мой голос. Если я была не в настроении, он с надеждой поднимал голову, словно ждал, когда я заговорю.

Я привыкла к его присутствию, его размеры больше не смущали меня. Мы понимали друг друга без слов. Я угадывала его настроение по тому, как он держал голову, и даже по тому, как на нем лежала шерсть. Самыми выразительными были глаза – черные, глубокие. Я чувствовала что-то человеческое в нем, какую-то тонкую дрожащую струну, какой не могло обладать животное. К тому же он мог говорить.

Наверное, когда-то он был либо полностью животным, либо полностью человеком, а потом две эти сущности в нем смешались; вероятно, животное стало в нем сильнее, поэтому и слова давались с таким трудом.

Временами я чувствовала его ненависть к тому человеческому, что сидело в нем, и как он хочет уничтожить его. А иногда я понимала, что он изо всех сил цепляется за это. Потом я догадалась, что эта человеческая струна удерживала его, не позволяла разорвать меня на куски или проглотить целиком.

Как-то раз я выходила из комнаты, чтобы идти в мастерскую к станку. Я только что искупалась и еще не остыла после горячей воды. Медведь стоял у самой двери, и я чуть не врезалась в него.

Я услышала, как из глубины его груди раздалось глухое рычание, и заглянула ему в глаза. К своему ужасу, я наткнулась взглядом на пустые, почти неузнаваемые, голодные глаза зверя. Я отступила на шаг, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Медведь обнажил зубы – первый раз за все время, что я знала его, – и рычание стало громче. Он шагнул ко мне.

Не раздумывая, я бросилась назад в комнату и захлопнула дверь. Тщетно нашаривала рукой замок или задвижку – ничего такого не было. Я прижалась спиной к двери, хотя понимала, что мои усилия смехотворны. Выбить эту дверь для медведя было бы детской шалостью. Я услышала скрежет, а потом дикий вой.

Он разнесся по замку эхом, и все стихло. Я очень долго стояла и ждала, прежде чем снова покинуть свою комнату.

После того как я закончила вышивать гобелен с полем, я принялась делать иллюстрацию к рассказу из норвежской книжки. Это была история про жестокую шутку, которую Локи сыграл с Идунн, хранительницей золотых яблок, дающих богам бессмертие[11] . Я изображала Идунн в том месте, куда ее утащил великан Тиасси, – в пещерном зале со столпами огня, вырывающимися из земли.

Когда я закончила эти две работы, меня переполняла гордость. Я задумала их как две картины, вдохновленная гобеленами замка. Но потом, когда я внимательно их разглядывала, почувствовала какое-то неудовлетворение, хотя не было ни ошибок, ни погрешностей. На первую работу было приятно смотреть, но не хватало чувства. Хорошенький пейзаж, если смотреть издалека. А во второй работе затаилось зло, что огорчало меня.

Я решила, что пора отдохнуть от стайка и сменить род занятий. Поэтому уселась приводить в порядок свой плащ. Это была последняя вещь, которую мне дал Недди. Странно, но мне не пришла в голову мысль сделать новый плащ. Старый напоминал мне о доме, и я не хотела нарушать эту связь, несмотря на обман, который был вплетен в его рисунок.

С помощью острой иглы и крепких ниток я быстро справилась с задачей. А медведь, как обычно, смотрел на меня. Когда я приступила к той части розы ветров, где отец спрятал правду, я почувствовала, как слезы навернулись на глаза. Подумала об отце, о той боли, какую я причинила ему своей жестокостью. Может, он и был неправ, что соглашался с маминым обманом, но делал это с неохотой. Я вспомнила имя, каким он звал меня в глубине души. Ниам. И слезы потекли ручьем.

– Ты грустишь, – донесся до меня глухой голос.

Я вздрогнула, потому что медведь не разговаривал со мной уже неделю или больше. Но потом кивнула и утерла слезы краешком плаща.

– Почему?

Я рассказала ему про обман, связанный с моим рождением. Затем мы оба помолчали. Наконец он сказал:

– Роуз… Ниам… Север… Запад… Восток… Юг… Ты…

Я рассмеялась.

– Ты хочешь сказать, что я гожусь для всех направлений?

Он кивнул.

– То есть ты считаешь, что суеверие, связанное с направлением родов, чушь?

– Нет, – ответил медведь.

Но когда я попросила его объяснить, что он имеет в виду, мой собеседник лег и закрыл глаза, как будто наш разговор вымотал его до предела.

Я сидела и смотрела на него, совершенно сбитая с толку. И чувствовала симпатию к нему, несмотря на то, что он увез меня от родных.

– А Зара выздоровела? – выпалила я.

Он приоткрыл глаза:

– Да.

Слово как стрела вылетело из его груди. А потом он ушел.

Я подумала о Заре. Хорошо, что она поправилась. Я верила в это. Почему-то я не могла даже представить, что медведь обманывает меня.

Я отнесла починенный плащ в свою комнату, аккуратно сложила его и сунула в свой вещевой мешок. Затем вернулась к станку и стала думать, что делать дальше.