Колыбельная для брата (журнальная версия, ил. Е. Медведева) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 23

Митька подумал и сказал, что в сосну тоже не надо. А то опять лес загорится.

— После такого дождя ничего не загорится, — возразил Алик.

Дождь лупил тугими струями по фанерной палубе, и в рубке гудело.

Потом туча ушла за озеро и уволокла за собой ливень — словно на помощь пожарному десанту.

Все выбрались из рубки. Юрки первые прыгнули с борта и, взявшись за руки, побрели по мелководью к берегу. Вечерний воздух был свежий, послегрозовой. Гарь исчезла. Над дальним лесом еще курились дымки, но были они уже слабые и нестрашные.

Звонко тенькала пичуга…

Потом был вечер, такой, как хотели, — спокойный и хороший.

Потом был вечер, такой, как хотели, — спокойный и хороший. Растянули палатку, сварили картошку, посидели у огонька. Дед спел песни про беспутного папу-туриста и про бабушку, вступившую в секцию альпинистов. Алик рассказал о стычке марсиан с жителями Сиреневой галактики…

Когда заря спряталась за деревья северного берега, а за Совиным мысом заиграла огоньками деревня Павлово, все решили, что пора спать. Дед, Алик и Юрки ушли на судно, а Кирилл, Митька, Саня и Валерка улеглись в палатке. Завернулись в одеяла, а под голову положили спасательные жилеты. Пол у маленькой палатки качался, как палуба во время недавнего плавания, — так показалось Кириллу, когда он засыпал. Ну и пусть качается…

Проснулся Кирилл среди ночи. Он подумал сначала, что мама будит его, чтобы успокоить Антошку. А оказалось — Митька. Он осторожно толкал Кирилла в спину, шептал в самое ухо:

— Кир… Кир…

— Ты что, Маус?

— Кир, давай выйдем, а?

— Куда? Зачем?

—. Ну выйдем…

Кирилл понял наконец: Митьке очень надо выйти из палатки, но он боится один. Ох ты, горюшко…

— Ладно, пошли, — пробормотал Кирилл.

Они выбрались из сонного тепла, и свежий воздух показался Кириллу зябким. Митька тоже стал ежиться и поджимать то одну, то другую ногу, Кирилл взял его за теплое плечо. По влажной траве они пошли к ближним кустикам. У самых кустов Митька освободил плечо, нерешительно оглянулся на Кирилла, сделал еще два шага в чащу и торопливо зажурчал там.

Кирилл усмехнулся и, чтобы Митьке не было страшно, стал насвистывать «Капитан, капитан, улыбнитесь…».

Через несколько секунд Митька подбежал.

— Никто тебя там не укусил? — сурово спросил Кирилл. — И когда твои глупые страхи кончатся?

Митька вздохнул, ухватил Кирилла обеими ладонями повыше локтя, подумал и сказал:

— Скоро, наверно…

Они пошли рядышком к палатке. Но шагов через пять Митька вдруг остановился и прошептал:

— Смотри, как в книжке…

— Что? — не понял Кирилл.

— Ну, все… вокруг. У меня книжка есть со сказками, и там такая картинка.

Небо было сиреневым, с еле заметными звездочками. Верхушки сосенок в этом небе казались черными, будто нарисованные пушистой кисточкой, которую макнули в тушь. Сильно опрокинутая половинка луны висела над верхушками: заберись на сосну — дотянешься… Вполне-вполне могло случиться, что в этой темной чаще, под таким хитровато-молчаливым месяцем вдруг проснется, шумно переступит громадными куриными ногами и заскрипит замшелая избушка с неярким окном.

Однако Митьке говорить про избушку не стоило. Кирилл сказал:

— Это же хорошая сказка. В ней всякие добрые чудеса. Ты не бойся.

— А я не боюсь… если с тобой, — заверил Митька-Маус и плечом прижался к руке Кирилла.

— Холодно?

— Не-а… Пойдем, посмотрим на наш корабль.

Кирилл вдруг заметил, что в самом деле уже не холодно. И спать совсем не хотелось.

Они обогнули палатку и вышли на склон. За редкими соснами лежала бухта. Вода отражала небо — светлое, как запотевшее зеркало. «Капитан Грант» казался таким же черным, как деревья. На палубе рубки видны были два силуэта, и даже сюда, на склон, доносился громкий шепот. Это Юрки отводили душу после долгой молчаливой ссоры.

Кирилл с Митькой спустились на кромку берега и вошли по щиколотку в теплую, будто подогретую воду.

— Эй вы, чего не спите? — окликнул Кирилл.

— Мы на вахте, — объяснил Юрка Кнопов.

Из рубки донесся сердитый голос Деда. Дед хотел знать, скоро ли кончится топанье по палубе, шастанье по берегу, громкое шептанье, переклички и все прочее, что мешает спать порядочным людям.

— Не хочется спать! — громко объяснил Митька, — Мы гуляем. Давай еще посидим у костра! Иди к нам!

Дед сказал, что он сейчас придет, но сидеть после этого Митьке будет очень неудобно и спать придется на животе.

— Нет, правда! — настаивал Митька. — Давайте еще посидим!

— Будешь ты спать, обормот?

— А ты мне споешь колыбельную?

Дед выбрался из рубки и, плюхая по воде, побрел к берегу. На ходу он обещал Митьке такие ужасы, что вся средневековая инквизиция побледнела бы от восхищения и зависти.

Кончилось, однако, тем, что опять развели костер, вскипятили чайник, выпили по две кружки земляничного отвара и уговорили Деда взять гитару.

— Колыбельную тебе? — спросил он у Митьки.

— Лучше про туристов, — сказал Валерка. — Смешную.

— Понятно, — отозвался Дед и стал смотреть в огонь. Он довольно долго так смотрел. Потом тронул струны, и они загудели в незнакомом сдержанном марше. Дед запел без всякой улыбки, глуховато и даже сумрачно:

Помиритесь, кто ссорился,

Позабудьте про мелочи,

Рюкзаки бросьте в стороны —

Нам они не нужны:

Доскажите про главное,

Кто сказать не успел еще.

Нам дорогой оставлено

Полчаса тишины…

Стало тихо, угли только потрескивали. Кирилл напряженно ждал: в песне было что-то знакомое и беспокойное. Будто это не только песня.

От грозы черно-синие,

Злыми ливнями полные,

Над утихшими травами

Поднялись облака.

Кровеносными силами

Набухают в них молнии,

Но гроза не придвинулась

К нам вплотную пока…

Дали дымом завешаны —

Их багровый пожар настиг,

Но раскаты и выстрелы

Здесь еще не слышны:

До грозы, до нашествия,

До атаки, до ярости

Нам дорогой оставлено

Пять минут тишины.

Потом Кириллу не раз придется петь эти слова, и всегда у него будут холодеть руки и щеки. Но в первый раз, у костра, нервный холод обжег его так, что остановилось дыхание.

…До атаки, до ярости,

До пронзительной ясности

И, быть может, до выстрела,

До удара в висок —

Пять минут на прощание,

Пять минут на отчаянье,