Колыбельная для брата (журнальная версия, ил. Е. Медведева) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 16

Женькина мама посмотрела на Кирилла слегка удивленно, однако в ответ на его робкое «здравствуйте» милостиво качнула прической.

— Здравствуй, проходи. Тебя, кажется, Кириллом зовут? Да, я помню. Ты в прошлом году так удачно пел на концерте…

Кирилл затоптался на мягком ковре и зыркнул на Женьку: «Не копайся».

Женька ускользнула в другую комнату, а мама подозрительно глянула вслед. И опять обратилась к Кириллу:

— Проходи и садись. Не стесняйся.

— Мы на минуточку, — пробормотал Кирилл.

— Никаких минуточек, — решительно сказала старшая Черепанова. — Сначала чай… Женя-! — Она взглянула на вернувшуюся дочь. — Почему только на минуточку? У тебя распорядок, и ты дала мне слово…

— У нас общественная работа, — поспешно сказала Женька. — Мы едем к одному мальчику, надо выяснить… одно обстоятельство…

Женькина мама снова покачала высокой бронзовой прической — на этот раз недовольно.

— Ох, эта работа… Я уже говорила Еве Петровне: нельзя иметь столько нагрузок. Если бы Женечка не была третий год председателем, я давно перевела бы ее в английскую спецшколу. Но куда денешься, если говорят про долг перед коллективом!

Женька слегка покраснела и умоляюще посмотрела на Кирилла. Она-то сразу поняла, сколько теперь у Кирилла возможностей позлословить. Кирилл великодушно отвел глаза.

Женина мама заявила,

что никакая работа не пострадает,

если дети выпьют чаю.

Женькина мама заявила, что никакая работа не пострадает, если дети выпьют чаю. И потребовала, чтобы Кирилл вымыл руки и сел к столу. Руки он вымыл очень торопливо, а за стол сел с облегчением: можно было спрятать под скатерть пыльные ступни и черные от угольной крошки колени.

Вишневая скатерть была с тяжелой бахромой. Бахрома щекотала ноги, и Кирилл старался не двигаться, пока Женькина мама расставляла чашки. Он лишь незаметно оглядывал комнату.

Бахрома была не только у скатерти. Она почему-то везде виднелась: у ковра над диваном, на малиновых портьерах, на темно-розовом платке, наброшенном на торшер. Даже на рукавах и подоле халата Женькиной, мамы. Халат был черно-красный с восточным узором.

Женькина мама принесла чайники, варенье и вафли. И началось мучение. Надо было глотать чай, интеллигентно орудовать тонкой ложечкой и терпеливо отвечать на вопросы.

Первый вопрос был, где работает папа.

«Могла бы и помнить, если ты член родительского комитета», — подумал Кирилл и вежливо сообщил, что папа работал на «Сельмаше» в сборочном цехе, а недавно перешел на другую должность. Куда и кем, не стал уточнять.

— А мама?

— Мама — портниха. Бригадир… Сейчас пока не работает: у меня брат маленький.

— И ты, наверное, помогаешь маме?

— Помогаю, — со старательно-скромной улыбкой ответил Кирилл и мысленно проклял всех Черепановых до седьмого колена.

Женькина мама благосклонно улыбнулась. У нее было красивое лицо, но что-то в нем казалось ненастоящим.

Кирилл видел Женькину маму и раньше, но это бывало в классе, и там, издалека, лицо ее выглядело очень молодым. А сейчас Кирилл вспомнил старинное блюдо, он его любил разглядывать, когда гостил у бабушки в Тюмени. Там на фаянсе были нарисованы синий дворец, олени и лебеди. Издали блюдо как новенькое, а когда подойдешь вплотную, на блестящей поверхности видна сетка мельчайших трещин. Так же и лицо старшей Черепановой: сквозь тонкий крем и подрисовку проглядывали морщинки и утомление. Вернее, даже не утомление, а какое-то недовольство.

— А как у вас в этом году с самодеятельностью?

«Ну что тебе от меня надо?» — тоскливо подумал Кирилл, и в это время в прихожей спасительно затрезвонил телефон. Женькина мама выплыла из комнаты.

Женька смотрела понимающе и виновато.

— Давай сматываться, — полушепотом потребовал Кирилл. — Узнала адрес?

— Северная улица, дом шесть. Номера квартиры нет почему-то.

— Какие на Северной квартиры! Там домишки… Пошли.

— Нельзя, пока мама не отпустит.

— Чтоб вас…

От огорчения Кирилл до самых пальцев погрузил в варенье вафлю и начал торопливо жевать. Потом еще раз огляделся, увидел большое зеркало, а в зеркале себя.

Да, не похож он был на благовоспитанного гостя. Сбившаяся майка, растрепанные волосы, следы угольной пыли на узком толстогубом лице, облупленная переносица, варенье на подбородке. Черт его дернул сюда прийти…

За дверью слышался приглушенный и, видимо, взволнованный голос старшей Черепановой. Потом звякнула на рычагах трубка, и Женькина мама возникла в комнате. У нее был какой-то замороженный взгляд.

— Странно, — сказала она, глядя мимо Кирилла. — Евгения, что за дикая история у вас в школе? Какой-то кошелек… И Ева Петровна подозревает, что здесь замешан Векшин… Неужели это возможно, Кирилл?

Лучше всего было прыгнуть в седло прямо из окна и потом навсегда забыть об этом доме.

Кирилл не двинулся, только сжал тонкую ложечку так, что она слегка согнулась. Уши у него начали пылать (хорошо, что под волосами не видно). Щекочущая бахрома, обильно украшавшая комнату, вдруг показалась ядовитой, как мохнатая оторочка жгучих медуз, с которыми Кирилл познакомился прошлым летом на Черном море.

— Да что ты, мама! — с отчаянием воскликнула Женька. — Ну, при чем здесь он? Ева Петровна ничего не знает!

— Как ты можешь так говорить про свою учительницу!

— Потому что она не знает! А мы знаем! Мы как раз сейчас должны выяснить!

Кирилл встал.

— Спасибо за чай, — сказал он. — До свидания. Черепанова, я подожду тебя на улице. Если пойдешь…

Уводя из-под окна велосипед, он услышал громкие голоса: отчаянно-слезливый Женькин и деревянно-справедливый ее мамы. Слов было не разобрать, они перепутывались друг с другом. Потом до Кирилла донеслась фраза:

— По крайней мере надень спортивный костюм, чтобы не очень отличаться от своего… босоногого кавалера.

Через минуту из подъезда выскочила Женька в синем тренировочном костюме. Она рывком выволокла за собой девчоночий велосипед. На Кирилла она не смотрела, была красная и с мокрыми глазами.

«А жизнь у нее не сладкая», — вдруг подумал Кирилл. И хмуро спросил:

— Ты ездить-то умеешь?

Женька сердито тряхнула волосами.

— Ты думаешь, я совсем такая… комнатное растение?

— Поехали, — сказал Кирилл.

Глава восьмая

Северная улица лежит за стадионом, недалеко от оврага. Овраг в этом месте неглубокий, берега его пологие. Зимой они исчерчены лыжными трассами, а летом и осенью по склонам вьются среди зелени тропинки. Внизу журчит речка Туринка, похожая на обычный ручей…

Кирилл и Женька ехали рядом по узкой дороге между оврагом и решетчатым забором стадиона. Было тихо и тепло. Навстречу летели паутинки и семена, похожие на шелковистых пауков.

За решеткой стадиона, как разноцветные бабочки, мелькали майки футболистов. Настоящая коричневая бабочка попалась навстречу, изменила полет и зачем-то погналась за Женькой, но тут же отстала.

«Поздняя, запоздалая», — мельком подумал Кирилл про бабочку. И посмотрел на Женьку. Может быть, бабочка приняла ее голову за цветок? Нет, не похоже.

Женька в эту секунду тоже посмотрела на Кирилла, встретилась с ним глазами и смутилась.

— Ты на мою маму не обижайся, ладно? — попросила она.

— Чего мне обижаться… — холодно сказал Кирилл.

— Понимаешь, она так привыкла: если учительница сказала, никаких не может быть ошибок.

— Ты, по-моему, тоже к этому привыкла, — сказал Кирилл и вильнул колесом, объезжая разбитую бутылку.

— Да нет, ты не думай…

— Я об этом и не думаю, — перебил Кирилл. — Я думаю о Чирке.

— Какой негодяй, верно? — подхватила Женька. — И сидел тихонечко, будто ни при чем!