Кошки-мышки - Паттерсон Джеймс - Страница 70

Вот почему я никак не мог заснуть в самолете. Может быть, по той же причине бессоннице было суждено мучить меня всю оставшуюся жизнь.

Кто может забыть хоть мельчайшую подробность гибели своего любимого человека? Я, конечно, не могу. И хотя с тех пор прошло уже четыре года, яркость тех страшных событий ничуть не померкла в моей памяти. Я как будто переживаю все это заново. А было это так, как, собственно, я и рассказал тогда полиции Кембриджа.

Была глубокая ночь, где-то около двух часов. Я своим ключом отпер нашу квартиру на Инман-стрит. Неожиданно я остановился. Мне показалось, что в квартире что-то неладно.

Я живо помню все мелочи внутри нашего дома. Никогда мне их теперь не забыть. Прямо в коридоре висел плакат со словами «Язык – это больше, чем речь». Изабелла, мой кабинетный лингвист, обожала играть словами. Так же, как и я. И это тоже объединяло нас.

Тут же, в прихожей, стоял любимый торшер Изабеллы с абажуром из рисовой бумаги.

Ее коллекция книг в переплетах, которую она привезла сюда из дома. Они стояли там, как солдатики, аккуратные белые переплеты с черными буквами.

Я задержался в местной забегаловке Джиллиана со своими однокурсниками, которые, как и я, только что закончили учебу и получили распределение. И теперь, после долгих лет напряженной учебы, бессонных ночей и зубрежки, нам хотелось немного выпустить пар. Мы сравнивали больницы, в которых нам предстояло начать работу уже осенью, обсуждали их преимущества и недостатки. Разумеется, мы торжественно поклялись не забывать друг друга и встречаться, зная при этом, что, скорее всего, больше никогда не увидимся.

Кроме меня присутствовали трое моих лучших друзей: Мария Джейн Руокко (она стала педиатром в Бостоне), Крис Шарп (вскоре уехавший в Израиль) и Майкл Феско (не раз впоследствии получавший премии в Нью-Йоркском университете). Мне, в общем, тоже повезло с распределением. Меня направили в Центральную клиническую больницу штата Массачусетс. А это значило, что мое будущее обеспечено.

Когда я добрался до дома, то был, конечно, навеселе, но не настолько пьян, чтобы ничего не соображать. У меня было отличное настроение и ощущение свободы и беззаботности.

И еще одна странная и неприятная для меня подробность: иногда я все же был грубоват с Изабеллой. Я помню известный хит «С тобой или без тебя», который звучал у меня в машине, когда я ехал домой. В то время у меня был десятилетний давности «вольво», который вполне соответствовал моему статусу студента-медика.

Я отчетливо помню, как некоторое время стоял в прихожей, как вкопанный, и только через несколько секунд осмелился включить свет. И что же я вижу? Маленькая сумочка-кошелек Изабеллы валяется на полу, все ее содержимое разбросано вокруг в радиусе трех-четырех футов. Это показалось мне очень странным.

Несколько монеток, ее любимые серьги от Георга Йенсена, губная помада, футлярчик с косметикой, пачка жвачки с ароматом корицы – и все это почему-то на полу.

Почему Изабелла не подняла сумочку? Может быть, она серьезно обиделась на меня за то, что я отправился пировать со своими однокурсниками?

Но это совсем на нее не похоже. Она современная и весьма либерально настроенная женщина.

Я врываюсь в узкие длинные комнаты нашей квартиры, судорожно пытаясь найти Изабеллу. Мне кажется, что наш дом напоминает железнодорожный вагон с комнатами, похожими на купе, в каждой из которых по одному окошку, выходящему на Инман-стрит.

В холле я натыкаюсь на пакеты с разными принадлежностями для подводного плавания, которые мы приобрели в магазине подержанных вещей. Мы с Изабеллой мечтали поехать на отдых в Калифорнию. Здесь балластные пояса, акваланги, гидрокостюмы и две пары ласт. Все это свалено в кучу и не дает пройти.

На всякий случай я беру с собой ружье для подводной охоты. Вернее, только стрелу от него. На какой такой случай? Я и сам пока плохо разбираюсь в происходящем.

Понемногу мной начинает овладевать тревога, а вместе с ней и страх.

– Изабелла! – кричу я что есть сил. – Изабелла! Где ты?

Затем я останавливаюсь, и мне кажется, что земной шар тоже остановился и жизнь на нем прекратилась. Пальцы мои разжимаются, и стрела подводного ружья с грохотом падает на деревянный пол.

То, что я обнаруживаю в спальне, с этой минуты навсегда останется в моей памяти. Я до сих пор вижу, обоняю и даже ощущаю на вкус каждую страшную подробность. Возможно, что в тот ужасающий момент и родилась моя интуиция, то непонятное чувство, которое стало значить так много в моей жизни.

– О Господи! О Более, нет! Нет! Только не это! – кричу я, причем настолько громко, что бужу супружескую пару, живущую над нами. Помню, я тогда подумал:

«Это не Изабелла». Я не хотел верить в случившееся. Может быть, я даже тогда говорил что-то вслух, чтобы убедить самого себя. Что-то вроде: «Не Изабелла. Это не могла быть Изабелла. Она совсем не такая».

И все же я, разумеется, узнал эти вьющиеся огненно-рыжие волосы, которые я так обожал гладить или расчесывать. Ее пухлые губы, глядя на которые, я бессознательно начинал улыбаться, а иногда смущенно опускать глаза. И ее незабываемый берет, украшенный перламутром. Она носила его в те дни, когда ей хотелось выглядеть кокетливо.

В одну секунду вся моя жизнь круто изменилась. Может быть, я даже потерял ее. Я проверил дыхание Изабеллы, я искал хоть какие-то признаки жизни. Но я не мог нащупать пульса ни на бедренной артерии, ни на сонной. Тишина. Ни единого удара. Это не Изабелла. Этого просто не может быть.

Однако на теле уже появились синюшные пятна. Характерно изменился цвет ее губ и ногтей. Под Изабеллой на кровати разлилась целая лужа крови. У нее опорожнились мочевой пузырь и кишечник, но на такую ерунду мне было наплевать, учитывая все сложившиеся обстоятельства.

Ее прекрасная кожа стала восковой, почти прозрачной, как будто и не принадлежала моей возлюбленной. Бледно-зеленые глаза потеряли блеск и казались плоскими. Они не могли видеть меня. И я с ужасом осознал, что они никогда уже не посмотрят на меня.

Каким-то образом в доме неожиданно появились полицейские. Они таращились на меня в изумлении, наверное, уж слишком страшный вид был у меня в ту минуту. Пришли и соседи по дому. Кто-то меня успокаивал, утешал, едва сдерживаясь, чтобы ему самому не стало плохо.