Зороастр - Эберс Георг Мориц - Страница 68

Нар Гавас, опьяненный гордостью, обнял левой рукой стан Саламбо в знак обладания ею; правой рукой он взял золотую чашу и выпил за гений Карфагена.

Саламбо, подобно своему супругу, поднялась с чашей в руке, чтобы тоже выпить. Но она тут же опустилась, запрокинув голову на спинку трона, бледная, оцепеневшая, с раскрытыми устами. Ее распустившиеся волосы свисали до земли.

Так умерла дочь Гамилькара в наказание за то, что коснулась покрывала Танит.

М. Крауфорд. Зороастр

1

В большой зале Вавилонского дворца все было приготовлено для пира. В эту ночь царь Валтасар собирался веселиться со множеством своих вельмож.

От одного до другого конца громадного сводчатого зала тянулись столы из дорогого дерева, выложенного золотом и серебром. Над золотыми, хрустальными и малахитовыми кубками, большими чашами, наполненными доверху редкими плодами и еще более редкими цветами, носились последние лучи яркого южного солнца. Они врывались целыми потоками в открытые колоннады портика, сверкали на полированном мраморе, окрашивая мягким цветом красную облицовку стен и красное с золотом одеяние исполинской статуи, сидевшей на высоком троне.

В тиаре трижды царственного владычества, со скипетром в правой и кольцом бессмертия и жизни в левой руке, попирая ногами головы распростертых перед ним пленников, — так восседало изваяние великого царя Навуходоносора.

По обе стороны каждого из столов, приготовленных для пиршества, стояли большие подсвечники в двойной рост человека, внизу толстые и покрытые тяжелою резьбой, вверху же заостренные и украшенные тонкою скульптурною работой. Они поддерживали бронзовые лампады, светильники которых были погружены в дорогое масло, перемешанное с воском. Посредине залы, где находился на возвышении царский трон, колонны расступались, образуя от правой стороны к левой как бы комнату со сводом из высоких резных стропил.

Стены были густого ярко-красного цвета, придававшего гладкой облицовке вид сплошного драгоценного мрамора. Панели пролетов были разрисованы пестрыми красками, изображавшими всю историю царя Навуходоносора. Посредине залы, там, где было приготовлено место для царя, не было ни картин, ни колонн, только царственный пурпур разливался здесь ярким и ровным сиянием. Около стола тоже стоял высокий светильник, выше других и более искусной работы; его подножка была из редкого мрамора и чеканной бронзы, а лампада наверху из чистого золота, привезенного из южного Офира. Она не была зажжена, потому что солнце еще не зашло и час пиршества не наступил.

На конце залы, перед гигантскою статуей из литого золота, было открытое пространство, не загроможденное столами, и гладкий, полированный мраморный пол выступал здесь во всем богатстве своих узоров и красок.

Два человека, тихо вошедшие в залу, приблизились к этому месту и стали рядом, устремив взор на лик золотого царя.

Целая жизнь отделяла их друг от друга. Один уже переступил за обычные пределы земного существования, другой же, был прекрасный четырнадцатилетний отрок.

Старец был еще прям, и его белоснежные волосы и борода окружали как бы львиною гривой могучий лоб и властное лицо… Глубокие борозды, проведенные мыслью и врезавшиеся еще глубже от старости, шли вровень с благородными очертаниями бровей, а темные глаза все еще метали искры, как бы пронизывая сгустившийся мрак времен, чтобы смело взглянуть в лежащую за ним вечность. Левою рукой он придерживал складки своего белоснежного одеяния, а в правой у него был прямой посох из черного дерева и слоновой кости; на этом посохе, прекрасной работы и удивительно полированном, были вырезаны непонятные изречения на еврейском языке. Старец стоял, выпрямившись во весь высокий рост, и безмолвно переводил взоры с блестящего лика статуи на своего юного спутника.

Юноша стоял, скрестив руки, и смотрел на величавые черты Навуходоносора. Его красивое лицо было румяно, тяжелые волны золотистых волос, густых, мягких и шелковистых, ниспадали длинными кудрями на плечи. Тонкие черты, прямые и благородные, были скорее северного, чем восточного типа.

Наконец, старец заговорил глубоким, ровным голосом на еврейском языке:

— Царь Навуходоносор отошел к праотцам, и сын его, и Салтасар занял престол с той поры, как Навуходоносор разрушил наше царство и отвел в плен. Шестьдесят семь лет терпел я, до сего дня терпел я, Зороастр, и еще останусь я на земле и буду свидетельствовать об Израиле.

Глаза старца сверкнули. Зороастр повернулся к нему и тихо заговорил:

— Скажи, Даниил, почему эта золотая статуя как бы улыбается? Быть может, исполнилось твое видение? Может, он радуется пиршеству?

— Нет, его лик скорее должен бы выражать скорбь о гибели его рода и его царства, — отвечал Даниил. — Истинно говорю тебе, конец приближается, и камни Вавилона не будут больше вопиять о тяжести грехов Валтасара; народ не будет больше молить Ваала, чтобы он воскресил царя Навуходоносора или же послал сюда перса или мидянина, который был бы справедливым правителем страны.

— Ты прочел это в звездах или же глаза твои видели все это в видениях ночи, учитель?

Даниил только склонил голову, так что чело его опустилось на его белый посох, и стоял, погруженный в глубокую думу.

— Я видел сои, — продолжал Зороастр после краткого молчания, — и этот сон так овладел веем моим существом, что душа моя исполнилась печали и великого уныния. Я видел сон: была тьма, и на крыльях ночного ветра принеслись крики воинов, шум битвы и бряцание оружия: владыки земные боролись друг с другом из-за власти и победы. Я снова увидел сон, но было уже утро, и десятками, сотнями и тысячами уводили людей в плен, в дальнюю страну, уводили и дев, и молодых женщин. И лицо одной из них показалось мне лицом прекраснейшей из дочерей твоего народа. Тогда мое сердце устремилось к ней, и я готов был последовать за ней в неволю, но мрак окутал меня, и я не мог больше ее видеть. Вот почему я смущен и весь день меня угнетает тоска.

Даниил зорко посмотрел на своего юного спутника и в его взгляде выразилось разочарование.

— И ты хочешь быть мудрецом? — спросил он. — Ты, мечтающий о прекрасных девах, ты, которого волнует любовь к женщине? Неужели ты думаешь, отрок, что, когда ты созреешь, женщина поможет тебе сделаться мужчиной? Или же ты полагаешь, что слово Господа совместимо с суетой? Попытайся дать какое-нибудь толкование своему видению, если только ты способен истолковать его. Теперь же удалимся отсюда, потому что царь уже близко, и часть ночи будет отдана веселью и разврату, с которыми у нас нет ничего общего. Истинно говорю тебе, я тоже видел сон. Удалимся.

Зороастр схватил его за руку, умоляя остаться.

— Расскажи мне свое сновидение, учитель, и объясни мне его, — горячо воскликнул он, — посмотри, совпадает ли оно с моим, настанет ли тьма в стране и раздадутся ли в ней воинственные клики?

Но Даниил не сказал ни слова. Он вышел из залы; юный перс Зороастр вышел вместе с ним, погруженный в размышления о настоящем и о будущем и о таинственном значении своего сна и устрашенный молчанием своего друга и учителя.

Мрак сменил сумерки; в зале зажгли лампады и светильники, горевшие ярким пламенем и издававшие благоухание. На столах, тянувшихся бесконечными рядами, все было готово к пиршеству; из садов, окружавших дворец, все ближе и громче доносились волны музыки. Все ближе и ближе слышались арфы, флейты, тимпаны и звучные камышевые свирели; и со всем этим сливался стройный, громогласный хор певцов, певших вечерний гимн богу солнца Ваалу, прославляемому и при вечерней и при утренней заре самыми молодыми и сладкозвучными голосами Сенаара.

Впереди шли по двое жрецы Ваала, в белых туниках, в широких белых шароварах, в белых митрах, присвоенных жреческому сословию, с мелко завитыми и блестящими, как шелк, длинными бородами. Посреди их, величавою поступью, опустив глаза и скрестив руки на груди, шествовал верховный жрец, и лицо его казалось в сумраке высеченным из черного мрамора. По обе стороны его жрецы, совершавшие жертвоприношение, несли орудия своего служения — нож, топор, веревку и чашу с огнем, и руки их были обагрены кровью последней закланной ими жертвы.