Мятеж на «Баунти» - Блай Уильям - Страница 9

«Замолчи, собака, или я убью тебя!»

Я все же стал звать на помощь, но они уже успели запереть всех тех, кто не согласился принять участие в мятеже. Когда меня вывели на палубу, я увидел там еще несколько бунтовщиков — все с оружием: мушкетами, штыками, короткими абордажными саблями. Я стоял перед ними в ночной сорочке, руки были туго стянуты.

Но я не молчал, а потребовал объяснить причину совершенного надо мной насилия. В ответ Кристиан закричал:

— Придержите язык, сэр! Иначе мы убьем вас!

После этого он тут же отдал приказание боцману немедленно спустить на воду шлюпку и, когда тот заколебался, пригрозил и ему смертью. Я знал, что шлюпка давно дала течь, плавание на ней равносильно гибели, и приготовился к самому худшему. Но боцман осмелился возразить Кристиану.

— Вы сами понимаете, — сказал он ему, — плыть в ней нельзя. Она совсем прогнила.

Кристиан продолжал осыпать Блая оскорблениями.

Бунтовщики посовещались немного и решили в конце концов посадить меня и тех, кто решит отправиться со мной, не в гнилую шлюпку, а в сравнительно целый парусный баркас, хотя они не могли не знать, что, если кто-то из нас доберется чудом до Англии, британские власти не успокоятся, пока не разыщут мятежников, где бы те ни находились, и не совершат над ними казнь.

Пока готовили баркас, я продолжал убеждать мятежников одуматься, сложить оружие, и тогда мы все забудем о том, что произошло.

Но Кристиан внезапно отбросил саблю, что была у него в руке, выхватил штык у стоявшего рядом матроса, приставил к моей груди и крикнул:

— Замолчи, наконец, собака, или я убью тебя!

Погрузка еды и прочего на баркас.

Столько злобы написано было на его искаженном лице, столько ожесточения звучало в голосе, что я понял всю бесполезность увещеваний и что смерть моя близка, как никогда раньше. Тем более, что окружавшие нас моряки придвинулись еще ближе, и на их лицах ничего, кроме желания моей смерти, я не мог прочесть. В эти минуты они напоминали мне голодных, жаждущих крови зверей.

Кто-то из них уже начал выкликать имена тех, кого они считали моими сторонниками, им велели подходить к баркасу. Среди них я увидел боцмана, писаря, ботаника Нельсона, повара, комендора, парусного мастера… Еще несколько человек стояли в нерешительности.

И снова я попробовал обратиться к совести и разуму Кристиана.

— Остановись, пока не поздно! — крикнул я ему. — Ты не пират, не преступник, ты офицер британского флота. Даю тебе слово чести, Кристиан, что готов забыть то, что случилось, если ты сейчас остановишься. Подумай о своей семье, о том, какие страдания причинишь ей своим поступком.

На мгновенье мне показалось, что он одумался. Увы, я ошибся. Злобно сверкая глазами, он отвечал:

Писарь пытается спасти записи капитана Блая.

— Это вы подумайте о своих родных, капитан Блай! Если вы действительно думали бы о них, то не вели себя на корабле как последний негодяй! Не издевались над командой, не наказывали за малейшее…

Я пытался возразить, но он не дал мне сделать это.

— Молчите! — заорал он изо всех сил. — Или я вышибу вам мозги!

Боцман тоже попробовал утихомирить его, но из этого мало что вышло.

— Поздно, сэр, — сбавив наконец тон, сказал потом Кристиан. — Все эти проклятые недели и месяцы мы были как в аду, здесь, на корабле, под командованием такого зверя-капитана. Даже меня, своего помощника, он то и дело оскорблял, смешивал с грязью…

Убейте меня, если я понимал, что он хочет сказать, — обстановка на «Баунти» ничем не отличалась от того, что было на любом английском корабле: да, дисциплину я насаждал жесткую; да, пищу экономил, требовал повиновения. Но таковы общие правила службы на флоте.

Кристиан проявляет «милость».

Тем временем моряки, решившие отправиться со мной в почти безнадежное плавание, спорили с остающимися насчет того, что грузить на баркас. В конце концов мы получили канаты, парусину, полотно, двадцать восемь галлонов питьевой воды, полтораста фунтов хлеба, небольшое количество вина и рома, компас… Они отказались снабдить нас картами, астрономическими таблицами и секстаном[3], а также не отдали мне большую часть моих записей, так что почти все, что вы сейчас читаете, написано позднее, по памяти…

Пока шла погрузка на баркас, пока Кристиан отбирал, кого хочет отправить со мной, а кого оставить на корабле, мои руки оставались по-прежнему крепко связанными и сам я находился в кольце охраны из матросов, которые уже хватили не один глоток рома и были основательно пьяны. Не все матросы хотели остаться с Кристианом, однако он насильно удерживал их, не позволяя приближаться к баркасу, зато отправил туда всех моих офицеров. Писарю, который отплывал со мной, удалось все-таки унести кое-что из моих бумаг, но основную часть ему пришлось оставить на корабле под угрозой смерти… Сколько же злобы на меня накопилось в этих людях!

Под конец спор зашел, отпускать ли с нами корабельного плотника и его помощников: бунтовщики боялись, что мы, если доберемся до берега, сумеем быстро построить подходящее судно и на нем доплыть до Англии. Поэтому Кристиан после раздумья решил: пускай плотник отправляется с нами, а его помощники со всеми своими инструментами останутся на корабле. Потом он все же, в виде особой милости, кинул нам в ящик ручную пилу, топорик и несколько гвоздей. Один из бунтовщиков крикнул Кристиану, чтобы тот отобрал у нас компас, но он не стал этого делать.

Им швырнули несколько ржавых сабель.

— Капитан Блай, — обратился он ко мне, — вы видите, как все получилось. Сожалею, однако ничего изменить не могу. Если будет время и желание, подумайте обо всем — может, отыщете в случившемся немного и своей вины… Ну да ладно… Ваши спутники уже в баркасе, присоединяйтесь к ним.

Остались одни в бескрайнем морском просторе.

По его приказу мне развязали затекшие руки, и под смех и пьяные выкрики оставшихся на корабле я спустился в баркас, где было уже восемнадцать человек и место для меня нашлось с трудом, а само суденышко и так уже сидело слишком глубоко в воде.

— Дайте нам оружие, Кристиан! — крикнул я. — Мы совсем безоружны.

Это вызвало новый взрыв пьяного веселья, и нам швырнули, как подачку, несколько ржавых сабель. Еще некоторое время нас не отцепляли от корабля, но в конце концов негодяям надоело издеваться над нами, канаты были обрублены, корабль уходил, и мы оставались одни в бескрайнем просторе океана.

Положение наше кроме как отчаянным назвать было никак нельзя. Я знал, что на нескольких ближайших островах — если до них доберемся — население отнюдь не дружелюбное: они хорошо примут только тех, кто прибудет с подарками и с оружием более грозным, чем у них. У нас не было ни того, ни другого. Но главное заключалось в том, что наш баркас был очень мал, сильно перегружен и открыт всем ветрам и волнам, а пищи и воды хватало всего на несколько дней. И еще одно: более опытные моряки остались на корабле.