Солдаты мира - Леонов Борис Андреевич - Страница 63

Вероятно, злополучная находка была лишь толчком к взрыву — Линев это уловил.

— Иди, иди, — торопил он Ермакова с откровенным злорадством. — Он ведь тебя ждет не дождется. Слышишь, как от нетерпения орет на старшину?

Ордынцев даже не глянул на вошедшего Ермакова. Потрясая недоуздком перед носом старшины, он с яростью чеканил слова:

— Уже днем спите, прапорщик?! Эскадрон на постой в казарме станет — не заметите! Стареете, Зарницын?! Забыли, для чего мы тут с вами?! Так я напомню: служить! Служить, а не спать! — Зарницын, невысокий полнеющий прапорщик, молча стоял навытяжку, лицо его выражало полное понимание собственной вины. — Идите! И подумайте, о чем мы тут беседовали!

Потом Ордынцев повернулся к Ермакову, выдвинул ящик стола, опасливо заглянул в него, словно боясь обнаружить там седло или что-нибудь еще кавалерийское, извлек какую-то бумажку и, развернув, опустился на стул.

— Жалуются на вас, Ермаков, — заговорил он неожиданно спокойно. — Что вы там устроили в общежитии?

— Тактический ящик с песком, товарищ капитан.

— Ящик? А кто разрешил?

— Разве на это требуется разрешение? Позавчера начальник штаба заходил, так даже одобрил. Вместе одну задачку решили.

Ордынцев посмотрел недоверчиво.

— Заведующая жалуется, между прочим, не начальнику штаба, а мне. Говорит, жилое помещение захламляете, отвечаете грубостью, когда вам замечание делают и просят убрать лишнее из комнаты. Вам что, в учебных классах мало ящиков?

— Я часто по вечерам дома работаю.

— «Работаю»! — Ордынцев вдруг резко выпрямился, откинувшись на спинку стула. Узкое горбоносое лицо его стало еще темнее. — Ответьте мне откровенно, Ермаков, вы что, диссертацию на моей роте готовите? Как тренировочные занятия — так у вас усложнения и дополнения. В прошлый раз на вождении, пользуясь моим отсутствием, поставили дополнительный ограничитель габаритов на участке повышенной скорости. Заставили людей осторожничать, оценку роте снизили. Теперь вот на стрельбе… На каком основании вы самоуправничаете?

— Я хочу, чтобы солдаты на занятиях воевать учились, а не просто нормативы выполнять. На партсобрании о чем говорили?..

— Я не спрашиваю вас, Ермаков, какую цель вы преследовали, самовольно усложняя упражнение. Я спрашиваю: на каком основании?

Ермаков вспомнил золотое молчание старшины и не ответил. Он считал себя правым: так не все ли равно, похвалят его или накажут?! Тем более что у Ордынцева свой взгляд на такие вещи, и не лейтенанту Ермакову разубеждать его.

Молчание Ермакова чуть-чуть смягчило Ордынцева. Он встал, подошел к окну, жестко поскрипывая сапогами. Опершись о подоконник, минуту смотрел на солдат, играющих в волейбол по другую сторону широкого плаца, прислушивался к ударам по мячу, восторженным и разочарованным крикам болельщиков.

— Наказать бы вас, Ермаков, за отсебятину, — сказал наконец капитан тоном человека, который только что был зол, но уже отмяк и готов забыть прошлое. — Ведь тот раз соседи пятерку привезли с танкодрома, а мы едва не схватили «удочку». Комбат ко мне: «В чем дело?» Что прикажете отвечать? Кого виноватить? Уж не вас ли? Хорош ротный, которому командиры взводов оценки снижают!

Ермаков молчал.

— Садитесь! — приказал Ордынцев, ткнув рукой в стул.

Лейтенант сел, сохраняя положение «смирно». Капитан вернулся к столу, опустился на свой стул и стал исподлобья разглядывать Ермакова, барабаня твердыми пальцами по толстому настольному стеклу.

— Умный вы парень, Ермаков. Боюсь, даже чересчур умный. И служба вроде мачехой вам не кажется. И высшее училище в активе. Не то что мой экстернат. Чего бы еще? Набирайся опыта, авторитет укрепляй, как говорят, во всех звеньях и инстанциях. Не высовывайся, где не следует. А вы что? Год в полку, и уже недоброжелателей завели. На разборе ротных учений в присутствии младших и старших позволяете себе оспаривать мнение начальника штаба. Как уж он там с вами задачки решает, не знаю… А выходка на полигоне? Помалкивали бы, когда самовольная глупость ваша роте боком вылезла. Так нет! В присутствии командующего подготовку наводчиков взялись хаять. Каково было слушать командиру полка и Степаняну, вы подумали? Вы с ними-то посоветовались, прежде чем критиканством заниматься? Я уж о себе не говорю, хотя с меня-то вам и начинать следовало бы. Вы что, нарочно роту ставите под удар?

Дорого стоило Ермакову его молчание.

— Вот и выходит, — усмехнулся Ордынцев, — ум-то ваш набекрень. Надо поправить.

Последние слова заставили Ермакова невольно поежиться. Опустив голову, он с усилием выдавил:

— Я не для собственного удовольствия стараюсь. Мне тоже больше правится, когда взвод отличные оценки получает.

Твердые губы Ордынцева тронула усмешка.

— Вот-вот. А вы мало того что всю роту назад тянете, еще и создаете себе репутацию беспокойного человека. Не сердите людей. Иначе вы и до роты не скоро дотянете…

— Разве дело только в рангах? — глухо спросил Ермаков.

— Э, брат, не ставь вопроса по-школярски. — В голосе капитана скользнула нотка горечи. — В рангах тоже дело. Человека должность поднимает. Дай мне сегодня полк — наверняка провалюсь. А если бы за последние лет пятнадцать потихоньку до комполка дорос, командовал бы не хуже, чем другие. А то и лучше. Когда дерево не растет, оно сохнет.

Капитан встал, и лейтенант тоже вскочил.

— Вот что. Разговор наш считайте началом. И чтоб не думали, будто командир роты вашу инициативу зажимает, соберем на той неделе офицеров, пригласим и прапорщика. Он партийный человек, с опытом. Пусть люди свое мнение скажут о ваших выходках. Не дойдет до вас — по-иному разговор поведем. У меня ведь и власть имеется!

4

Стальная рама под танком качается, железно скрипя и повизгивая, потрескивает и шуршит динамик, усиливая прерывистое дыхание людей, работающих в машине, время от времени хлестко щелкает автоматический укалыватель, словно рассекая вязкий, отупляющий зной, — лейтенант Ермаков на основной учебной точке сам тренирует один из экипажей взвода. Танк подбрасывает и качает с боку на бок, лишь орудийный ствол неподвижно уставлен в глубину огневого городка — в самый центр миниатюр-полигона, испещренного гибкими линиями ходов сообщения, сетью траншей, закольцованных в очаги круговой обороны. Ермаков трогает кнопку на маленьком пульте, и едва различимая, похожая на далекую, тщательно замаскированную пушку, возникает мишенька на скате миниатюр-высоты, в одном из опорных пунктов обороны. «Прямо — тысяча семьсот — орудие!.. Осколочным!..» — отрывисто хрипит в динамике голос сержанта Конькова. Вздрагивает ствол от тяжести вошедшего в казенник снаряда, и голос заряжающего Разинкова поспешно хрипит в ответ: «Осколочным готово!..» Лейтенант косит глаза на квадратный экран, сплошь изрисованный четкими контурами орудий, танков, автомашин, вертолетов, ракетных установок. Над экраном, словно в раздумье, завис стальной клювик укалывателя, закрепленного на пушечном стволе танка. Вот он вздрагивает, косо ползет над экраном, на ходу щелкает в один из контуров, и на месте мишени, в условном опорном пункте, рассыпчато брызжет огонек, отчетливо заметный при полдневном солнце. Палец Ермакова касается соседней кнопки, и два танка выползают из лощинки миниатюр-полигона. «Бронебойным!..» — «Готово!..» И снова острие укалывателя, плывя по расчетной кривой, небрежно склевывает мишеньки, превращая их в багровые вспышки огня. «Молодец, Мартинайтис! Не зря я прочил тебя в наводчики».

Лейтенант подносит к губам микрофон:

— Атом!..

Голос его разносится над огневым городком — команда для всех учебных групп, и он видит краем глаза, как на соседней точке танкисты оставляют полусобранные пулеметы, хватаясь за средства защиты. Пусть сегодня не специальная тренировка по защите от оружия массового поражения — лейтенант не простит медлительности (это все хорошо знают), потому что в бою придется все делать сразу: атаковать, стрелять, исправлять технику, защищаться от средств массового поражения и многое другое.