Солдаты мира - Леонов Борис Андреевич - Страница 100

Поликарпов, не обижаясь, соглашается.

— А он один ушел и вернулся только через два с чем-то часа. Привел этих гадов. Ну к кому мы шли. Они, видишь ли, ошиблись по карте километров на пять. Потом лейтенант рассказывал: «Подхожу сзади, а они фонариком светят и тушенку кушают. Ножичком ковыряют…» Лейтенант ошибиться не может. Мы с ним по джунглям пройдем, будь спок. Он выведет откуда хочешь. Но и заведет в такие места, где ни один человек не бывал. Это я тебе говорю. Спроси любого. Он берет, проводит карандашом по карте прямую линию, и мы идем. Знаешь, где идем? Там волк на брюхе не проползет! Лес — один черт, болото — дуй через болото, поле открытое — обдирай коленки, только задницу не поднимай высоко!

Поликарпов, слушая Божко, представляет себя в этих походах. «Я бы прошел. На одном дыхании. Ломы бы эти падали, а я бы прошел. Я выносливый. Выносливей любого из них».

— Джунгли! Точно. Самое главное, все видим своими собственными глазами: бывшие партизанские стоянки, аэродромы, которые с большой земли грузы принимали, деревни сожженные. Честно. Идешь по пояс в траве, идешь, вдруг — бац, поляна. А посредине торчат столбы обугленные, бревна трухлявые, все в грибах. Что это? Деревня сожженная. Все травой заросло, никто уже эту деревню и не помнит, наверное… Мы постоим тихонько, постоим, лейтенант ее на карту нанесет… Как это зачем! Он все такие вещи на карту наносит — бывшие деревни, стоянки партизанские, просто даже бывшие блиндажи. Мало ли что, может, пригодится кому. Люди до сих пор ищут. Да и вообще… Потом идешь как заведенный, ноги железными становятся, прешь по бурелому танком, никаких политзанятий не нужно — и так все ясно. А потом приходится Семакову доказывать, что это мы сами выложились, что нас никакая машина не подвозила… А раз лейтенант завел нас в болото, спрашивает: «Что это?» Бугорок, кочка большая, метров десять в диаметре. Кругом болото, стоишь, как на батуте: корни и трава сверху сплелись, а внизу — трясина, с головкой, с ручками. Бултыхнешься — буль-буль, только пузыри поднимутся… Ну так вот, он спрашивает: «Что это?» Землянка не землянка, яма не яма, перекрытие какое-то гнилое из березовых столбухов. А как копнули ножами… мамочки, я вообще в первый раз такое увидел… А гильз! Мешка два, наверное, не меньше. Каждый из нас взял, ребята даже домой повезли. Лейтенант берет снял: «Думаю, все ясно. Считайте, поговорили. Вперед!» Ты бы видел это… Пряжку нашли от ремня с офицерской звездой. Я нашел. Лейтенанту отдал.

Поликарпов снимает шапку, вытирает лицо. Виски мокрые, пот заливает глаза: ступать в след идущего впереди и ни разу не обернувшегося Божко трудно, приходится делать широкие шаги, а попросить попридержаться он ни за что не посмеет. Ноет поясница, автомат на плече вдвое потяжелел. Поликарпов оттягивает ворот тельняшки, дует на потную грудь, вроде становится легче.

Он прикидывает: засада должна быть уже где-то здесь, рядом, втягивать группу так далеко в лес не имеет смысла. «Это же занятия, — рассуждает Поликарпов. — Зачем так далеко? Ну, допустим, мы изображаем проверяющих телефонную линию. На нас как бы должны напасть из засады. Как бы возьмут «языка». Кстати, кого?.. Меня?» Эта неожиданная мысль заставляет его на некоторое время забыть о тяжести автомата, усталости, боли в пояснице и противной дрожи в икрах ног. «Нет-нет, зачем именно меня? Я неопытный, им со мной неинтересно…»

Вчера вечером Хайдукевич долго совещался с Климовым в канцелярии. Климов потом никому ничего не сказал, хотя ребята просили, а больше всех — Божко.

В засаду группа Климова ушла сегодня утром, когда они еще сидели в классе на занятиях по разведподготовке. Дверь оказалась приоткрытой, и Поликарпов увидел разведчиков в белых маскхалатах, с ножами на поясах, с игрушечными в их руках новенькими автоматами. Они прогремели, процокали коваными сапогами по лестничным маршам, хлопнула входная дверь…

— Поликарпов, прикройте, — приказал лейтенант. — Божко, проснитесь. Итак, строки из фашистского донесения… Божко, проснитесь наконец! Спали всю ночь, подушка еще не остыла.

Все, в том числе и Дима, знают, что на Божко, человека, в общем, резкого, быстрого, сильнее любого снотворного действуют занятия в классе, беседы, лекции, телевизор, даже кино. Он ничего не может с собой поделать: в классе веки его смежаются на второй минуте, в клубе — на пятой.

— Силы надо копить, понял? — объяснял он Поликарпову. — Все надо делать умно. Я на «гражданке» на комбайне вкалывал, как дракон. Сменщик приходит, я бац — и набок. Разбудят — я снова дракон. Опять с коробочки слез — снова в мир снов и сновидений. Это сечешь? — он показывает на грудь.

Даже у лейтенанта нет колодочек, а у Божко целых две — зелененькая с желтым за освоение целины и сиреневая за трудовое отличие. В увольнение он ходит с медалями и полным набором значков. Смотрится…

— Божко!

— Так точно, — во сне шепчет Божко.

— Вот строки из донесения штаба немецких войск времен прошлой войны. — Дима опять вспоминает поднятый палец училищного преподавателя. — «Особую трудность представляло найти места укрытия отряда русских парашютистов. Уже неоднократно установлено, что противник прекрасно маскируется в оврагах, которые тщательно нами просматриваются. Они предпочитают узкие щели по краям оврагов, маскируя их землей и кустарником. Эти укрытия поистине трудно найти, если противник только случайно сам себя не выдаст. Если нашим разведгруппам удавалось найти такое укрытие, то противник, используя снайперов и извещая одновременно главные силы отряда, старался избавиться от надоедливых наблюдателей без криков «ура» и шума. Как только основные силы отряда по тревоге были в сборе, они оказывали упорное героическое сопротивление, используя при этом минимальное количество боеприпасов. Но даже тогда, когда противник не имел боеприпасов, он атаковал и защищался с невиданным фанатизмом. Каждый десантник был вооружен кинжалом, который он искусно пускал в ход». Божко!

— Так точно, товарищ лейтенант, я все слышу…

Но что это! Поликарпов замечает маленькую птицу. Ярко-красная, небольшой нахохлившийся комочек, сидит она на сосновой ветке, отяжелевшей от снега, уставилась на Поликарпова немигающим глазом. Да жива ли она вообще? Какая красота! Что же это за птица такая… Широкая грудка, аккуратная головка с коротким клювом. Это снегирь? Это он так свистит? Ну вот, увидел снегиря… Поликарпов останавливается, улыбаясь, смотрит на птицу, он, кажется, даже рот открывает от изумления.

И вдруг чья-то властная, сильная рука отбрасывает его с дороги, толкает так сильно, что он, раскинув руки, летит в снег.

— Беги! — слышит он то ли шепот, то ли крик лейтенанта. — Беги! — и успевает только увидеть спину, исчезающую среди сосен.

Куда?

Он озирается. Впереди на дороге — Климов с Божко. Поликарпову не объяснили толком, что он должен делать. Он ползет в лес, к соснам, оставляя за собой в снегу едва ли не траншею. «По-пластунски, по-пластунски». Сердце прыгает в груди, колотится. «Мне же ничего не сказали. Что я должен делать? Куда бежать? Куда?» Он лежит под сосной, зачем-то ест снег, смотрит на дорогу, на Божко с Климовым.

Он и до этого видел, как действует Климов. В сравнении с ним другие — тюфяки.

«Что же я здесь лежу? Что они делают? Они всерьез…»

Когда Климов прыгает на противника и кричит при этом так, что дрожат стекла в спортзале, когда он делает подсечку и бросает напарника спиной на маты, все догадываются, как он будет делать это по-настоящему…

Ах, что он делает! Божко с ним не справится, не справится, это видно.

«Что же я!» — Поликарпов с автоматом на изготовку бежит к ним, увязая в снегу. «Сейчас… я обозначу… скажу: «Чур, все…» Сейчас». — И неожиданно его кто-то толкает, он падает, ничего не соображая.

— Готово? — это голос Климова, хриплый, с кашлем.

— Да не раздави ты его! — А это Божко. Заботится! Поздно.