Стоунхендж - Никитин Юрий Александрович - Страница 19

Томас положил руку на рукоять меча. Голос был горьким, но полный решимости:

– Сэр калика, я глубоко чту тебя. Но я уже дрался насмерть с противниками, которых почитал.

Он опустил забрало. Сквозь щель блистали синие, как небо, глаза. В них блестели слезы, но взгляд был твердым. Он обнажил меч. Острие направил в грудь Олега:

– Защищайся!

Олег пожал плечами:

– Я могу тебя ранить в драке, ногу перебить… Как донесешь, хромой, чашу? Но ты мог бы меня зарезать во сне. Так надежнее.

– Я не язычник, – ответил Томас гордо. – Мой Господь все зрит. Он не простит мне предательства даже врага. Мне отвечать на Страшном Суде.

– А, вот чего ты боишься, – понял Олег. – А я уж было поверил в эти байки про рыцарскую честь.

– Честь для рыцаря – превыше всего! Сэр калика, ты мне зубы не заговаривай. Защищайся!

Олег покачал головой:

– Не стану. Лучше ты меня зарежь, а я потом буду тебе по ночам являться… Аль у христиан мук совести нету?

Томас повращал глазами в ярости, затем в бессилии опустил меч:

– Сэр калика! Ты поступаешь неблагородно. Ты хитрее меня, изворотливее, как все богопротивные язычники. Я не могу выстоять против твоей сатанинской хитрости!.. Но я поступлю иначе. Я доверюсь тебе. И пусть, если ты меня обманешь, я буду являться к тебе по ночам, терзать твою совесть!

Яра просияла, едва, как ребенок, не захлопала в ладоши. Олег удивился:

– Какая ж у меня может быть совесть, если я все делаю по наущению Сатаны?

Томас удивился еще больше:

– А как же? Сэр Сатана потому и был сброшен с небес, потому что, будучи почти равен Верховному Сюзерену, хотел сместить его и занять его чертоги! Существо такого ранга должно быть наделено всеми высшими рыцарскими доблестями. Как же иначе?

Он говорил убежденно, с полной верой в свою правоту. Олег покачал головой, не переставая удивляться каше в голове молодого рыцаря.

– А-а-а… Тогда понятно. Два медведя в одной берлоге не уживутся. А ты, значит, перебежал на сторону победителя? Гм… Я думал, ты только храбрый, а ты еще и предусмотрительный!

Томас задохнулся от такой «похвалы». К тому же молодая женщина начала смотреть странно, отодвинулась.

– Я не перебежал! – завизжал он в ярости. – Два небесных войска столкнулись давно!.. Я тогда еще копья в руки не брал!.. И дед мой не брал!.. Еще тогда ангелы и архангелы, что пошли за Сатаной, были сброшены с небес и стали ангелами тьмы…

Олег понимающе вскинул брови:

– Ух ты… Тогда вообще ты выбирал без промаха. А то, не ровен час, загремел бы вверх тормашками. Сейчас бы у тебя рога были – во! А хвост-то, хвост!.. Впрочем, слепней им бить можно, ишь как докучают в дороге… Да и в воинском деле, ежели постараться, можно так приспособить…

Томас безнадежно махнул рукой, ничего сэр калика не понимает. В чем-то не совсем туп, вон как гуся зажарил, а самых простых истин не понимает. Да и что ждать от язычников?

Утро выдалось холодное, неласковое. За ночь их накрыло росой, хорошо – не инеем. Когда Томас раскрыл глаза, калика уже сидел на пне. Глаза закрыты, пальцы перебирают обереги. На лице отрешенное выражение, ну прямо божий угодник просветленный! Умеет Сатана менять личины, умеет.

Чувствуя себя, однако, смущенным – рыцарю не пристало выказывать слабости, – кое-как вскочил, огляделся:

– А где наша женщина?

– Твоя-то? Пошла к ручью. Не понимаю, зачем баб так к воде тянет? Из уток их боги лепили, что ли?

Томас, не слушая неспешные разглагольствования, побрел к ручью. Из-за широких и густых кустов слышался слабый плеск. Негромкий сильный голос напевал что-то грустное, протяжное.

Он остановился, не решаясь ступить дальше. Хрустнет сучок или ветка спугнет, а дура женщина решит, что за нею подглядывают!

Она стояла, обнаженная по пояс, в воде, неторопливо намыливала руки глиной. Томас затаил дыхание. Богиня леса и охоты! Тело было покрыто легким загаром, словно эта язычница после купаний бегала голышом под солнцем!

«А может, и бегала, – сказал Томас себе в смятении. – Язычники, им божеские заповеди нипочем».

Постепенно он высунулся настолько, что проклятый сучок все-таки хрустнул с такой силой, что Томас сам подпрыгнул от неожиданности.

Яра оглянулась, ее брови приподнялись, а губы чуть раздвинулись в усмешке.

– А, сэр Томас… Искупаться решил? А я уж было решила, что ты, как ваши угодники, всю жизнь не моешься и вообще воды боишься. Да и панцирь тебе сполоснуть изнутри не мешает…

– Да я… – промямлил Томас. Густая кровь прилила к ушам с такой силой, что он отодвинулся от веток, чтобы не поджечь их. – Я только…

Она нырнула, на поверхность всплыло мутное пятно, что тут же пошло растягиваться длинной лентой вниз по течению. Вынырнула она уже чистенькая, как облупленное яичко. Улыбнулась:

– Да ты, никак, в самом деле воды боишься?

Томас стиснул зубы. Был один в войске, воды избегал, даже от дождя прятался. Оказалось, как дознался отец Квинтий, войсковой прелат, был в сговоре с дьяволом, посещал сатанинские гульбища и лежбища, имел тайные знаки на теле, подтверждающие кровный союз с врагом рода человеческого.

– Я христианин, – сказал он с вызовом.

– Христиане тоже, бывает, моются, – возразила она.

Томас с проклятиями, но сильно бьющимся сердцем, начал снимать доспехи. Яра легла на воду и поплыла. В темной воде ее тело поблескивало в струях, как серебряная рыбка.

Зайдя с той стороны кустов, Томас поспешно вбежал в воду. Когда он был уже по горло и достаточно взбаламутил илистое дно, Яра повернула обратно.

– Как хорошо, – выдохнула она, – как будто нет в мире войн, ссор.

Томас пытался отводить глаза, но их, как колдовством, притягивало к женщине. Она подплыла, встала на ноги. У Томаса перехватило дыхание, и он сам едва не ушел под воду, такими слабыми стали ноги.

Вода бриллиантовыми каплями сползала по ее изумительно ровной и чистой коже. В ключицах колыхались небольшие озера, и Томас тратил нечеловеческие усилия, пытаясь оторвать взгляд от ее высокой сильной груди. Она дышала ровно, грудь то наполовину вздымалась над водой, то погружалась, но вода была настолько прозрачная, что Томас мог видеть даже ее ступни с розовыми ногтями. Мог и, гореть ему в аду, видел…

– Что случилось, сэр Томас? – спросила она тихо. – Ты смотришь так, будто женщин не видел вовсе.

– Гм… – выдавил он сквозь перехваченное горло, – теперь мне кажется, что я их в самом деле не видел.

Ему показалось, что в странных лиловых глазах метнулось и спряталось смущение. Но ответила она с некоторым вызовом:

– Может быть, мне повернуться, чтобы ты рассмотрел меня и сзади?.. На, заодно потри мне спину.

Она сунула ему в ладонь пук травы.

Чувствуя себя окончательно погибшим, он пытался вспомнить хоть одну молитву, но в голове стоял красный туман, и кровь шумела в ушах.

Ее спина была прямая, а чтобы не столкнуть с места, другой рукой пришлось взять за плечо. Взял так осторожно, словно коснулся только что вылупившегося цыпленка, она даже удивленно покосилась через плечо:

– Ты что, никогда своего коня не купал?.. Три сильнее!

Он провел пучком по коже, та сразу порозовела. «Ничего себе, – подумал он смятенно. – Такого коня купать не приходилось даже королям Христова воинства, даже императору германскому. Да и сарацинским монархам, а они в таких делах знатоки и умельцы, вряд ли…»

Все еще придерживая, осторожненько водил травой по лопаткам, опустился по хребту, тер тихо, боясь повредить нежную кожу без единого пятнышка. Женщина тоже затихла, не двигалась. Ее шея порозовела, хотя Томас к ней не прикасался. Он чувствовал, что его движения замедляются, пальцы слабеют, а дыхание, напротив, учащается.

«Господи, помоги мне, – взмолился он в отчаянии. – Какая ж она христианка, язычница самая что ни есть. Эх, пропадай моя душа бессмертная! Зато потом, сидя в котле с кипящей смолой, буду видеть перед глазами…»