Микенский цикл - Валентинов Андрей - Страница 67

– Говорят... – горло внезапно перехватило, но я справился и ответил твердо. – Его звали Клеотер. Клеотер, сын Лая, внук ванакта Гипполоха и Гирто.

Да, на каменной лежанке был я . Еще одна шутка богов – самая страшная. Не каждому приходится стоять возле собственного рассыпавшегося праха!..

– Его убили, чтобы спасти тебя? Чтобы ты стал ванактом?

– Да.

Я коснулся золотой маски. Она была холодна, но мне почудилось, что золото обжигает руки.

Прости, Клеотер! Я никогда не узнаю, кем ты был. И никогда не узнаю, кто я – безвестный сын воина или микенский царевич. Это страшно, но еще страшнее, наверное, знать. Гирто ошиблась – и хвала Единому!

– Бедный мальчик, – вздохнул Афикл. – Ванакт, мы оставим его здесь?

– Конечно, – кивнул я. – Я велю похоронить себя рядом и выбить оба наши имени. Пусть боги рассудят сами...

– Да не будут твои мысли столь печальны, ванакт! Пойдем.

Я вздохнул, взял маску, осторожно стряхнув пыль, и передал ее Афиклу.

Все.

Скелет лежал недвижно, уже без имени и судьбы. Просто мертвый мальчик...

– «Всякой вещи есть свой срок и приговор, – вспомнились давно слышанные слова. – Ибо зло на совершившего тяжко ляжет; ибо никто не знает, что еще будет, ибо о том что будет, кто ему объявит? Нет человека, властного над ветром, и над смертным часом нет власти, и отпуска нет на войне... Все из праха, и все возвратится в прах...»[33]

– О чем ты, ванакт? – осторожно поинтересовался Афикл, и я сообразил, что говорю на языке хабирру.

– О разном... – я, как мог, перевел сказанное на язык Ахиявы.

Мы покинули зал и вновь оказались в полумраке дромоса. Афикл вздохнул:

– Поистине, сии слова мудры... Завидую я тебе, о мой богоравный родич! Ибо неведомо мне ни одно наречие, кроме ахейского!

– Ну, это тебе еще предстоит, – улыбнулся я. – Первым делом ты выучишь язык шардана...

– Ванакт! – изумился он. – О двенадцати подвигах было повеление оракула, а этот – тринадцатый – не по силам мне!

Я хлопнул его по плечу, и мы пошли туда, где ярко светило летнее солнце, прочь из могильной тьмы...

ТАВ

«Говорит Клеотер»

ГОВОРИТ КЛЕОТЕР-ЦАРЬ: «По воле Дия, Отца богов, я правлю в Ахайе. Дела мои ведомы – и людям, и богам. Для правдивого я друг, для несправедливого я – недруг. Не таково мое желание, чтобы слабый терпел несправедливость ради сильного, а сильный – ради слабого. Мое желание – справедливость.»

ГОВОРИТ КЛЕОТЕР-ЦАРЬ: «Я не вспыльчив. Когда я во гневе, я твердо держу это в своей душе, я твердо властвую над собой. Человека, который вредит, я наказываю в меру причиненного им вреда. Я не верю ложным доносам и не слушаю их. По воле Дия, Отца богов, я даровал Ахайе законы, и эти законы справедливы.»

ГОВОРИТ КЛЕОТЕР-ЦАРЬ: «Как воин – я хороший воин. Мои руки и ноги сильны. Как всадник – я хороший всадник; как стрелок – я хороший стрелок, как колесничий – я хороший колесничий. Я не горяч, и не спешу с решениями. Мои враги знают это и страшатся, ибо на моей стороне Дий, Отец богов.»

ГОВОРИТ КЛЕОТЕР-ЦАРЬ: «По воле Дия, Отца богов, вот надпись, которую я сделал. Все это было написано и зачитано передо мной. После этого я повелел разослать эти надписи повсюду. Народ был доволен, ибо это совершено по воле Дия, Отца богов, которому я служу.»

Я отложил последнюю табличку, аккуратно выровняв внушительную стопку. Пока все это выглядело невинно – десять табличек, заполненных красивым почерком Дейотары. Но если я поставлю печать, все сие будет выбито в камне на трех языках в четырех концах царства Ахейского. Смета необходимых расходов лежала тут же, на столике. Я быстро проглядел ее и невольно скривился.

Конечно, все это выдумала не сама царица. Не обошлось без Эрифа – толстяк давно уже намекал, что двадцатипятилетие моего правления следует отметить достойно.

Уже двадцать пять лет, о боги!

Эриф, старый мерзавец, верен себе – имя Отца богов поминается тут чаще, чем мое. Он уже стар, ноги давно отказали, и верховного жреца приходится носить в кресле. Впрочем, Эриф все так же весел, и порой от его веселья становится не по себе.

...В последний раз мы разругались с ним год назад. Слуга Дия решил воздвигнуть храм Единому – первый в Ахияве. Тут уж я не мог смолчать – Единый не требует храмов, не требует жертв. Чего хочет Эриф – сделать Его одним из божков Микасы? Мы все-таки сумели договориться, и теперь возле камня с подковой, где мы с Теей когда-то увидели огненный смерч, стоит небольшой храмик, посвященный Неведомому Богу.

Пусть так – может, Эрифу и виднее.

В этом храме служит веселый жрец, гордящийся тем, что лично видел Его приход. Он доволен жизнью, здоровяк Брахос, и огорчается только из-за своего лягушачьего имени...

...Проще всего оставить эти таблички на столике, а завтра потихоньку сплавить в архив, где уже имеются целые залежи подобного хлама. Но тогда придется объясняться с Дейотарой. Она-то хочет, чтобы эта смесь лжи и бахвальства обязательно украсила окрестные скалы. С ней трудно спорить, с моей богоравной супругой. Годы хранят Дейотару: она так же красива и столь же твердо правит царством Ахейским. Мы привыкли друг к другу и научились уступать. Впрочем, чаще уступаю я...

Не удержавшись, я вновь взглянул на последнюю табличку. Хитрец Эриф постарался: сказал о войне, но ничего – о завоеваниях. И это правда. За все годы я присоединил лишь Орхомен, и то без всякой войны. После смерти тамошнего базилея орхоменцы пригласили на престол Гипполоха, моего сына. Пока они считаются самостоятельными, чтобы потом, когда Гипполох станет микенским ванактом...

Ну, это еще подождет, я пока здоров и в гости к Гадесу не собираюсь!

Гипполоха вырастила Дейотара, постаравшись, чтобы я видел сына как можно реже. Теперь я вообще встречаюсь с ним раз в три месяца – Орхомен хоть и близко, но каждый день не станешь закладывать колесницу. И вот результат: в наши редкие встречи мальчик смотрит на меня широко раскрытыми глазами и ловит каждое слово, а с матерью холоден. Дейотара злится и даже иногда плачет. Недавно – невиданное дело! – она просила меня поговорить об этом с сыном.

Других детей у нас нет, и царица как-то пожалела об этом, весьма меня удивив. Правда, у нее есть Главк – наш несчастный племянник. Мальчик так и не выучился говорить, и до сих пор – ему сейчас двадцать три – держится, как двухлетний малыш. Он очень любит Дейотару, и она относится к нему, как к родному сыну.

Странно рассудили боги...

Ктимена еще жива. В последние месяцы разум стал возвращаться к моей бедной сестре. Она живет недалеко, возле Аргоса, и я собираюсь как-нибудь ее проведать.

Жив и Прет. И не только жив – он отец огромного семейства и самый богатый гиппет в Микасе. Я даровал ему немало новых земель, но так и не сделал лавагетом. Эта должность остается незанятой с тех пор, как погиб бедняга Мантос. Покойный Ифимедей был прав – от вояк при власти одни неприятности. Но Прет доволен и этим. Он сильно изменился и теперь очень похож на старого волка – своего отца.

...Удивительно, но Скир, по слухам, тоже жив-здоров, и служит какому-то дорийскому базилею далеко на севере...

Я вновь начал не спеша пересматривать таблички. Великий Бел ведает, как поступить! Хорошо бы посоветоваться с Гипполохом – парень уже совсем взрослый. Но, боюсь, он сразу одобрит и велит звать каменотесов. Еще бы! Мать с детства убедила мальчика, что его отец – самый великий царь в мире. Боюсь, в дальнейшем это начнет ему мешать. Он славный парень, но несколько лет службы в войске Баб-Или или хотя бы у хеттийцев бы пошли ему на пользу.

Увы, ванактов воспитывают иначе.

Впрочем, за Гипполоха особо волноваться не приходится. Другое дело Телл, мой рыжий Телл, наш с Теей первенец. Я помнил предупреждение Дейотары и отправил его подальше – к кентаврам. Его воспитывал вождь Телл, в честь которого я и назвал сына, а когда моему рыжему исполнилось восемь, я послал его на Крит, к старому пирату Фассу. С десяти лет мальчик ушел в море, и теперь его корабль «Серый коршун» – один из лучших на всей Великой Зелени – от Сидона до Таршиша. Телл бывал всюду – и в Сидоне, и в Таршише, и у шардана, а недавно вернулся из плавания к берегам Океана. Там, где наше море вливается в окружающий Землю бесконечный поток, он открыл две гигантские скалы, назвав их Столбами Афикла в честь своего великого родича.