Крымский цикл (сборник) - Валентинов Андрей - Страница 6

Поручик Успенский и поручик Голуб рьяно взялись за наведение ежели не порядка, то какого-то подобия, а я, воспользовавшись служебным положением, упал на продавленную койку и мгновенно уснул, укрывшись поверх шинели содранной с окна портьерой. Впрочем, нет, перед тем, как уснуть, я успел отобрать у поручика Успенского вот эту самую тетрадь с золотым обрезом и спрятать ее в вещмешок.

Следующие несколько дней мы, насколько я могу судить по записям в дневнике, отсыпались. Кормили нас еле-еле, железная печка грела скверно, но мы, признаться, обращали мало внимания на эти мелочи. Один раз мы, собрав все имевшиеся у нас денежные знаки – а получилось, признаться, недурная коллекция от керенок до «колоколов» – направили поручика Голуба на здешнюю толкучку за самогоном. Поручик Голуб – самый подходящий для подобных операций человек, – благодаря блестящему знанию малороссийского наречия и опыту общения с глуховскими пейзанами. Поручик Голуб вернулся очень нескоро, порадовав нас бутылью чего-то чудовищом чуть ли не карболки. Впрочем, поручик Успенский, вспомнив свою химическую науку, провел визуальный анализ и дал добро, после чего мы пили этот таврический эквивалент «Смирновской», закусывая таранью, купленной на той же толкучке.

Все эти дни нас никто не трогал, и штабс-капитан Дьяков совершенно напрасно бегал каждый день в комендатуру. Хотя четвертого января, насколько можно верить моим записям, у нас в гимназии появились соседи, – полсотни нижних чинов и десяток офицеров из 13 дивизии. Таким образом, слухи о генерале Андгуладзе начали вроде бы подтверждаться, но полной ясности все еще не было. Офицеры сообщили, что в Бердянске уже красные и что Мариуполь сдан. Екатеринослав, как выяснилось, был отдан без боя еще 27 декабря. Впрочем, в 13 дивизии были уверены, что командование твердо решило защищать Крым и оборона будет поручена 3-му армейскому корпусу. А это значит, что оборону возьмет в свои руки Яков Александрович, что само по себе неплохо.

Все выяснилось 7 января. От этого дня у меня сохранилась подробная запись. Утром кто-то из наших соседей сообщил, что в город прибыл генерал Андгуладзе со своим штабом и расположился в помещении вокзала. Штабс-капитан Дьяков тут же поспешил туда, вскоре вернулся и рассказал, что к генералу его не пустили, но велели к шести вечера всем офицерам собраться в зале ожидания. К этому штабс-капитан Дьяков присовокупил, что ожидается приезд Якова Александровича, но с этим еще не ясно.

К назначеному времени в зал ожидания набилась где-то сотня офицеров. Вид мы, признаться, имели весьма ободранный, и несколько подполковников и полковников из штаба 13 дивизии сразу же выделились благодаря своим английским шинелям. Сам генерал Андгуладзе оказался пожилым толстяком с неаккуратными усами и мрачным выражением на типично восточном лице. В общем, «капказский человек» с погонами генерал-лейтенанта. Ничего дельного мы от него не услыхали, кроме приказа застегнуться и привести себя в порядок. Повеяло чем-то родным, чуть ли не школой вольноопределяющихся, но мы с поручиком Успенским, расстегнув шинели – в зале успели надышать – на лишний крючок, закурили невообразимый по крепости самосад, купленный все натой же местной толкучке. На нас покосились, но кто-то понимающе буркнул «сорокинцы» – и нас оставили в покое. Тут генерал Андгуладзе вскочил, дернул короткими ручками и трубным гласом возвестил нечто вроде: «Господа офицеры! Командующий!»

После такого заявления я ожидал, по меньшей мере, самого Антона Ивановича Деникина. Но Антон Иванович, естественно, не появился, а вместо него в зал, сдирая на ходу перчатки, почти вбежал Яков Александрович. Он сбросил перчатки на стул, через секунду туда же полетела шинель. Яков Александрович одернул китель и достал портсигар.

Поока он закуривал, а вслед за ним и остальные, я решал нехитрую задачку о двух действиях. Прежде всего, какой бы генерал ни был «капказский человек», но устав он знает. И называть командира 3 армейского корпуса командующим зря не станет. Действие второе: выходит, Яков Александрович действительно назначен командующим войсками Таврии и Крыма, а значит, мы все-таки будем драться, а не бежать.

Выглядел Яков Александрович неважно и по сравнению с сентябрем, когда я его видел в последний раз, заметно сдал. Лицо было даже не бледным, а каким-то серым, вдобавок, как я заметил, у него все время дергалась щека. В общем, смотрелся он куда старше своих тридцати пяти. Да и мы все едва ли помолодели за эти идиллические месяцы. Но тик – тиком, а говорил Яков Александрович спокойно, не повышая голоса, в своей обычной чуть насмешливой манере. Говорил, правда, о вещах совсем невеселых.

Наши войска отступали по всему фронту. Основные силы, в том числе и Добрармия, донцы, кубанцы и терцы уходили на Кавказ.На нашем левом фланге войска Шиллинга и Драгомирова отступали на Одессу и Николаев. В центре, то-есть у нас, в Таврии, образовалась стратегическая пустота, которую и пытался прикрыть 3 армейский корпус, срочно отводимый к крымским перешейкам. В Крым рвалась Х11 армия красных под командованием господина-товарища Геккера. В авангарде господ большевиков шли уже знакомая нам эстонская дивизия и группа Павлова, между прочим, бывшего офицера лейб-гвардии Волынского полка. Этот Павлов прошлой осенью изрядно отличился под Орлом и теперь спешил за лаврами в Крым.

А в Крыму обстановка была паршивая. Полуостров заполнили эвакуированные разного чина и звания. Забив порты, они требовали немедленного отплытия. Войскам несколько месяцев не выдавали жалованья, некоторые части окончательно разложились и перешли на самообеспечение то-есть, попросту к грабежам. Генерал Субботин, отвечающий за оборону, с положением не справлялся, а командующий флотом вице-адмирал Ненюков думал только об эвакуации. Ко всему прочему, поднимала голову большевизия в городах и зеленая сволочь в горах.

В этих-то условиях Яков Александрович брал не себя оборону полуострова. Он сообщил, что в его непосредственном распоряжении имеется около трех тысяч человек, но он надеется, что успеет подойти 34-я дивизия из-под Николаева, хотя ее положение сложное – уже сейчас она практически окружена. Мы все переходим в распоряжение генерала Андгуладзе и будем действовать согласно плану командующего. Последнее, естественно, не расшифровывалось.

Все это Яков Александрович изложил нам настолько спокойно, будто находился в учебной аудитории Пажеского Его Императорского Величества корпуса, где он до войны преподавал тактику. Да, преподавательская закваска неистребима, и я проникся чем-то вроде гордости за коллегу.

После Якова Александровича слово взял Андгуладзе, который, произнеся нечто похожее на «умрем-умрем», достал какую-то бумагу и начал читать. Это был приказ Якова Александровича от 31 декабря. В основном, он относился не к нам, фронтовикам, а разного рода тыловой сволочи, которую командующий призывал принять человеческий вид и включиться в организацию обороны. Помнится, имелось в виду «пока берегитесь, а не послушаетесь – не упрекайте за преждевременную смерть». Это было правильно, но для нас самое большое значение в приказе имело то, что ему, то есть Якову Александровичу, приказано удержать Крым, и он это выполнит, во что бы то ни стало. И не только попросит, но и заставит всех помочь ему. Что ж, начало положено.

Когда все расходились, мне удалось протолкаться к Якову Александровичу, для чего, правда, пришлось изрядно пихнуть локтем одного полковника в английской шинели. Яков Александрович узнал меня, мы поздоровались, и он, естественно, спросил о подполковнике Сорокине. Об этом, собственно, я и хотел ему сказать. Он понял в чем дело, кивнул и пообещал выяснить и, если требуется, оказать помощь. Потом он поинтересовался поручиком Голубом, которого, очевидно, запомнил по Волновахе. Я подозвал поручика, и мы втроем коротко побеседовали, к вящему неудовольствию столпившихся рядом штабных. Три бывших преподавателя. Так сказать, наследники Ушинского.

На следующее утро к нам в гимназию примчался вестовой из штаба, и мы тут же начали собираться. Генерал Андгуладзе приказывал эвакуироваться. Остатки нашего отряда поступали в его распоряжение и вместе с частями дивизии отходили на Таганаш, чтобы занять позиции между Мурза-Каяш и Сивашом. В тот же день мы уехали, и в моих записях следует перерыв вплоть до 13 января.