В глубине Великого Кристалла. Том 2 - Крапивин Владислав Петрович - Страница 8

— Да ну их... То прогоняют, а то... липнут...

— Как... липнут?

— Ну... не знаете, что ли? Лезут в постель, как к девчонке... Ласьен и его дружки...

— Гадство какое!

Ласьен (видимо, от слова “лосьон”) был смазливый длинный подросток с тонкой улыбочкой и хорошими манерами. Рядом с ним всегда крутились два-три дружка-адъютанта. Марина искренне считала их положительными личностями и активистами.

— Они часто так... к тем, кто поменьше, — еле слышно объяснил Сопливик.

Валентин выкрикнул в сердцах:

— Столько всякой мерзости!.. А вы! Ну почему вы-то, пацаны, молчите? Не спорите, не сопротивляетесь!

Все так же тихо, но с неожиданной упрямой ноткой Сопливик сказал:

— Я сопротивляюсь... Потому и прогоняют...

— Но почему никто не расскажет взрослым?

— Кому? Марине, что ли? Или Мухобою?

— Не Мухобою, а про Мухобоя! Как он вас...

— Боятся, — рассудительно вздохнул Сопливик.

А Валентин опять ощутил раздражение с оттенком брезгливости. И не сдержал досады:

— Я же не про тебя. А почему другие... Вот даже Митников. Тоже... как барашек на мясокомбинате.

Сопливик не обиделся. Наверно, и не учуял раздражения в свой адрес. Сказал, явно заступаясь за Илюшку:

— Митников-то не Мухобоя боится...

— А кого?

— Характеристики. Каждому ведь в конце смены характеристику пишут.

— Ну и... на кой она ему? В десять-то лет! В туалет с ней только...

— Не-е... Вы не знаете. Он ведь тоже интернатский, мы из одной группы...

— Ну и что?

— А недавно его это... в семью взяли. Молодые тетенька и дяденька, усыновить хотят. После лагеря... А он боится, что если они прочитают плохую характеристику, то передумают.

“Вот оно что...” — Валентин ощутил облегчение оттого, что Илюшкина покорность объяснялась так понятно. Ни при чем здесь ни природная трусость, ни мистика Босха.

— Бредятина какая-то, — проворчал он. — Разве детей любят за характеристики?

— Кого как, — с недетской умудренностью откликнулся Сопливик.

“Тебе, бедняге, никакая характеристика не поможет”, — подумал Валентин. Глянул на угловатое, некрасивое личико Сопливика — отмытое, с блестящими глазами, но все равно с печатью детдомовской неприкаянности. И сказал виновато:

— Как же тебя не хватились ни разу, когда ты в своем гнезде ночевал?

— Господи, а кому я нужен, — выдохнул Сопливик, и Валентина резанула эта простодушная горечь.

— Вот что, голубчик! Ни в какое гнездо ты не пойдешь! Будешь ночевать у меня. Там, где сидишь. А я — вот здесь... — Валентин дернул от стены запасную койку.

Сопливик не заспорил. Только заметил нерешительно:

— Может, лучше вы здесь, а я на откидушке? Она узкая, а я маленький.

— Нет, поспи хоть раз по-человечески... Послушай, а там, в гнезде твоем, неужели не страшно одному ночью-то?

— Если один, чего бояться? — совсем по-взрослому ответил Сопливик. — Вот когда все кругом пристают и дразнятся, страшно...

Валентин отошел и стал набирать воду в электрочайник.

“Если Мухобой узнает, что я оставил мальчишку у себя, будет у него козырь. Приклеит гад что-нибудь... “ласьеновское”, — думал он. И снова его тряхнула ненависть к Мухобою.

“Надо завтра сказать Илюшке еще раз, чтобы не боялся...”

3

Когда Валентин проснулся, Сопливик, уже одетый, сидел на кровати и... крутил в пальцах револьвер.

— Осторожно... — негромко выговорил Валентин. — Сиди тихо, не нажми там...

Сопливик глянул без страха и виноватости. С пониманием.

— Он ведь на предохранителе, я знаю...

Валентин мягко поднялся, взял “бергман” у мальчишки.

— Как ты его откопал...

— Я под подушку руку сунул нечаянно...

— Не следует совать руки куда не надо. Даже нечаянно... — сообщил Валентин с назидательностью, но полушутя, потому что чего зря пугать и без того затюканного Сопливика. Натянул брюки, сунул “бергман” за ремень, прикрыл надетой навыпуск рубашкой. Сопливик следил за ним серьезно и молча. Потом сказал:

— Вы не бойтесь, я никому не проболтаюсь... про это.

— Благодарю вас, мой друг. Я знаю, что вы умеете молчать как могила. Но секрета из вчерашнего скандала все равно не получится...

Валентин хорошо выспался и не чувствовал беспокойства из-за случая с Мухобоем. За окнами было сверкающее умытое утро. И даже Сопливик — с торчащими, как рожки, темными волосами, с пухлыми после сна губами — казался симпатичным. Некрасивый, но славный. Поблескивает глазами-угольками и даже улыбается слегка — нерешительной редкозубой улыбкой.

Солнечный зайчик щекотал Валентину угол глаза. Это на подоконнике сверкал под лучом медный край подзорной трубы. Валентин вспомнил про найденный винтик и слегка насупился в душе на Сопливика. “Хотя чего с него взять, с несчастного”, — подумал он. И вдруг осенило:

— Слушай, завтракать еще рано. Сделай сейчас для меня одно дело, а?

— Ладно! — Сопливик спустил с кровати ноги.

— Там, где ты нашел трубу, должно валяться медное кольцо с узором. Наверно, оно свинтилось с трубы. Поищи в траве, пожалуйста...

Может быть, если Сопливик и правда стащил и спрятал венчик, он его сейчас принесет — словно и в самом деле нашел в траве. Оба они будут знать, что это не так, и со стороны Сопливика получится молчаливое признание, а со стороны Валентина такое же молчаливое прощение. И для обоих это будет хорошо.

— Ладно, я сейчас, — отозвался Сопливик так бесхитростно, что Валентин засомневался: может, и ни при чем он?

Сопливик босиком скакнул к двери и там оглянулся:

— А если Мухобой меня увидит?

— Сразу тогда бегом ко мне!

— Ладно. А то начнет... как Илюшку...

— Слушай, — мрачнея, сказал Валентин. — А как ты думаешь, почему он не поставил Илюшку со всеми у флага, а начал отдельно... воспитывать?

Сопливик тоже насупился:

— Наверно, допрашивать хотел...

— Про что?

— Может, чтобы узнать, кто еще с ними ходил. Или как дорогу найти на поляну...

— Разве это секрет?

— Для кого как... — Сопливик босой пяткой зацарапал пластик пола.

— А ты думаешь... Илюшка сказал бы?

Сопливик быстро поднял и опустил угольные глаза.

— Я как могу знать... про другого-то... Я бы не сказал, хоть он убей. Но мне-то ведь все равно. Меня никто не усынавли... не усыновлял...

— Ну, беги, — вздохнул Валентин. И когда захлопнулась дверь, вдруг подумал: “Боже мой, а я ведь даже не помню, как его зовут по-человечески. Сопливик да Сопливик...”

Он умылся, расчесал бородку, убрал постели. Прошло еще минут пятнадцать, и Сопливик явился. Встрепанный, с прилипшими к мокрым ногам травинкам и без кольца.

— Нету нигде, всю траву обшарил... А вас тут какой-то дяденька спрашивает.

Дяденька оказался высоким, лысоватым и бледноглазым незнакомцем в очень аккуратном сером костюме. У Валентина неприятно засосало под сердцем.

— Валентин Валерьевич, я прошу прощения, что беспокою... Можно побеседовать? — Незнакомец мельком глянул на Сопливика. Тот смотрел недовольно и выжидательно.

— Ты беги завтракать без меня, — сказал Валентин и вспомнил вдруг: — Женька... Если что, заходи потом.

Сопливик молча взял у порога свои сандалии.

Свирский

1

Чувствуя за поясом неудобный, слишком округлый “бергман”, Валентин сел на край кровати. Гостю показал на откидушку. Молча. Несколько секунд оба без симпатии и ожидающе смотрели друг на друга. С нарочитой неторопливостью гость полез во внутренний карман и достал коричневые “корочки”.

— Я следователь группы уголовного сектора Абов... Вот... — Он держал удостоверение так, словно ожидал, что Валентин вежливо откажется смотреть. Валентин, однако, дотянулся, взял корочки, изучил фотографию и печать. Отдал. Изобразил полускрытый зевок.

— Ну и чем могу служить... Семен Семенович?

Следователь Абов сказал с деланной ноткой сочувствия: