Одинокая в толпе - Паскаль Фрэнсин - Страница 4

– А что ты думаешь о женщинах-вокалистках? – робко спросила Линн, не желая обрывать беседу.

Гай задумчиво посмотрел на нее:

– Знаешь, мне нравится кое-что из «мягких» вещей. Все годы, пока я рос, моей любимицей была Линда Ронстадт.

– Я тоже считаю, что она великолепна, – с энтузиазмом поддержала Линн.

– Правда? – просиял Гай.

В следующее мгновение он начал перечислять все, что ему нравилось в этой певице: глубина и диапазон ее голоса, слова ее песен.

Завороженная, Линн только слушала. Она подумала, что Гаю, похоже, действительно интересно говорить о музыке. Она практически не произнесла ни слова, однако, когда через несколько минут он сказал, что ему было интересно с ней разговаривать, он говорил вполне искренне.

Глядя ему вслед, Линн надеялась повстречать его снова – и скоро.

Напевая про себя, она открыла ключом дверь и вошла в дом. Аккуратная передняя была заставлена амариллисами – любимыми цветами матери. Линн даже не заметила их, бросив куртку на перила лестницы и прошагав на кухню, чтобы приготовить себе что-нибудь перекусить. Она любила это время. Матери не будет еще часа полтора, и весь дом принадлежал Линн. Он был таким мирным. Весь день она мечтала об этих моментах. Наконец-то она дома.

Но сегодня Линн, в отличие от обычного, не обрадовалась тишине и покою, которых так ждала. Взяв сандвич и поднявшись к себе наверх, она задумалась над тем, что же сегодня произошло необычного. Их маленький дом выглядел так же, как всегда, с красивой гладкой мебелью, пушистыми восточными коврами, с подобранными со вкусом картинами и скульптурами, создающими приглушенный элегантный эффект.

Линн закрыла за собой дверь и откусила кусочек сандвича. Она окинула взглядом комнату. Все веши были на тех же местах, где она оставила их утром. Кровать с балдахином аккуратно заправлена, шторы на открытом окне слегка покачиваются от ветра. Поставив тарелку на письменный стол, Линн присела на край кровати, взяла гитару и обняла ее. Затем попробовала взять аккорд.

Но песня, которую она сочиняла, не приходила. Линн посидела минуту в тишине, стараясь сосредоточиться.

Она уже знала, что произошло. В доме ничего не изменилось, это она сама ощущала себя по-новому. Она все время думала о Гае Чесни и о том, как уголки его глаз поднимались кверху, когда он улыбался. Линн попробовала взять другой аккорд, ожидая, что музыка вернет ее обратно в знакомый мир одиночества. Однако каждый аккорд, каждый такт, каждая нота напоминали о нем.

– Гай, – произнесла она вслух, и щеки ее покраснели в тот момент, когда она впервые назвала его имя.

3

– Линн! – позвала миссис Генри голосом, полным раздражения. – Я тебя уже десять минут зову. Ты представляешь, который сейчас час?

Линн села на кровати, протерла глаза и, моргая, посмотрела на будильник.

«Наверное, я выключила его и снова заснула», – пробормотала она, ощупью ища очки.

– Почти восемь часов! – добавила мать.

Она открыла дверь в спальню дочери и, нахмурившись, посмотрела на Линн.

– Не понимаю, как может здоровый подросток так долго спать.

Линн вздохнула:

– Мам, я легла только после полуночи. Я работала над… – Она прикусила губу.

Не хотелось рассказывать матери, чем она занималась. На самом деле прошедшей ночью она сочиняла и, начав, уже не могла остановиться. Но мать все равно бы не поняла. Сама она всегда все делала вовремя. Глядя на нее в этот момент, Линн вообще удивлялась, как они могли оказаться родственниками. Мать выглядела просто потрясающе в снежно белых джинсах и черной шелковой футболке. Линн не могла себе представить, чтобы сама она надела что-то белое. Она испачкала бы такую вещь в первую же минуту!

– Почему ты не одеваешься? – спросила мать, раздвигая шторы, чтобы впустить в комнату поток лучей утреннего солнца. – Я уже приготовила завтрак.

– Сейчас, – ответила Линн, выскакивая из кровати и натягивая на себя байковый халат, спасенный ею из коробки, приготовленной матерью для «Армии Спасения». – Сейчас спускаюсь.

Линн знала по опыту что, когда мать хмурилась, это означало, что идет борьба за верховенство в семье. «Она, наверное, хотела этим сказать, чтобы я уделила побольше внимания своей внешности», – подумала Линн, подняв с пола брошенные накануне закатанные джинсы и направляясь в расположенную рядом со спальней ванную.

Линн давно отказалась от надежд изменить внешность. Все, на что она была готова пойти, сводилось к короткому душу и попытке применить расческу к волосам. Она натянула джинсы, рассеянно отметив про себя, что они действительно немного мешковаты, и достала из стенного шкафа первый попавшийся джемпер. Он был темно-зеленым, с надписью впереди «Университет штата Огайо». Линн любила джемпера. Она знала, что под такой одеждой никто не разглядит ее фигуру, но это и было хорошо. Кому же, в самом деле, захочется смотреть на такое длинное, как веретено, тело, как у нее?

Линн взглянула в большое, в полный рост, зеркало, которое мать установила в шкафу.

«Что за жалкое зрелище, – произнесла она про себя, надвинув очки повыше на нос и покачав головой из стороны в сторону. – Действительно жалкое. Линн Генри, ты слишком уродлива, чтобы называться человеком!»

– Линн, – позвала мать. – Мне скоро уходить на работу и нужно с тобой поговорить!

«Так», – подумала Линн, беря в руки блокнот и перечитывая слова, к которым она в итоге пришла вчера вечером перед тем, как уснуть. Песня называлась «С думой о нем». Не спеша спускаясь по лестнице, она пропела пару пробных аккордов:

Я никогда не думала, что это я. Скажу, что день быть может больше просто дня…

– Линн! – недовольным голосом позвала мать.

– Иду! – отозвалась Линн, перескакивая через последние ступеньки. – Прошу прощения, – поспешила добавить она, усаживаясь за стол. – Я собиралась быстро, как могла.

Миссис Генри посмотрела на дочь полными тревоги глазами.

– Дорогая, – начала она, заметно стараясь сказать все правильно, – я хотела бы, чтобы в эту субботу ты вместе со мной пошла ко мне на работу и там Рода занялась бы твоими волосами. Я знаю, что ты не любишь, когда над тобой возятся, но, милая, они у тебя действительно…

Линн почувствовала, как вытянулся ее подбородок, – так бывало всякий раз, когда мать заводила подобные разговоры.

– А мне нравятся мои волосы, – резко произнесла она. – И я не желаю, чтобы Рода заворачивала меня в балахон, как она это делает со всеми.

Лицо матери слегка помрачнело.

– Линн, ты должна понимать, что своим внешним видом рассказываешь о себе окружающим. Ты сообщаешь им, что тебе на себя наплевать. Если бы ты уделяла себе хотя бы немного времени…

Линн почувствовала, как глаза ее наполняются слезами.

– Мама, я знаю, что я не красавица, – резко сказала она, с отвращением отодвинув тарелку с кашей. – И тебе совсем не обязательно постоянно твердить об этом. Я не дура. Я отлично тебя понимаю!

Миссис Генри задумалась на минуту, затем мягко произнесла:

– Дело не только в твоих волосах или одежде. Дорогая, я волнуюсь за тебя. И оценки твои могли бы быть получше. Если бы я тебя не разбудила, ты бы проспала и пропустила занятия…

– У меня все равно первым уроком самоподготовка, – прервала ее Линн. Однако она почувствовала угрызение совести. Мать была права. Оценки действительно были неважными. В основном «тройки» и «четверки», хотя она знала, что при желании могла бы успевать гораздо лучше. Но Линн не желала выделяться. Зачем стараться, если гораздо легче быть середнячком?

– Мне не нравится, что ты не спишь ночами, сочиняя эти свои песни, – продолжала мать, не глядя на Линн. – Это мешает твоему сну, из-за них ты опаздываешь в школу…

Глаза Линн вспыхнули.

– Эти мои песни, – сердито сказала она, – ничему не мешают.

Миссис Генри прикусила губу. Ее красивое лицо было полно любви и тревоги.

– Линн, – мягко сказала она, – не отгораживайся от меня. Не сердись на меня. Ты возводишь стену между нами, и я не могу до тебя дотянуться!