Дежавю, или Час перед рассветом (Час перед рассветом) - Корсакова Татьяна Викторовна - Страница 30

Они шли по самому настоящему подземному ходу, и на какое-то мгновение от удивления Саня позабыл о своем горе.

— Это Андрей, твой отец, построил, — сказал дед, словно прочтя его мысли. — Как чувствовал, что когда-нибудь пригодится. Хорошо, что тебя в погребе заперли, а не в сарае. Дольше бы пришлось провозиться.

Когда они наконец выбрались на поверхность, в лесу царила глухая, беспросветная ночь. Дед замер, прислушиваясь.

— Туда! — сказал, крепко ухватив Саню за руку. — К ведьме он пошел, к матери своей. Плохо это. Очень плохо. Хоть бы успеть…

По лесу шли медленно. Саня видел, дед еще не оправился от ран и держится из последних сил. До плохого места осталось совсем ничего, когда тишину нарушил топот копыт. Не успели они нырнуть в кусты, как мимо, выбивая из прожаренной солнцем земли столбы пыли, промчалась лошадь с седоком. Ефимка! Летел он так, будто за ним гналась стая чертей, нещадно стегая лошадку плетью.

— Скоро уже. — Дед вышел из укрытия, сказал строго: — Санька, об одном тебя прошу, что бы ты ни увидел, что бы тебе ни примерещилось, оставайся в стороне. Я все сделаю сам. Ясно тебе?

Саня молча кивнул, в душе надеясь, что дед точно знает, что нужно делать.

Луна показалась из-за туч в тот самый момент, когда они вышли на лесную полянку. Увидев растерзанные тела двух красноармейцев, Саня почти не испугался, испугался он другого… В темноте, то тут, то там, зажигались желтые огоньки… Волки медленно, но неуклонно брали их в плотное кольцо.

— Вот и все, Санька, — сказал дед устало. — Ты прости меня, внучек…

Волки подошли близко, так близко, что Саня чувствовал смрадный запах, доносившийся из их щерящихся пастей, видел каждую ворсину на впалых боках, мог протянуть руку и коснуться поблескивающих в лунном свете клыков.

Уже скоро… Саня зажмурился…

Волки медлили. Грозный рык вдруг перешел в заискивающее, почти собачье поскуливание. Саня открыл глаза. Волки, все как один, припали к земле, на брюхах отползали от них с дедом, образуя живой коридор из своих тел.

— Чувствуют, твари… — В голосе деда слышалось облегчение пополам с безмерным удивлением.

— Что они чувствуют? — спросил Саня шепотом.

— Власть над собой чувствуют. Пойдем, не тронут они нас, не бойся.

— Подожди, дед.

Саня застыл над мертвым красноармейцем, прислушиваясь к непонятному, но настойчивому чувству, рождающемуся где-то глубоко внутри, присел на корточки, пошарил рукой по земле.

Нож, дедов подарок, сам лег в ладонь, будто ждал своего законного хозяина. Будто звал. Нашелся!

— Так всегда бывает. — На плечо легла тяжелая дедова ладонь. — Они особенные, всегда возвращаются к тем, кому служат. Пойдем, нет времени.

Саня сунул нож за пазуху, уже не обращая внимания на волков, побрел за дедом.

Странный зеленый свет он увидел первым. Свет рвался в ночное небо, окутывал старые ели густым туманом.

— Теперь тихо! — велел дед. — И не бойся ничего.

Он не будет бояться. Он уже взрослый, а коленки дрожат не от страха, а от слабости…

На поляне было светло как днем. Свет шел от какого-то длинного ящика, доверху заполненного золотом. Саня не сразу понял, что это гроб. И даже когда понял, испуганно отказывался верить. Рядом с гробом, на краю разрытой могилы, лежал скелет в истлевших черных лохмотьях. Ведьма…

На затылок успокаивающе легла дедова ладонь. Усилием воли Саня отвел взгляд от мертвой ведьмы, посмотрел вверх, туда, где в зеленом мареве над землей парила его мама. Распущенные волосы, босые ноги, закрытые глаза. Спящая… Омороченная… Только бы живая!

— Живая, — шепнул на ухо дед. — Дай мне свой нож.

Расставаться с ножом не хотелось, но Саня послушно вложил костяную рукоять в протянутую руку.

Чудо стоял перед старым дубом, спиной к ним. Казалось, он молился, только вот слова молитвы были непонятные, как записи в черной дедовой книге. Каждое последующее слово звучало громче предыдущего, с каждым словом мама поднималась все выше над землей, а в мертвых глазницах ведьмы вспыхивал синий огонь.

— Пора! — Дед перекрестился, со всей силы швырнул нож.

Нож растаял в темноте, чтобы уже через мгновение по самую рукоять войти в спину Чуда.

Чудо не упал, как упал бы любой на его месте, медленно обернулся, полыхающими синим глазами заглянул прямо в Санину душу. Бьющий из гроба свет померк, мама упала на землю. Саня бросился было к ней, но дед не пустил.

— Потом! Помоги мне!

Он подходил к упавшему на колени Чуду, как к смертельно раненному, но все еще очень опасному зверю, на ходу разматывая обернутую вокруг пояса колодезную цепь. Одно неуловимо быстрое движение — и цепь удавкой захлестнулась на Чудовой шее. Дед затянул петлю, Чудо захрипел.

— Держи крепко! — В руки Сане легли концы цепи. — Я сейчас.

Саня и глазом моргнуть не успел, как Чудо оказался привязан к дереву.

— А теперь уходи! — велел дед. — Не нужно тебе это видеть. — Из старого кожаного кисета он высыпал на ладонь какой-то серый порошок.

— Думаешь, одолел меня, Лешак? — Глаза Чуда светились недобрым светом, а улыбка была похожа на оскал. — Думаешь, за тобой правда?

— Думаю, что Андрей зря тебя тогда отпустил. — Дед сыпанул порошок под ноги Чуду. — Ты не человек, и никогда им не был.

— А ты прав — я не человек! — Чудо вытянул шею, всматриваясь во что-то за их спинами. Лицо его окаменело, живыми на нем оставались только глаза.

Привязанная на краю поляны лошадка вдруг испуганно заржала, попыталась взвиться на дыбы, а потом, оборвав привязь, вместе с телегой рванула вперед, прямо на лежащую на земле маму…

Отчаянный Санин крик заглушил хохот Чуда и волчий вой…

…Мама умерла. Не требовалось быть знахарем, чтобы это понять. Лошадиные копыта и тяжелые колеса сделали то, что не успел сделать Чудо.

Дед оттащил кричащего и вырывающегося Саню от тела матери, коснулся ее окровавленного виска, обернулся к Чуду.

— Это ты! — В голосе его слышались громовые раскаты.

— Это я! — Чудо осклабился. — Я мог дать ей вечную жизнь, а теперь она сгниет в земле!

— Вечную жизнь?! — Дед встал с колен, подошел к дереву. — Зое? Или вон ей?! — Он кивнул на груду истлевших костей.

— Она моя мать!

— Видишь этого мальчика? — Дед с жалостью посмотрел на плачущего Саню. — У него тоже были отец и мать, а теперь, погань, он сирота!

Больше дед ничего не сказал, решительным шагом направился к разрытой могиле, высыпал остатки порошка на старые кости, высек искру. Вспыхнул ярко-белый огонь, жадно заплясал по мертвому телу, пожирая остатки плоти. От идущего откуда-то из самых недр земли женского вопля у Саньки подкосились колени. Он упал, зажал уши руками, зажмурился. Ведьма умирала во второй раз, теперь уже навсегда… Он не хотел ни видеть, ни слышать…

Еще один вопль донесся от старого дерева. Саня знал, что сделал дед, и не собирался его останавливать. Жалеть можно человека, но не дьявола…

Яркий свет проникал даже сквозь плотно зарытые веки. Свет и еще… голос…

— Сашенька, сыночек мой…

Мама! Его мамочка жива! Саня вскочил на ноги, открыл глаза и закричал от ужаса. Там, у дуба, объятая пламенем, связанная и беспомощная, извивалась его мама.

— Сашенька, помоги мне! — Она тянула к нему руки, а платье ее тем временем превращалось в огненный цветок.

Дед стоял неподалеку, отвернувшись лицом к лесу. Дед убивал его маму!

— Саша…

— Я иду, мамочка! Я тебя спасу!

…Огонь ласковый. И боли нет… Мамины руки тоже ласковые, а медальон-ключик светится зеленой искрой.

— Возьми себе. — Мама улыбается, протягивает ключик. — На память.