Калле Блюмквист и Расмус (др. перевод) - Линдгрен Астрид - Страница 26

– Никке, ты такой добрый, Никке!

Но теперь у Никке большая забота. Как переправить Расмуса к его друзьям? У причала, видимо, что-то произошло. Самолёт так и не улетел, появились моторки, а это неспроста. Что-то подсказывает Никке, что вся эта тягостная история подходит к концу и что Петерсу не поздоровится, как, впрочем, и ему. Но Никке ничуть не опечален. Всё будет хорошо, только бы Расмус смог как можно скорее вернуться к своему отцу! Негоже ребёнку сидеть в лесу и смотреть на то, как умирает человек. Никке хочет избавить от этого своего маленького друга. Не может же он сказать Расмусу: «Ты уходи, потому как старина Никке сейчас помрёт и хочет остаться один… хочет лежать здесь в одиночестве и радоваться тому, что ты опять свободный и счастливый мальчонка, что можешь стрелять из лука и играть с лодочками, которые Никке для тебя сделал…»

Нет, сказать так Расмусу Никке не может! А мальчонка обнимает его за шею и щебечет своим нежным голоском:

– Вставай, милый Никке, пойдём отсюда. Пойдём к моему папе!

– Нет, Расмус, – с трудом отвечает Никке. – Я, видишь ли, идти-то не могу, так что я уж здесь полежу. А ты ступай… Я хочу, чтоб ты пошёл один…

Расмус надулся.

– А вот и не пойду, – заявляет он решительно. – Я тебя подожду. Во как!

Никке не отвечает. Сил у него не осталось, да он и не знает, что сказать. Расмус тычется носом в его щёку и шепчет:

– Потому что я тебя очень люблю, очень-очень!

И Никке заплакал. Он не плакал с самого детства. А сейчас плачет. Плачет, потому что он так слаб и потому что первый раз в жизни кто-то говорит ему такие слова.

– Надо же… любишь, – хрипит он. – Любишь киднеппера, а?

– Да, но, по-моему, они добрые, – заявляет Расмус.

Никке собирает последние силы.

– Расмус, ты должен сделать то, что я прошу. Ты должен отправиться к Калле, Андерсу и Еве-Лотте. Ты же собираешься стать Белой розой! Собираешься или как?

– Да-а-а, собираюсь, но…

– Ну вот, тогда поторопись! Они, я думаю, тебя ждут.

– А ты, Никке?

– А я полежу здесь один, во мху: мне хорошо… Полежу, отдохну, послушаю, как птички чирикают.

– Да, но… – начинает Расмус.

И вдруг слышит чей-то голос в лесу: кто-то выкрикивает его имя.

– Ой, это же папа! – радуется Расмус.

Тогда Никке опять заплакал, но тихонько так, зарывшись головой в мох. Иногда Бог бывает милостив к старому грешнику – Никке не нужно больше беспокоиться за Расмуса. Никке плачет от благодарности… и потому, что так тяжело прощаться с этим маленьким мальчонкой в замызганном комбинезончике… Расмус стоит и колеблется: бежать к папе или остаться с Никке?..

– Беги к папе и скажи, что в лесу лежит подбитый старый киднеппер, – говорит Никке.

– Никакой ты не подбитый старый киднеппер, Никке!

Никке с трудом поднимает руку и гладит Расмуса по щеке.

– Прощай, Расмус, – шепчет он. – Ступай и становись Белой розой. Самой красивой Белой розочкой…

Расмус опять слышит своё имя. Он встаёт, всхлипывая, топчется в нерешительности и смотрит на Никке. Наконец уходит. Несколько раз он оборачивается и машет ему рукой. Не в силах помахать в ответ, Никке провожает маленькую детскую фигурку глазами, полными слёз.

Расмус ушёл. Никке закрывает глаза. Теперь он доволен, но он очень слаб. Как приятно было бы сейчас заснуть…

19

– Вальтер Сигфрид Станислаус Петерс, – сказал комиссар службы государственной безопасности, – всё в точности совпадает. Наконец-то! Вам самому-то не кажется, что вас остановили как раз вовремя?

Инженер Петерс на вопрос не ответил.

– Дайте сигарету, – буркнул он раздражённо.

Подошёл полицейский Бьёрк и сунул ему в рот сигарету.

Петерс сидел на камне возле причала. Руки его были в наручниках. Сзади стояли Блюм, Сванберг и иностранец-пилот.

– Вам, наверное, известно, что мы охотимся за вами уже довольно долго, – продолжал комиссар. – Ваш передатчик мы запеленговали два месяца назад, но вы исчезли как раз в тот момент, когда мы должны были вас взять. Вам надоело, что ли, шпионить, и вы решили заняться похищением людей?

– А почему бы и нет, – ответил Петерс с нескрываемым цинизмом.

– Возможно. Но теперь, так или иначе, для вас покончено и с тем и с другим.

– Да, теперь, пожалуй, покончено почти со всем, – согласился Петерс с горечью и пару раз глубоко затянулся сигаретой. – Я хотел бы у вас узнать – как вам удалось вычислить, что я нахожусь именно здесь, на Кальвён?

– Да мы и не знали об этом, пока сюда не приехали. А приехали мы потому, что один старый учитель в Лилльчёпинге совершенно случайно поймал маленькое коротковолновое сообщение от нашего друга Калле Блюмквиста.

Петерс посмотрел на Калле с ненавистью.

– Я так и думал! И почему я не пришёл на две минуты раньше и не вышиб ему мозги… Проклятые щенки! Это они во всём виноваты с начала и до конца. Да я лучше буду сражаться со всей шведской службой безопасности, чем с этой троицей!

Комиссар подошёл к сидящим на причале трём Белым розам.

– Служба безопасности может только гордиться, что у неё есть такие первоклассные помощники, – сказал он.

Все трое скромно потупились. А Калле подумал, что вообще-то они помогали не службе безопасности, а Расмусу.

Петерс погасил окурок каблуком, тихо выругавшись.

– Чего мы ждём-то? – злобно спросил он. – Поехали!

Маленький зелёный островок среди сотен других островков в синем летнем море.

Солнце освещает маленькие дачки, длинный причал и множество лодок, качающихся на волнах. Высоко над вершинами елей парят чайки на белых крыльях. Время от времени одна из них молнией падает в воду и взлетает ввысь с уклейкой в клюве. Крохотная трясогузка всё ещё хлопотливо семенит среди вереска. Может быть, так будет продолжаться сегодня, завтра и все дни, пока не кончится лето. Но об этом никто из них не узнает, потому что их там не будет. Через несколько минут они покинут этот островок, и они его больше никогда не увидят.

– Домика Евы-Лотты уже не видно, – сказал Калле.

Они сидели, сгрудившись на корме моторки, и упорно не сводили глаз с зелёного острова, который покидали. Оглядываясь назад, они вспоминали и содрогались. И были счастливы, что никогда больше не вернутся в эту солнечную зелёную тюрьму.

А Расмус сидел на коленях у папы и был обеспокоен лишь тем, что у того теперь такая густая борода на лице. А что, если она вырастет и станет такой длиннющей, что будет застревать в колёсах мотоцикла?!

Его тревожило ещё кое-что.

– Папа, почему Никке спит, ведь сейчас день? Я хочу, чтобы он проснулся и поговорил со мной.

Профессор печально посмотрел на носилки, где лежал Никке, – он был без сознания. «Неужели, – подумал профессор, – ему не удастся отблагодарить этого человека за всё, что он сделал для моего сына? Наверное, нет». Дела Никке плохи. Шансов выжить у него почти не оставалось. Пройдёт не менее двух часов, прежде чем он попадёт на операционный стол, и тогда уже будет слишком поздно.

Это были поистине гонки со смертью. Полицейский Бьёрк делал всё возможное, чтобы увеличить скорость, но…

– Теперь и причала ни видно, – заметила Ева-Лотта.

– Ну и хорошо, – ответил Калле. – Смотри, Андерс, вон наша скала!

– И наш шалаш, – пробормотал Андерс.

– В шалаше очень весело спать, знаешь, папа… – сообщил Расмус.

Калле вдруг вспомнил, о чём должен был спросить профессора:

– Надеюсь, ваш мотоцикл всё ещё там, где мы его оставили, и никто его не увёл.

– Мы как-нибудь съездим туда и посмотрим, – ответил профессор. – Но сейчас меня больше беспокоят бумаги.

– Ха, я их спрятал в надёжном месте!

– Ну теперь-то ты можешь сказать, где именно? – полюбопытствовала Ева-Лотта.

Калле загадочно улыбнулся.

– А вот догадайся… Конечно же в ящике комода на чердаке!