Калле Блюмквист и Расмус (др. перевод) - Линдгрен Астрид - Страница 11

Никке ушёл, громко хлопнув дверью. Ключ в замке повернулся, но было слышно, как он всё ещё ворчит.

Сразу после ухода Никке Ева-Лотта услышала кое-что ещё, что наполнило её безграничной радостью. Кто-то просвистал под её окном сигнал Белой розы тихо-тихо, но ошибки быть не могло – это был точно сигнал Белой розы. И был он желаннее, чем звуки арфы, льющиеся с небес!

8

Калле резко проснулся. Огляделся вокруг, ничего не понимая. Где это он? И что сейчас, вечер или утро? И почему здесь спит Андерс, с чёлкой, словно гривой, на глазах?

Но мало-помалу в голове прояснилось. Он – в шалаше, который они построили с Андерсом, и уже вечер. Солнце скоро зайдёт: последние его лучи окрасили сосны на скале в ярко-красный цвет. И Андерс конечно же спит, потому что ужасно устал.

Ну и денёк выдался! Вообще-то всё началось ещё вчера вечером, в развалинах замка. И вот уже опять вечер. Калле и Андерс проспали полдня, им это было просто необходимо. Но сначала они построили прекрасный шалаш.

Калле протянул руку и потрогал стену из еловых веток. Ему так нравился этот шалаш! Сейчас это их жилище, безопасное местечко, которое они соорудили как можно дальше от похитителей. Здесь их вряд ли кто найдёт. Шалаш спрятан между двух скал. Если не знать наверняка, где он находится, его очень трудно обнаружить. Он расположен с подветренной стороны, а еловые ветки такие мягкие, что на них даже можно спать. Скала ещё сохранила остатки дневного тепла, значит, ночью они не замёрзнут. Чудо, а не шалаш!

– Ты есть хочешь? – спросил Андерс так неожиданно, что Калле даже подпрыгнул на месте.

– Ты проснулся…

Андерс уселся на своей еловой постели, взлохмаченный и с чётким отпечатком ветки на щеке.

– Я так голоден, что, пожалуй, съел бы даже варёную рыбу, – признался он.

– Ой, и не говори, – ответил Калле. – Ещё немного, и я начну грызть кору с деревьев.

– Если целый день питаться одной черникой, то, само собой, захочется чего-нибудь посущественнее.

Вся надежда была на Еву-Лотту, которая обещала добыть им хоть какой-то еды. «Я этого Никке так достану, что еда будет, – пообещала она. – Скажу, что доктор прописал мне есть каждые два часа. Не беспокойтесь, уж без еды вы не останетесь. Приходите, когда стемнеет».

Это было утром. Они стояли тогда под её окном и шептались через прибитые доски, готовые дать стрекача при малейшем признаке опасности. И как только появился Никке с завтраком для Евы-Лотты, они тотчас ускользнули, как две вспугнутые ящерицы. И это несмотря на дурманящий аромат поджаренной ветчины. Убегая в лес, они услышали язвительную реплику Евы-Лотты: «Уж не думаешь ли ты, что я приехала сюда худеть?» Что ответил ей Никке, они не разобрали, так как были уже далеко.

Мало-помалу друзья добрались до противоположного берега острова. Здесь они пробыли весь день – строили шалаш, купались, ныряя со скалы, отсыпались и ели чернику. Слишком много черники… И теперь они оголодали, как волки.

– Осталось только дождаться, когда стемнеет, – заметил Андерс мрачно.

Калле и Андерс вылезли из шалаша и взобрались на скалу. Найдя расщелину и устроившись там поудобнее, они стали дожидаться наступления темноты, которая непременно спасёт их от голодной смерти. Они сидели, глядя на этот самый удивительный в их жизни закат, но солнце заходило так медленно, что ничего, кроме досады, мальчики не испытывали. Небо над верхушками деревьев полыхало, словно пожар. Вдалеке всё ещё был виден кусок солнечного диска, но скоро исчезнет и он. Тьма, чудесная благословенная тьма окутает землю, и воду, и всех, кто нуждается в защите от похитителей. Только бы поскорее!

Скала круто обрывалась, уходя в воду, и там, где вода принимала её, слышался лёгкий плеск. Кругом было тихо, лишь далеко над заливом гулко и жалобно кричала какая-то морская птица.

– Это начинает действовать мне на нервы, – сказал Калле.

– А я вот всё думаю, что там дома говорят про нас, – размышлял вслух Андерс. – Как, по-твоему, объявили они розыск по радио?

Только он произнёс это, как оба вспомнили, что Ева-Лотта, уходя вчера вечером из дома, оставила на своей подушке записку: «Не поднимайте шума. Думаю, что скоро вернусь. Я, тра-ля-ля». Даже если её родители сейчас сильно рассержены и, возможно, несколько обеспокоены исчезновением дочери, всё же маловероятно, что, прочтя записку, они тотчас кинутся в полицию. А когда родители Калле и Андерса переговорят с булочником Лисандером, они тоже успокоятся. Ну поворчат немножко, посетуют на глупые затеи Белой розы… В сущности, это даже хорошо. Кто знает, стоит ли вмешивать сейчас полицию? Калле прочёл немало историй о киднепперах, чтобы не понимать, насколько всё опасно. Как бы то ни было, прежде надо переговорить с профессором. Если, разумеется, у них будет такая возможность.

В доме у инженера Петерса горел свет, а кругом было темно и тихо. Тишина стояла такая, что её почти можно было слышать. Если кто и был на острове ещё, то наверняка спал.

Впрочем, нет, спали не все. Никак не мог заснуть профессор. Он лежал на раскладушке и мучил себя бесконечными размышлениями. За всю свою тридцатипятилетнюю жизнь не было случая, чтобы он не мог разрешить какую-либо проблему. Но положение, в котором он оказался сейчас, было настолько идиотским, что он лишь беспомощно покачал головой. Он ничего не мог сделать, абсолютно ничего! И в бессильной ярости он был вынужден это признать. Оставалось только ждать. Ждать, но чего? Что кто-то хватится его и начнёт искать? Но ведь он снял эту старую виллу в Лилльчёпинге как раз для того, чтобы его никто не беспокоил. Он собирался прожить там с Расмусом всё лето. Может пройти немало времени, прежде чем кто-либо вообще заметит его исчезновение. При этой мысли профессор тотчас вскочил с постели. О сне не могло быть и речи. Ох, если бы он мог разорвать этого Петерса на мелкие кусочки…

Ева-Лотта тоже не спала. Она сидела у окна, напряжённо прислушиваясь к каждому звуку извне. Что это – ночной ветерок шелестит ветвями или Калле и Андерс наконец пришли?

День был долгим, ужасно долгим. Для того, кто любит свободу, целый день сидеть взаперти было просто наказанием. Ева-Лотта с содроганием подумала о тех несчастных, что томятся в неволе. Будь у неё возможность, она открыла бы все тюрьмы на свете и освободила бы всех узников. Потому что нет ничего страшнее, чем лишиться свободы. Её охватило чувство, похожее на панику, и она набросилась на забитое досками окно, отделявшее её от свободы. Но тут Ева-Лотта вспомнила о Расмусе и осознала, что должна держать себя в руках. Ей не хотелось его будить. Он спокойно и безмятежно спал на своей раскладушке. Она слышала в темноте его ровное дыхание, и это немного привело её в чувство. Во всяком случае, она была не одна.

В тишине за окном наконец-то раздался долгожданный сигнал Белой розы и вслед за ним возбуждённый шёпот:

– Ева-Лотта, у тебя есть еда для нас?

– Хоть отбавляй, – ответила Ева-Лотта и стала быстро просовывать между досок бутерброды, холодную картошку, жирные куски колбасы и ветчины.

Мальчики сразу же набросились на еду, даже «спасибо» ей не сказали. Было слышно лишь их довольное чавканье и урчанье. Ведь только теперь они в полной мере ощутили, насколько были голодны. Они поглощали лакомые кусочки с таким неистовством, что глотали их почти не жуя.

Наконец, с трудом переводя дух, Калле пробормотал:

– А я и забыл, что еда может быть такой вкусной.

Ева-Лотта улыбалась в темноте, счастливая, словно мать, дающая своим изголодавшимся детям хлеб. Она оживилась:

– Ну, сыты вы теперь?

– Да, почти… правда… – с удивлением отметил Андерс. – Такая вкуснятина…

Калле прервал его:

– Ева-Лотта, ты знаешь, где профессор?

– Его заперли в доме на скале, который ближе всех к морю.