Музы дождливого парка - Корсакова Татьяна Викторовна - Страница 8

– Земля ему пухом. – Зинаида перекрестилась и тут же неодобрительно покачала головой: – А доктор говорил…

– Зинаида! – Сердце чуть отпустило, ровно настолько, чтобы можно было сделать вдох. – Я сама себе доктор, а ты пока еще моя домработница, а не личный советник. Давай портсигар! И пепельницу уж заодно.

Эх, обманывали ее органы чувств: горчило не кофе и не сигареты, горечью выкристаллизовывались душевная смута и страх. Копились из года в год, почти никак себя не проявляли, а теперь вот травят…

– Максим сам себя сгубил. – Зинаида взяла со стола пепельницу. – Наркотиками этими треклятыми.

Может, сам, а может, и не сам… Ната щелкнула зажигалкой, прикуривая, взмахнула рукой, отгоняя от лица облачко дыма.

– Жалеете его, Ната Павловна? – Домработница застыла с зажатой в руке пепельницей, посмотрела жалостливо и настойчиво одновременно.

– Жалею, – Ната кивнула, забрала пепельницу, пристроила у себя на коленях. – Я их всех жалею.

– Так уж и всех? – Зинаида покачала головой. – А отчего ж вы с Мартой тогда так неласково, Ната Павловна? Знаю, вы их всех вырастили, они вам все как родные, но Марта-то родная на самом деле, по крови родная.

По крови родная… Знает Зинаида, куда бить, чтоб больнее было. Может, и не нарочно, да только от этого не легче. И ведь не объяснишь, в себе все приходится держать: и про ту ночь, и про другую… Родная кровь… такая же черная. Тут одной только любовью не справишься, тут по-другому нужно. Знать бы еще, как по-другому. Пять лет словно чужие, словно враги, по острию бритвы, так, что ноги в кровь. Где любовь, где ненависть – не разобрать. За такую услугу, за то молчание ненависть – самая верная плата. Но это только между ними, тут посторонним делать нечего.

– Ну, была девка шебутной, было дело. – Зинаида, если и поняла ее многозначительное молчание, то проигнорировала. – Ну, дурила по малолетству. А кто не дурил? Это ж Максим, царствие ему небесное, ее втянул. Он же всегда без тормозов был, а она такая… наивная, доверчивая.

Марта наивная?! Может, и была в детстве, только эта пора давно закончилась, выросла девочка, а она не усмотрела, упустила момент, когда черная кровь начала себя проявлять. Поначалу-то и не особо заметно было, права Зинаида – молодые все шебутные, но все равно смотреть нужно было за внучкой во все глаза, а она проморгала. Вот и платят они теперь обе, каждая по собственным счетам. Вот и горечи оттого прибавилось.

– Зинаида. – Ната многозначительно побарабанила пальцами по портсигару.

– А сейчас-то Марта совсем другая стала: денег у вас не просит, для мужских журналов голяком не снимается, машины по пьяной лавочке не разбивает, своим умом живет. Что ж вы с ней так-то? А, Ната Павловна? – Когда-то ярко-голубые, а теперь вылинявшие до невзрачно-серого глаза домработницы смотрели с укором. Нет, нельзя давать прислуге волю, даже такой преданной, как Зинаида.

– Вон пошла. – Ната загасила недокуренную сигарету, развернула коляску так, чтобы видеть только парк за распахнутым настежь окном. – Много говоришь, Зинаида.

За спиной послышалось многозначительное сопение. Обиделась. Теперь неделю станет молчать и дуться. Пусть лучше так, чем эти разговоры. Про себя и Марту она и так все знает, не помогут тут ни душеспасительные беседы, ни уговоры. А вот кто поможет, она сегодня вечером попробует выяснить. Скоро уже. Марта сказала, тот мальчик согласился. Хорошо, что она поручила это дело Марте. Ненависть сама по себе мощная сила, а ненависть, приправленная чувством долга, может горы своротить.

Клиентка жила вдали от городской суеты, но не в облагороженном, подогнанном под нужды сильных мира сего загородном поселке, а в самом настоящем имении, со старым парком, выложенной красным камнем подъездной аллеей, парковыми скульптурами, похожим на небольшую часовенку павильоном – все основательно, элегантно, с налетом аристократизма. Арсений припарковал джип неподалеку от входа в двухэтажный, сияющий белыми стенами особняк, поверх очков полюбовался изящными ионическими колоннами, окинул взглядом разбегающиеся от дома и исчезающие в глубине парка дорожки, распахнул дверцу, выпуская уставшего от долгой неподвижности Грима. Пес спрыгнул на землю, припал на передние лапы, принюхался. В этот момент он казался похож на поисковую собаку, одну из тех, что показывают по телику в криминальных репортажах. В каком-то смысле Грим и являлся поисковой собакой, только натаскан он был на нечто особенное.

– Ну, как тебе тут? – Арсений потрепал Грима по загривку, бросил взгляд на футляр с флейтой. Может, и не пригодится, но пусть находится под рукой на всякий пожарный. – Ничего странного?

Пес снова потянул носом пахнущий грозой воздух, громко чихнул и замотал головой – понимай как знаешь.

– Должно быть. Надо только поискать. Девчонка непростая. Видел, как они к ней потянулись на кладбище?

Да, девчонка была непростая, на ней чувствовался отпечаток того, что Арсений про себя называл меткой. В его собственной классификации каждая из меток имела свое уникальное цветовое выражение. Страшнее и ярче всех были метки скорой смерти, они обвивали свои жертвы черными, словно из дыма сотканными змеями. Первое время, еще в самом начале пути, Арсений пробовал с ними работать.

Дымные змеи сопротивлялись, захлестывали запястья, оставляя энергетические ожоги, шипели и извивались, не желая покидать своего носителя. Он был молодым и самонадеянным, он многого не знал о себе и о метках, оттого едва не умер сам, сражаясь за чужую жизнь с неизбежным и непобедимым…

…В тот раз кома длилась недолго – всего сутки. Арсений очнулся в уже знакомой палате, и снова первым человеком, встречавшим его в мире живых, была Селена.

– Это уже становится недоброй традицией. Может, нам стоит зарезервировать для тебя отдельную реанимационную палату? – Селена улыбалась, но в ее разноцветных глазах читалась тревога.

– Эта меня вполне устраивает. – Арсений вытянул перед собой руки, удовлетворенно кивнул – черные дыры ожогов уже почти затянулись. – Долго я на сей раз?

– Двадцать три часа с того момента, как твой друг привез тебя в центр. – Селена заправила за ухо платиновую прядь, достала из кармана халата фонендоскоп, сказала буднично: – Тогда они были совсем черными, до локтей. Я сделала что могла. Но ты же знаешь, в последнее время мой потенциал почти на нуле, дальше тебе придется самому. Давай-ка я тебя послушаю.

– Подожди. – Арсений перехватил ее пальцы, и непонятная мерзость с его кисти потянулась к запястью Селены. Она болезненно поморщилась, но руку не отняла. Клятва Гиппократа и все такое. Сама помирай, а пациента исцели… – Прости. – Он выпустил ее, наблюдая, как рвутся черные нити, уже соединившие их с Селеной.

– Ничего, – она пожала плечами и смахнула выступившие на лбу бисеринки пота. – Не обращай внимания.

– Я что-то тебе должен? – он виновато улыбнулся и скрестил руки поверх хрусткой больничной простыни.

– На сей раз одной плиткой шоколада не откупишься.

– Я куплю тебе ящик, когда выберусь отсюда. – Арсений огляделся в поисках своих очков. Наверное, можно было обойтись и без них, но это ведь больница, пусть и элитная. В элитных больницах тоже умирают люди, а ему сейчас никак нельзя отвлекаться, ему нужно разобраться. В первый раз в первый класс… Когда же он научится понимать, как управляться с тем, что ему подбросила судьба то ли в качестве подарка, то ли в качестве проклятья?!

– Ни секунды в этом не сомневаюсь. – Селена кивнула, и с такой тщательностью заправленная за ухо прядь снова занавесила ей пол-лица. – Но давай сначала я тебя осмотрю…

…Ему с ней повезло, с этой девочкой с разноцветными глазами. О том, что она необычная, Арсений начал догадываться почти сразу, как вышел из той своей самой первой, самой долгой комы…

Тогда, как и сейчас, она сидела у его больничной койки. Совсем молоденькая, с изможденным лицом и глазами почти одинаково блекло-серого цвета. Тогда он еще не знал, что ее глаза – это индикатор. Если внутренние батарейки заряжены по максимуму, глаза яркие и лучистые – один зеленый, второй синий. Если энергия в батарейках на нуле – вот такие, грязно-серые. Не знал он и того, что она доктор, и несколько дней называл сестричкой, а она не поправляла, только вежливо улыбалась в ответ на его неуклюжие заигрывания. Между делом она сообщила Арсению, что он провел в коме почти два месяца после тяжелейшей черепно-мозговой травмы.