Пылающие скалы - Парнов Еремей Иудович - Страница 60

Ползая по раскалённой палубе, слегка затенённой полощущимся на ветру тентом, Светлана Рунова рассматривала свежие колонки керна, извлечённого из океанского дна. Неровно разломанные и рассортированные по ящикам, они хранили тайну рождения и неизбежной гибели пальмового архипелага, взращенного морем на скелетах живых существ.

Лишь на семнадцатый день бур пробился сквозь многометровый чехол кораллового песчаника. В последних порциях керна отчетливо темнела пористая вулканическая порода. Кокосовый рай был вознесён над бездной содроганиями ада. Он родился в огненном выплеске, клубах пара, удушливом серном дыму.

Светлана отобрала несколько крупиц на пробу. Ей предстояло уточнить по смене диатомовых сообществ ключевые моменты геологической истории. Прежде чем спуститься в лабораторию, она раскрутила вентиль и стала под упругую струю забортной воды. На краткий миг повеяло желанной прохладой, но, едва последние капли высохли, опять прихлынула удушливая жара.

Светлана почти оправилась от недомогания, которое всё реже напоминало о себе наплывами изнурительной слабости и ночной перебегающей болью в плечевых суставах. Она исправно загорала на верхней палубе, плескалась в бассейне, часами бродила в тени кокосовых пальм, красиво выгнутых навстречу пассатам.

От Кирилла приходили радиограммы, которые он умудрялся разнообразить то неожиданной шуткой, то завуалированным, но понятным ей напоминанием о своём стоическом ожидании. Отвечать она не могла, потому что “Борей” находился во внутренних водах и радиорубка работала лишь на приём. Только он едва ли об этом догадывался. Запрятанное в словах ощущение тревоги отчётливее проступало день ото дня. Кирилл не давал ей успокоиться, прийти в себя, трезво осмыслить пределы этой затягивающей взаимозависимости.

Невозможность хоть как-то успокоить его мешала Светлане забыться. Почти вопреки желанию она постоянно возвращалась к мыслям о нём, считала дни, оставшиеся до отплытия на Туамоту, когда радист начнет отстукивать накопившиеся вести. Она уговаривала себя, что нужно жить текущими впечатлениями, ни о чём не задумываться, не строить никаких планов. Существует только блистающее заманчивыми переливами сегодня, а остальное — воображение, беспокойный, съедающий краски жизни туман. Но сами собой закрадывались смутные ожидания, которые она гнала прочь, мстительно выискивая в себе и в нём несоединимые звенья.

“Не хочу, не могу, наконец, не желаю”, — некстати вспомнилась песня Вертинского и привязался мотив.

У себя в каюте Светлана, как была в купальнике, встала под душ. Вытравив соль, повесила его на иллюминатор сушиться. Критически оглядев белый халат, явно нуждавшийся в стирке, всё же надела его и пошла в лабораторию.

У трапа, возле колонки с охлаждённой газировкой, ей встретился Серёжа Астахов.

— Вы очень сегодня заняты, Светлана Андреевна?

— Как обычно. А что?

— У меня к вам громадная просьба. Гончарук снова загоняет нас на “Пайсис” — не ладится система газообмена. Третий день бьёмся. А как раз сегодня, сразу после обеда, отправляется катер на остров Гуато. Я давно мечтал там покопаться. Не сможете поехать вместо меня?

— С превеликим удовольствием! Мне это бурение вот где, — она чиркнула ребром ладони по горлу. — Вы только предупредите Германа Кондратьевича. Ладно?

— Спасибо, Светлана Андреевна, — просиял Сергей. — Век не забуду!

— Сочтемся, Серёжа. Кто ещё едет?

— Вся группа ихтиологов и Валера Бурмин. Мы собирались работать в паре.

— Тем лучше. Давно хотела посмотреть, что делают токсикологи.

На море был полный штиль, и катер с парой воздушных винтов на корме едва покачивался возле самого трапа. Акваланги и гидрокостюмы лежали в ящиках под сиденьями, баки были заполнены бензином и пресной водой. До темноты, которая наступает в здешних широтах ровно в семь, оставалось достаточно светлого времени.

Взвыли моторы, ховеркрафт затрясло, он несколько раз подскочил, плеснув резиной, и заскользил, не касаясь воды. Тугой воздух, лаская струйками, приятно ударил в измученные солнцем глаза.

Пастельные тени на безоблачном горизонте сгустились и обрели цвета, превратившись в весёлые островки с взъерошенными пучками зелени. Стремительно приближалась отмеченная пенной каймой полоса.

Катер перескочил через рифы, не сбавляя скорости. Вода вокруг из индиговой неожиданно стала молочно-голубоватой, потом нежно-салатной, пропитанной безмятежным светом. Морщинистый след от воздушных потоков прошёл по ней, как по ледяному катку, взвихряясь и опадая жемчужным туманом. Пальмовые возвышенности придвинулись, набежали со всех сторон, заполнив ставшую тесной лагуну. Узкие проходы открывались в самый последний момент, когда казалось, что сотрясаемое бешеным вращением лопастей судёнышко врежется в перистую чащу.

Его полёт напоминал головокружительный слалом или сплав по горной реке. Безумные повороты сменялись лихими прыжками через песчаные отмели, когда катер подскакивал, как резиновый мяч, и плюхался в воду, взметая брызги и белую крупку провеянного ветрами коралла. Солнечные вспышки, трепет радуг, колючий ветер и вой винтов.

Светлана опомнилась только на берегу, куда их вынесло из-за скалы с маячком и мягко бросило в ракушечную шелуху. Освоившись с тишиной, она услышала, как шуршит песок, кишащий раками-отшельниками.

— Вот это да! — только и могла произнести, переводя дух.

— И какой же русский не любит быстрой езды! — блеснув белозубой улыбкой, подмигнул ей моторист. — В вашем распоряжении четыре часа, товарищ наука.

С великолепием коралловых чащ свыкнуться было никак невозможно. Они вновь поразили Светлану чрезмерным излишеством и подавляющей психику вычурностью. Природа упивалась гениальной щедростью. Она сочетала и пробовала немыслимые цвета, изобретала, бросая на полпути, невероятные формы. В этом пространстве, не знающем тяжести, ей удалось вылепить живые модели, перед которыми самый дерзкий выверт абстракции или сюрреализма выглядел жалкой потугой школяра. От них веяло разнузданным воображением свихнувшегося экспериментатора, бестрепетным холодком убийцы, не ведающего ни зла, ни добра.

В заливе Петра Великого она не ощущала ничего подобного. Пусть рядом с коралловым рифом Японское море выглядело бедным родственником, как до него казалось совершенно нищим Балтийское побережье, но там пловец чувствовал себя покорителем, а не жалким пигмеем, трепещущим перед непостижимым могуществом чуждых идолов. Возможно, под влиянием пережитого Светлана и сделалась чересчур мнительной, но чувство, которое она испытывала, ничего общего не имело с естественной настороженностью против реальной опасности.

Она знала, чем грозит прикосновение к бледно-жёлтым щупальцам анемона с малиновым пятном в середине, где невредимо шныряли жёлто-полосатые рыбки-чистильщики, помнила про оранжевых слизняков и даже отдёрнула руку от набитой зубами мурены, бурой лентой взметнувшейся из какой-то дыры. Если она и вздрогнула в этот момент, то сразу же успокоилась, поняв, с кем имеет дело. Вот исполинская раковина — тридакна, сплошь заросшая мшонками, желудями и потому едва отличимая от скалы. Стоит сунуть в её змеящуюся расселину руку, ногу, как молниеносно сомкнутся каменные створки, поймав человека в смертельный капкан. Но разве её боялась Светлана? Она помнила, где расположены запирающие мускулы, и могла в любую минуту выхватить укреплённый под коленом нож, чтобы их перерезать. Нет, её потрясённое воображение никак не укладывалось в разумную настороженность, в охранный инстинкт человека, попавшего в неведомый мир, где за каждым неподвижным кустом, за каждой ажурной порослью мерещится ядовитый хищник. Не было в этом почти суеверном чувстве и благоговейного преклонения перед совершенным многообразием мира, столь свойственного человеческому сердцу. Природа, хоть это и лишено всякого смысла, представляется нам доброй. Она находит глубокий отклик в душе и, по крайней мере так кажется, отвечает ей тем же. Но в том-то и суть, что от подводного сверхсовершенства не веяло ни сочувствием, ни благодатью. Оно не могло утешить в печали.