Пылающие скалы - Парнов Еремей Иудович - Страница 24

— Как-как? — улыбнулась Светлана. — Марикультурщики?

— Что? — подмигнул ей Петр Фёдорович. — Переиначили на свой лад иностранное слово! Ничего! Главное, что они очень гордятся новой своей профессией. Требуют даже создать свой отраслевой профсоюз… И ведь будет когда-нибудь такой, непременно будет!.. Пока же им нужно помочь, дорогие мои учёные. Они ж в собственном соку варятся, своим умом до всего доходят. Вы уж подскажите им, что к чему.

— Это прямая наша обязанность, — сказал Неймарк.

— Вам у нас понравится, — гнул свою линию Петр Фёдорович. — Условия просто уникальные. Одна беда — людей не хватает. Считаем каждую семью. И строительство ведём медленнее, чем хотелось бы. Вот даже пришлось поставить корабль, “Азия” называется, на прикол под общежитие. Много надо строить. И здесь, в Троице, нужна стоянка судов на сто. Незамерзающая же глубоководная бухта. Судоремонтный завод нужен, техникум для подготовки кадров, плавучий док для современных судов. Всё это у нас запланировано. Завод по сушке кальмара уже строится. Такой сушёный полуфабрикат не теряет своих качеств, и приготовить его легко. Будем выпускать в красных целлофановых мешочках, как жареную картошку у вас в Москве. А то, я погляжу, замороженный кальмар не очень покупают.

— Не привыкли, не знают, как приготовить, — сказал Неймарк.

— Верно. Я как-то был в магазине. Нарочно зашёл посмотреть, как идёт продажа мускула гребешка. Подходит покупатель и спрашивает, что это за мускул и с чем его едят. А продавщица, бойкая такая дивчина, ему отвечает: “Кто его знает, какая-то морская диковина. Мало кто берёт”. Я послушал, послушал и говорю: “Милая девушка! Давайте я поведу вас после работы к себе и покажу, как готовить мускул. Вкуснейшая же вещь!” Она фыркнула: мол, вот ещё чего старый хрыч захотел. “Ладно, — говорю, — не хотите ко мне, не надо. Тогда я сам к вам приду, если не возражаете, вместе с женой. Сметану и масло с собой принесём, надеюсь, сковородка у вас найдётся?” Одним словом, был я у неё. И варил и жарил. Она после сказала, что вкуснее крабов и палтуса. Обещала больше покупателей не отпугивать.

— Тут во многом наши торговые организации виноваты, — кивнула Светлана. — Новые, непривычные продукты требуют хорошо продуманной рекламы. Нельзя сразу заваливать магазины мороженым кальмаром или гребешком, которых раньше никто и в глаза-то не видел. Конечно, народ не берет.

— А товар между тем портится, — поддержал её Сергей. — Потом торговые организации и заявляют: “Не ловите вы этих кальмаров, спроса нет”. Разве так можно относиться к делу жизненной важности? Консервная промышленность тоже далеко не на высоте. Купил я во Владивостоке банку с осьминогом. “Сюрприз океана” называется. Отличное название. Оно бы могло постепенно завоевать покупателя. Но содержимое, увы, никак этикетке не соответствует. Какое-то неприятное жёлтое масло, томат и овощи. Зачем к такому деликатесу, как осьминог, томат? Это же как в анекдоте о рябчиковой колбасе, которую готовят из рябчика и конины: один конь и один рябчик. Конечно, овощи добавляют, чтобы удешевить консервы. Но такие консервы не вкусны, и они не найдут сбыта. Люди могут относиться с недоверием, даже с предубеждением к незнакомому продукту, но они прекрасно разбираются, что вкусно, что — нет. “Мускул морского гребешка в укропном соусе” днём с огнём в магазине не сыщешь, потому что вкусно. “Мидии в собственном соку” тоже отлично берут, а “Фарш из мидий” или, извините, “Плов с мидиями” навсегда останется в ржавеющих банках. Консервированный кальмар тоже заслужил добрую славу.

— И его не умеют готовить, — поморщился Петр Фёдорович. — Едят прямо из банки. Вкусно, конечно, но не шибко. А вот если поджарить с маслицем на сковородке, совсем другое дело!

— Видимо, здесь корень проблемы, — глубокомысленно потёр лоб Неймарк. — Допустим на минуту, что у нас всё благополучно и с разведением, и с ловом. Ловят то, что надо, и ровно столько, сколько требуется. Но что с того, когда мороженый продукт не берут, потому что не умеют его приготовить, а консервы остаются в магазине исключительно из-за “высоких” вкусовых качеств? Это и государству большой убыток и… В общем, ясно, что нужны радикальные перемены. Ведь даже сушёный трепанг народ так и не научили размачивать. У нас в Москве он не пошёл.

— Мало трепанга осталось, — вздохнул Пётр Фёдорович. — И гребешка мало. Вот мы поедем, я покажу вам гору гребешковых раковин. Всё, что осталось от богатейшей банки. А растёт медленно. Годовалая ракушка — с трёхкопеечную монету. Ну, мне пора собираться. Надо в совхоз заехать, парторг в отпуск просится. Значит, до завтра?

— Не беспокойтесь, я всё приберу, — запротестовала Светлана, заметив, что Астахов начал собирать алюминиевую посуду.

— Занесу по дороге на кухню, — мягко настоял на своём Сергей. — А вы отдыхайте. День выдался трудный, да и встать придётся пораньше. Часиков в шесть…

— Кстати, прелестнейшая, — вспомнил Неймарк, — вы тогда были полностью правы. Процент марганца в золе очень высок. Я специально справлялся в лаборатории. Ваши анализы готовы, и вы можете праздновать победу. Особенно богатыми оказались пластинчатые. Весь набор легирующих добавок: никель, кобальт, молибден…

XII

Хоть и белели средь пропыленной колючки верблюжьи рёбра, даже костей не осталось от тех, кто проторил дороги в монгольской степи. Скорее всего они сами возникли, когда загрохотали по караванным тропам колонны трёхосных грузовиков. Тяжёлые жаркие шины сожрали траву и навеки впечатали в жёлтую землю свой бесконечный узор.

Порой двойной протекторный след бежал, то уходя, то вновь приближаясь, вдоль трассы, а то и пересекал её под острым углом, теряясь в глуши. Пологие спуски сменялись подъёмами, когда машина взлетала прямо в вещее небо и дух захватывало, как на качелях, и распахивалась такая безбрежность, что сердце сжималось от радости и тоски. Ах, что это было за небо над выжженной солнцем равниной! Оно обнимало весь мир, все времена года, ход светил и перемены ветров.

Где-то очень высоко слева густо нависали тучи, и горизонт едва угадывался сквозь отвесные нити дождей. Чуть правее в свинцовом замесе уже проглядывали белила. Щупальца ливня постепенно укорачивались, втягиваясь в живое клубящееся нутро, и рядом с радугой дрожали зарницы. А прямо по ходу безмятежно сияло солнце, туманясь изредка в набежавшей дымке. Слева же от него в сжиженном кислороде морозно дымился алебастровый слепок луны со всеми её кратерами и цирками. Степь под ней казалась угольно-серой, ночной, и жутко было взглянуть назад, где непостижимо смыкалось кольцо мироздания.

Да и не стоило оборачиваться. За машиной тянулся непроглядный удушливый шлейф. Тончайшей пудрой оседала вековечная пыль на ресницах, забивала ноздри, першила во рту. Выбирать, однако, не приходилось. Ехать в раскалённой кабине с задраенными окнами было совершенно невыносимо.

Укачанная тряской и жарким всепроникающим светом, Лебедева временами проваливалась в вязкое забытье. Задремав на короткое мгновение, она пробуждалась освежённая и с жадным любопытством высовывала голову. Степной волнующий ветер упруго овевал разгорячённое лицо, трепал волосы, схваченные косынкой, бередя душу незабвенным дурманом полыни. Перебегали дорогу проворные полёвки, посвистывали, вытягиваясь в столбик, сурки, и длинноногие тощие лисы без опаски разбойничали в чистом поле, где от нового века останутся только потерянные железки машин. Их много ржавело по сторонам — лопнувших рессор и распотрошённых фильтров, болтов да гаек. И даже на вершинах холмов, где по древнему обычаю складывали в честь духов каменные кучи — обо, высились теперь пирамидки протёртых скатов с пучком ковыля в чёрной кружке цилиндра.

Былинной была и былинной пребудет вековечная вольница. Как гнали ветры, так и погонят перекати-поле навстречу скачущим табунам. Как стерёг свои владения степной сарыч или орлик, так и качается он в восходящих потоках, растопырив острые перья на кончиках крыл. И зорко примечает каждую мелочь вокруг, и не торопится пасть на добычу. В запасе у него вечность.