Мальтийский жезл [Александрийская гемма] - Парнов Еремей Иудович - Страница 17

— Мои секундомеры на земле растут. Утопит кувшинка цветок — вот тебе и есть шесть часов. По-старому — шесть, пять — ноне. Всяка тварь свою планиду чует.

— Летнее время имеешь в виду? Ладно, будь по-твоему, — согласился Люсин. — Пусть будет семь. Но трав-то, Аглая Степановна, тыщи! На всех и планид не хватит.

— Все семь и правят миром. И у каждой свое царство.

— В таких, выходит, категориях мыслишь, — Владимир Константинович уклонился от защиты естественнонаучной картины мира. — И по чьему ведомству жеруха твоя проходит, к примеру? — спросил он, возвращаясь к вещам практическим.

— Жеруха — цветок Солнца, — уверенно заявила Степановна. — Вроде как подорожник. Потому сок сразу пить полагается. В свежем виде, как выжмешь. Он любой камень выгоняет. Хошь из почек, хошь из печенки. Из пузыря тож.

— Солнце, значит, у тебя тоже в планетах ходит?

— А как же! Первая планета и есть.

— Обижаешь Коперника, бабуся, ай-я-яй! — покачал головой Люсин. — Все за Птолемея цепляешься [31], а жизнь идет, — пошутил он. Но шутка его едва ли была понята.

— Это какой же Птолемей — великомученик? — удивилась старуха. — Рази он тоже зелейник?

— Окстись, Степановна, — в шутливом ужасе замахал руками Люсин. — Зелейник! Великомученик!

— А не знаешь, так и болтать нечего.

— Твоя правда… На чердак-то можно залезть? Посмотреть охота, как сушишь. Очень уж трава-буквица твоя за живое задела.

— Обыкновенно, как надо, чтоб не выжгло и чтоб не забродило. Но ты слазай, взгляни.

В жарком, сухом полумраке расплывчато вырисовывались поставленные друг на друга низкие ящики, скорее даже рамы, затянутые проволочной сеткой. Рассыпанные тонким слоем сухие листья и стебельки источали крепкий сенной аромат, от которого сладостно перехватывало дыхание. В памяти полыхнуло полузабытым ласковым светом, и стало так хорошо и прозрачно, словно никогда не было ни горестей, ни забот. В теплом косом луче струились былинки, и стояла такая тишь, что было слышно, как скручивается, высыхая, самый малый из лепестков.

И тем внезапней, тем резче залился внизу требовательный телефонный звонок. Больно ударившись макушкой о какую-то балку, осыпавшуюся сухой паутиной, Люсин бросился к лестнице.

— Есть новости, Владимир Константинович? — просочился сквозь глухое потрескивание мембраны дальний голос.

— Похоже на то. Я вот о чем вас хотел попросить, Борис Платонович. Нужно срочно проверить личный счет Солитова. Есть подозрение…

— …что он произвел операцию? Совершенно верное подозрение. Георгий Мартынович снял со своего счета полторы тысячи рублей. Расходный ордер заполнен и подписан собственноручно. Он у меня в руках… Так что считайте, что мы с вами встретились.

— Это обнадеживает. Значит, продвигались верно, не заплутали… Какого числа, Борис Платонович?

— В пятницу, через день после отъезда Солдатенковой, если вас именно это интересует… Я же знаю, откуда вы говорите… Чего молчите? Алло! Вы еще здесь?

— Здесь, здесь, Борис Платонович. Я, извините, задумался.

— Да-а… Тут есть над чем поразмыслить. Чем дольше думаю, тем сомнительнее представляется мне алиби нашей любезной знахарки. Второпях сработано. Топорно.

— Вот тут вы, по-моему, ошибаетесь.

Люсин возвратился к Аглае Степановне с озабоченно-хмурым лицом. Не по нутру ему была такая резвость, амбициозная эта прыть. А ничего не попишешь: успех налицо. Да и с формальной стороны придраться нельзя: Гуров скрупулезно отрабатывал любые возможные версии. Оперативно, четко, без всяких сантиментов. Последнее, пожалуй, и настораживало. Внутренне Люсин не принимал стопроцентного рационализма. Живую реальность не уложишь в прокрустово ложе модели. Волей-неволей приходится резать по живому, а вот этого он совершенно не выносил.

— Нагляделся? Наговорился? — старуха зыркнула на него острым, все подмечающим глазом. — Чего надулся, как мышь на крупу? Али не по-твоему выходит?

— Пока не по-моему, бабуся, а дальше посмотрим… Пойду я.

— Так иди себе. Держать не стану.

— Я к вам послезавтра, если позволите, загляну.

— В самый ливень потащишься? И не лень тебе?

— Полагаете, снова пойдут дожди?

— Аккурат послезавтра. Не веришь, чай?

— Почему? Верю. Приметы небось знаешь?

— Приметы, приметы, — закивала она. — Клен вчерась слезу пустил. Орляк — папоротник — опять же раскручиваться пошел.

Глава седьмая

В КАРЕТЕ, С ОПУЩЕННЫМИ ШТОРКАМИ…

Визит на Кузнецкий мост в республиканскую прокуратуру, мягко говоря, не вызвал у Наташи Гротто прилива энтузиазма. Ни уютный старинный дом, обставленный канцелярного вида мебелью, ни сам следователь отрадного впечатления на нее не произвели. Вначале Наталья Андриановна держалась, как всякий нормальный человек, заботящийся о сохранении собственного достоинства: по-деловому лаконично и сухо. Мало ли каких формальностей, часто обременительных и не слишком приятных, требует от нас жизнь? Останемся же на высоте при любых обстоятельствах.

Она не стала выяснять, что да почему, хотя в повестке и значился номер телефона, и приехала точно к указанному часу. Да и зачем суетиться, когда все ясно?

Прождав минут десять в приемной, Гротто разыскала секретаршу и дала ясно понять, что, если товарищ Гуров ее немедленно не примет, она уйдет и вряд ли сумеет найти для него время в следующий раз.

Пришлось Борису Платоновичу срочно перестраиваться, хотя он к этому не слишком привык.

— Извините великодушно, Наталья Андриановна, — пробубнил Гуров, выпроваживая посетительницу, в которой Гротто узнала лаборантку Леру. — Не рассчитал малость… Вы, конечно, догадываетесь, зачем вас пригласили?

— Естественно. — Развернув предложенный стул, как ей было удобно, она села с замкнуто-выжидательным выражением. — Похоже, у вас вся наша кафедра перебывала?

— Похоже, что так. — Гуров украдкой оглядел очередную свидетельницу. «Красива, умна, с норовом, — подвел итог. — Такие из нашего брата веревки вьют». И загасил дымящуюся сигарету.

— Не проще ли было приехать самому, чем отрывать от дела столько людей? — положила конец затянувшейся паузе Наталья Андриановна. — Вы не находите?

— Не нахожу. Так будет удобнее… для дела. А дело у нас с вами непростое, Наталья Андриановна.

— Дело у вас, товарищ следователь, — подчеркнуто разграничила она. — У меня же, простите, горе.

— Вы так дружили с Георгием Мартыновичем? — спросил он, придавая особую смысловую окраску своему «так».

— Да, мы так дружили, — она тоже подчеркнула, но иначе, чем он, по-своему.

— Должен ли я вас понять?.. — Гуров не договорил, изобразив удивление.

— …Что мы были в интимных отношениях? — Она улыбнулась, с холодной дерзостью вскинув голову.—

Я думаю, будет лучше без недомолвок. Спрашивайте, пожалуйста, не стесняйтесь. Я отвечу.

— Ответите? — Борис Платонович принял шутливо-испуганный вид. — Ради бога, не надо, меня совсем иное интересует!

Его действительно интересовало иное, но и от такой стороны дела он не открещивался отнюдь. А все же брошенного ею вызова не принял. Интуитивно почувствовал, что не за ним останется последнее слово на этом поле.

«Сильная баба», — подтвердил первоначальное впечатление.

Наталья Андриановна безучастно ждала продолжения разговора.

— Я посоветоваться с вами хочу, — сказал Гуров, как можно проникновеннее. — Вам известно, что Георгий Мартынович завещал дачу и крупную сумму денег Солдатенковой?

— Это его сугубо личное дело.

— Безусловно! Но лишь при условии, что нам известна его дальнейшая судьба. Не согласны?.. А вдруг преступление?

— Вы правы, — рассеянно кивнула Гротто.

— Вот видите!.. Ну, и что вы по этому поводу думаете?

— Я мало знаю Аглаю Степановну. Но, по-моему, она единственный человек, кто по-настоящему предан Георгию Мартыновичу. Она ухаживала за ним, как за малым ребенком, лечила его…