Жар твоих объятий (Отвергнутая) - Паркер Лаура - Страница 37

Филаделфия села, наблюдая, как бабочка летит по заросшему цветами саду, затем улыбнулась, радуясь красоте дня. Зевота напомнила ей, что она спала. Протянув руку, она потрогала свои распущенные волосы, которые ветерок разметал по плечам, и поняла, что они высохли. Ни о чем не думая, он скрутила их в узел на шее. Едкий запах почти исчез. Не имея ни малейшего представления, какую смесь он наложил на ее волосы, она тем не менее решила, что больше не позволит ему дотрагиваться до них. Филаделфия поднялась, взяла в руки одеяло и увидела на нем светлые полосы, которых раньше не было. Вероятно, одеяло выгорело на солнце. Филаделфия чувствовала, что прошло гораздо больше пятнадцати минут, но сколько именно, она не знала. Скорее всего время близилось к ленчу. Она должна спешить и успеть вымыть волосы, если хочет сесть за стол вместе с ним.

Быстрыми шагами она пересекла лужайку, думая о том, как хорошо быть летом за городом, когда солнце и свежий воздух обостряют все чувства. К примеру, кожу на ее голове слегка пощипывало от солнца, а настроение было таким же легким, как и бабочка, примостившаяся у нее на носу. С каким наслаждением она разделит компанию Эдуардо Тавареса во время ленча! Она ускорила шаг, боясь опоздать хоть на минуту.

Сидя за накрытым столом, Эдуардо терпеливо ждал. Филаделфия передала, что присоединится к нему, но, возможно, немного опоздает. Он надеялся, что она осталась довольна его утренней работой. Еще немного, и она будет выглядеть так, словно родилась блондинкой.

Он уже даже определил роли, которые они будут играть в Саратоге, но пока не был готов рассказать ей об этом. С начала июня и до конца июля туда устремятся мамаши с детьми, а август — самый подходящий месяц для их поездки. Это был месяц, когда в город приезжали тысячи богатых семей и люди, играющие на скачках или в карты, карманы которых были полны денег, и им не терпелось с ними расстаться.

Эдуардо задумчиво барабанил пальцами по белой скатерти, решая, насколько им необходима эта поездка в Саратогу. Возможно, что и нет. Филаделфия научится любить его за оставшиеся дни, которые они проведут вместе здесь, на реке. Если такое случится, то дальнейший маскарад им не нужен. Гордость не позволяла ему принуждать ее, но сейчас все колебания исчезли. Справки, которые она навела о Ланкастере, служили прямым доказательством того, что она не верит в виновность своего отца и не поверит, пока все сама не узнает. Он хотел ее, и он должен ее заполучить. Эдуардо чувствовал, что она с нежностью относится к нему. Постепенно, шаг за шагом, он превратит эту нежность в страсть, которая доведет их до сумасшествия, пока правда не выплывет наружу.

Громкий крик из коридора, в который выходила столовая, заставил Эдуардо вскочить на ноги. И в этот самый момент Филаделфия ворвалась в комнату. Ее шатало, волосы спутанной гривой разметались по плечам и спине, и она стонала, как от смертельной боли. В одной руке у нее была щетка для волос, в другой — зеркало. Она налетела на него с кулаками:

— Посмотрите на меня! Посмотрите, что вы со мной сделали! — Эдуардо от удивления сглотнул. Половина ее длинных волос была почти белой в то время как другая половина сохранила естественный каштановый цвет. Увидев ее плачевный вид, он снова сглотнул.

— Вы… вы пренебрегли моими инструкциями, сеньорита. Я предупредил вас, чтобы вы лежали не больше пятнадцати минут, прежде чем мыть волосы. Не более.

Филаделфия скорчила злобную гримасу.

— Но вы не сказали, что со мной может произойти такая ужасная вещь! Вы погубили меня!

— Каким образом? — спросил он, отводя взгляд. — Это можно легко исправить, По моему мнению, вы выглядите несколько необычно. Эффект просто… Вы мне напоминаете…

— Тигра! — закричала она. — Тигра! Или зебру!

Эдуардо разразился таким смехом, что на столе зазвенел фарфор. Филаделфия смотрела на него как на исчадие ада. Он посмел смеяться над ее унижением и попранной гордостью.

Эдуардо отвернулся, стыдясь, что ведет себя как мальчишка. Вид у нее был непередаваемый. В какой она, должно быть, ярости! Правда, и он тоже начал злиться. Приступ веселья прошел, и он повернулся к ней, чтобы попросить извинения.

Сначала Эдуардо не понял, почему она вздрагивает, так как ее лицо, залитое слезами, закрывали упавшие на него волосы. Но тут она зарыдала громко и отчаянно, как рыдают дети. Она проронила только две слезинки из-за потери Генри Уортона и ни одной в день, когда принимала участие в аукционе, на котором продавались ее дом и имущество. Мой Бог! Ему никогда не приходило в голову, что женщина может так серьезно относиться к своим волосам.

Он медленно подошел к ней, каждую минуту ожидая, что Филаделфия запустит в него зеркалом, но она этого не сделала и, когда он приблизился к ней вплотную и обнял за талию, обессиленно припала к его груди.

Одной рукой он крепко прижал ее к себе, второй потянулся к обеденном стулу. Подвинув стул, он сел на него и усадил Филаделфию к себе на колени. Все это время она безутешно рыдала, словно ее сердце разбилось на маленькие кусочки.

Он погладил рукой нежную округлость ее щеки и потерся подбородком о ее лоб.

— Menina, не плачь. Твои слезы разрывают мне сердце. Не плачь, моя маленькая девочка. Пожалуйста.

Оставив английский, он перешел на более выразительный португальский язык, который позволял ему высказать всю ту нежность, которая накопилась у него на сердце. Шепча ласковые слова, он продолжал целовать ее испорченные волосы.

Начав плакать, Филаделфия уже не могла остановиться. Она так разозлилась, когда поняла, что произошло с ее волосами. Выплакав все слезы, она чувствовала себя опустошенной. Рыдания перешли в икоту, и она мотала головой, пытаясь избавиться от нее. Когда он взял ее за подбородок, она была ему признательна за сочувствие.

— Успокойся, menina. Я разрешу эту проблему завтра. — Он заглянул в заплаканные глаза. — Еше один или два слоя краски, и никто никогда не узнает о нашей сегодняшней неудаче.

Филаделфия кусала губы, стараясь остановить их дрожь.

— Я… я… я выгляжу как драная кошка.

Эдуардо прикусил язык. Она больше напоминала ему горностая во время линьки, но он не решился сказать ей об этом, боясь, что такое сравнение ей вовсе не понравится.

— Я люблю кошек, — сказал он, нежно гладя ее по голове. — На самом деле ничего страшного не произошло, — прошептал он ей на ухо, наслаждаясь тем, что держит в руках живую теплую женщину. — А сейчас не перейти ли нам к ленчу?

Филаделфия покачала головой. Она пришла к заключению, что потерять самообладание ужасно, но восстановить его тоже не просто.

— Лучше я пойду пока прилягу, — ответила она.

— Только не на солнце, — рискнул заметить он. Филаделфия поднялась с его колен и, тряхнув головой, откинула волосы за спину.

— К тому времени мои волосы будут готовы для нашего следующего эксперимента, — сказала она.

Эдуардо кивнул.

— И я полагаю, что вы все продумаете, прежде чем начать новый эксперимент.

Он снова кивнул.

— Не забудьте также хорошо меня проинструктировать, иначе я останусь лысой.

Она повернулась и вышла из комнаты. Эдуардо долго смотрел на свои колени. Как это ни печально признавать, но ему сейчас хотелось, чтобы она подольше плакала. Тогда бы он смог целовать ее губы и, возможно, вызвал бы у нее ответную страсть. Мой Бог! Женщины!

Уже одетая на ночь, Филаделфия посмотрела на поднос с остатками обеда, а затем перевела взгляд на закат. Наступали сумерки, но лучи солнца еще пробивались сквозь гряду серо-голубых облаков. После сцены, произошедшей утром, у нее не было мужества снова встретиться с Эдуардо Таваресом. Завтра утром она будет чувствовать себя по-другому. Кроме того, ей совсем не хотелось, чтобы кто-нибудь еще видел ее с такими волосами, пусть это даже трое слуг, которых Эдуардо нанял прислуживать им. Если ему удастся искупить свою вину, тогда она будет обедать в столовой, а пока предпочитает сумерки и тени.