Мертвая голова (сборник) - Дюма Александр - Страница 39

На другой день, в пять часов утра, как и было условлено, Бруно снова вошел в комнату своего гостя. Тот был уже на ногах и готов к отъезду. Паскаль спустился вместе с ним во двор и проводил до ворот. Повозку уже запрягли. Тут же стояла чудная верховая лошадь, на которую была надета вся сбруя с того коня, чьи ноги Али подрезал своим ятаганом. Бруно попросил бригадира принять этот подарок на память о нем. Бригадир не заставил себя долго упрашивать: он сел на лошадь, стегнул лошадей, запряженных в повозку, и поехал, пребывая в восторге от своего нового знакомого. Бруно смотрел ему вслед и, когда тот отъехал шагов на двадцать, прокричал ему:

– А главное, не забудьте отдать прекрасной графине Джемме письма князя де Карини!

Томмази кивнул головой и скрылся за поворотом.

Читателю, конечно, небезынтересно, как случилось так, что Паскаль Бруно не был убит выстрелом из карабина Паоло Томмази. На этот счет нам известно только то, что рассказал нам синьор Чезаре Алетто, нотариус из Кальварузо. Возможно, что по дороге от места, где была устроена засада, до крепости бандит из предосторожности вынул пулю из заряда карабина. Что касается Паоло Томмази, то он всегда держался того мнения, что тут не обошлось без колдовства. Что ж, предоставим читателю возможность самому разобраться в этих двух взглядах и остановиться на том из них, который покажется ему наиболее правдивым.

VII

Слухи об этих происшествиях не задержались в одних только окрестностях Баузо. По всей Сицилии только и говорили что об отважном разбойнике, забравшем в свое владение крепость Кастельнуово, который подобно орлу нападал на свою равнину, но только для того, чтобы наказывать сильных и защитить слабых. Так что не стоит удивляться тому, что о герое нашего рассказа говорили даже в салонах князя де Бутера во время праздника, который он давал в своем дворце на Морской площади.

На этот раз князь де Бутера превзошел себя. Он устроил такой праздник, который был способен покорить даже самое капризное воображение. Это было нечто вроде арабской сказки, так что даже в таком городе чудес, как Палермо, память о нем сохранилась до сих пор.

Представьте себе роскошные залы, стены которых от потолка до паркета увешаны зеркалами. Одни залы выходили к беседкам с паркетными полами и со свешивающимися сверху кистями лучшего винограда из Сиракуз и из Липари, другие вели на площадки, украшенные апельсинами в цвету и плодами граната. В первых танцевали английскую джигу, во вторых – французские кадрили. Что касается вальса, то его танцевали вокруг двух больших мраморных бассейнов, из которых били великолепные фонтаны. От этих танцевальных зал расходились дорожки, посыпанные золотым порошком вместо песка. Они вели к маленькому холмику, окруженному серебряными фонтанами. Там были все прохладительные напитки и лакомства, какие только можно пожелать, а на деревьях вместо настоящих плодов висели засахаренные фрукты. На самой вершине этого холма, где сходились все дорожки, стоял четырехсторонний буфет, беспрестанно пополняемый новыми яствами при помощи хитрого внутреннего механизма. Музыкантов не было видно, гости слышали только их чудесную игру, и казалось, что празднику аккомпанируют воздушные гении.

Теперь надо еще представить себе оживлявших эту волшебную композицию прелестнейших дам и богатейших кавалеров Палермо. На них были блистающие и причудливые одежды, лица их скрывались за масками, и все они наслаждались свежим воздухом, упивались музыкой невидимого оркестра и предавались мечтам и разговорам о любви. Праздник был такого небывалого размаха, что даже через тридцать два года, когда я был проездом в Палермо, гости, присутствовавшие там, все еще не могли его забыть.

Из всех групп, гулявших по этим залам, одна в особенности привлекала внимание толпы: это была группа, образованная вокруг прекрасной графини Джеммы. Она только что приехала вместе с пятью сопровождавшими ее особами, одетыми, как и она, в костюмы молодых женщин и юношей, которые на великолепном рисунке кисти Орканья на стенах Кампо-Санто в Пизе поют и веселятся, в то время как смерть стучится в их двери. Этот костюм XIII века, одновременно и простой, и изящный, был как нарочно избран для того, чтобы показать грациозную пропорциональность форм графини, и она шла среди всеобщего шепота восхищения. Князь де Бутера, одетый мандарином[14], встретил ее у самой двери и вел теперь, чтобы представить, как он говорил, дочери китайского императора. Так как все догадывались, что это будет какой-нибудь новый сюрприз, устроенный амфитрионом[15], то все присоединялись к князю, и кортеж увеличивался с каждым шагом. Он остановился у входа в пагоду, охраняемую китайскими солдатами, которые по знаку князя отворили двери. Взглядам открылась небольшая зала, сплошь декорированная экзотическими предметами. В центре, на возвышении, сидела в роскошном, стоившем три тысячи франков, костюме китаянки княгиня де Бутера. Увидев графиню Джемму, она тотчас же вышла ей навстречу с целой свитой китайских офицеров, мандаринов и божков, блестящих, смешных и даже уродливых. Это появление было настолько тонко выдержано в восточном стиле, что все собравшееся палермское общество, привыкшее к роскоши и великолепию, пришло в восторг. Княгиню тут же окружили, принялись дотрагиваться до ее вышитого драгоценными камнями платья, звенеть золотыми колокольчиками, пришитыми к ее остроконечной шапке. Всеобщее внимание оставило прекрасную Джемму и перекинулось на хозяйку дома. Все говорили ей комплименты и любовались ею. Среди расточавших самые напыщенные похвалы был капитан Альтавилла, которого князь продолжал принимать, к великому огорчению своего мажордома. Капитан в этот день оделся в парадную форму, очевидно считая, что одет соответственно случаю.

– Что вы скажете о дочери китайского императора? – спросил князь де Бутера, обращаясь к графине де Кастельнуово.

– Я могу сказать, – ответила Джемма, – что, к счастью для его величества короля Фердинанда IV, князь де Карини сейчас в Мессине, а не то он, при всей его чувствительности, пожалуй, ради одного взгляда этой дочери отдал бы Сицилию ее отцу, и тогда нам пришлось бы устраивать новую вечерню.

В этот момент подошел князь де Монкада-Патерно в костюме калабрийского разбойника.

– Ваше высочество позволит мне, как знатоку, осмотреть ваш великолепный костюм?

– Светлейшая дочь Солнца, – сказал капитан Альтавилла, показывая на князя, – берегите свои золотые колокольчики, вы имеете дело с Паскалем Бруно.

– Княгиня была бы в большей безопасности с Паскалем Бруно, чем с неким известным мне сантафеде, – раздался чей-то голос. – Бруно – убийца, но не жулик, он бандит, но кошельков не отрезает.

– Хорошо сказано! – произнес князь де Бутера.

Капитан закусил губу.

– Кстати, – сказал князь де Каттолика, – вы слышали о его новом подвиге?

– О чьем подвиге?

– Паскаля Бруно.

– А что он сделал?

– Он захватил повозку с деньгами, которая была отправлена князем де Карини в Палермо.

– Мой выкуп! – сказал князь де Патерно. – Черт возьми, как бы король не потребовал с меня денег вторично.

– Успокойтесь, ваше сиятельство, – сказал тот же голос, что уже раз отвечал капитану Альтавилла, – Паскаль Бруно взял лишь три тысячи унций.

– А откуда об этом знаете вы, синьор албанец? – обратился князь де Каттолика к произнесшему последние слова молодому человеку лет двадцати шести – двадцати восьми в костюме Вины[16].

– Я слышал об этом, – небрежно ответил албанец, поигрывая своим ятаганом. – Впрочем, если ваше сиятельство желает знать подробности, то вот этот человек охотно вам о них расскажет.

Тот, на кого показывал албанец, был не кто иной, как наш старый знакомый Паоло Томмази. Верный своему долгу, он, как только приехал, сейчас же явился к графине де Кастельнуово, но не застал ее дома. Когда ему стало известно, что графиня на балу, он сразу же отправился туда и проник в сады князя де Бутера в качестве посланника от вице-короля. В один миг его окружила кольцом громадная толпа и закидала вопросами. Но Паоло Томмази был, как мы уже говорили, человеком храбрым, и запугать его было нелегко. Он начал с того, что отдал письмо князя графине.