Записки полицейского (сборник) - Дюма Александр - Страница 24

Мы, со своей стороны, стали осторожно подкрадываться к ним и успели подойти на расстояние десятка футов от того места, где был устроен тайник.

–?Полезай, что ли, в телегу, – проговорил один из мошенников, – а я буду подавать вещи.

Товарищ повиновался.

–?Эй! – вдруг вскрикнул первый. – Я же сказал тебе…

–?Что вы арестованы! – крикнул я, заканчивая начатую им речь, и повалил его на землю.

–?Что такое? – вскрикнул его подельник, стоявший в телеге.

–?А то, дружище, – проговорил Барнес, – что, если ты только пошевельнешься или тронешься с места, я влеплю тебе пулю в лоб!

Оба бандита так испугались, что уже не стали сопротивляться и даже не помышляли о бегстве. В ту же минуту мы надели на них кандалы для большей уверенности, что они уже никуда не денутся. Оставшаяся часть похищенного серебра была уложена в телегу, и мы отправились в кендалскую тюрьму, где оказались уже часов в одиннадцать ночи и где я имел удовольствие лично поместить злодеев в достойные их жилища – камеры.

Известие это разнеслось по округе с быстротой молнии, и сочувствие, которое возбудил к себе Роберт Бристоу, доходило до того, что ко мне наведывались люди со всех концов города и поздравляли со счастливым окончанием этого запутанного дела. Но что было для меня приятнее всего, так это признательность и объятия почтенного старика, который, видя во мне спасителя своего племянника, прибежал ко мне на квартиру, чтобы удостовериться в истинности услышанного им, и, убедившись, что Роберт Бристоу оправдан и спасен, стал призывать на меня благодать Небесную.

Утром следующего дня сэр Роберт Бристоу был освобожден из под стражи. Степл участвовал в судебном разбирательстве в качестве свидетеля, Уильям, настоящий убийца, был повешен, соучастник его сослан в Ботани-Бей; часть похищенных ценностей была найдена, а бродяга-мошенник, способствовавший совершению преступления и уговоривший господина Бристоу ехать с ним в Бристоль, был схвачен по другому уголовному делу, совершенному раньше этого, и сослан в Новую Голландию.

Вдова

Зимой 1837 года я был спешно отправлен начальством на розыски джентльмена, оказавшегося уличенным в самом гнусном преступлении – злоупотреблении доверием и краже. Несколько дней спустя я добрался до одного из островов пролива Ла-Манш – Гернси, где предположительно скрылся мошенник.

Господин Р., обвиняемый, пользовался на лондонской бирже весьма достойной репутацией, и это всеобщее уважение, хотя и не вполне им заслуженное, помогло приобрести господину Р. доверие многих лиц. В их числе оказался и один богатый баронет, который до того ему доверился, что как то раз вручил значительную сумму, предназначенную для покупки акций железной дороги.

Р. бежал из Лондона с третьей частью всего состояния своего слишком доверчивого друга. На почтовых я отправился до Уэймута, чтобы там занять место на пароходе, который отходил из этого порта в субботу вечером к островам пролива Ла-Манш.

Я прибыл в Гернси. Но все мои розыски в Гернси оказались безуспешными, несмотря на содействие, оказанное представителями власти острова. Я продолжал свое расследование, расширив круг поисков и достигнув даже Джерси, как вдруг получил письмо, в котором меня извещали, что господин Р., безосновательно обвиненный в похищении денег, возвратился в свою контору, предъявил всю сумму и грозит завести с почтенным баронетом одну из тех постыдных тяжб, столь привычных в Англии.

Выходит, возложенное на меня поручение утратило свой смысл. Мне оставалось подумать только о возвращении в Лондон. К несчастью, отъезду моему препятствовала плохая погода, обычная для этого времени года, и я вынужден был провести мучительную неделю в Гернси.

Меня стали одолевать скука и нетерпение, и, чтобы успешнее побороть этих двух докучливых незваных гостей, я ежедневно по нескольку часов подряд проводил на холоде, надеясь найти если не развлечение, то по крайней мере надежду на перемены в атмосфере или на прибытие пакетбота[6].

Благодаря моим частым визитам на пристань мне вскоре представился случай заметить двух особ, которые, по видимому, не меньше меня желали покинуть Гернси. Это были вдова лет тридцати и прелестный мальчик лет девяти или десяти, с длинными, завивающимися в локоны волосами, но природная жизнерадостность этого нежного создания, казалось, сдерживалась глубоким горем, отражавшимся на печальном лице его матери.

Этот чудесный ребенок почти не выпускал руку дамы, и туман, казалось, застилал его невинный взор, когда он полуудивленно-полуиспуганно всматривался в бушующие морские волны. Обособленность этих двух беззащитных существ вызвала во мне странное чувство. Быть может, участие это происходило от моего собственного одиночества. Не знаю и не пытаюсь установить истинную его причину, меня занимает только предмет, пробудивший это состояние.

Казалось, молодая женщина лишилась своего прежнего прекрасного положения. Ее скромная и не соответствующая времени года одежда подчеркивала хрупкость ее телосложения, белизну рук и особенную грациозность всего ее облика. С первого взгляда на это очаровательное лицо становилось понятно, что хватило бы не много счастья, чтобы возвратить ему первоначальный вид.

Мое искреннее внимание к незнакомке вскоре было отвлечено появлением в поле зрения мужчины крепкого телосложения. На вид ему было лет сорок. Одетый изысканно, по последней моде, в совершенно новом платье, в лакированных сапогах, в шляпе самого лучшего бархата, в атласном разноцветном галстуке, с цепочкой, часами, лорнетом – одним словом, экипированный всеми атрибутами модника, он казался завзятым щеголем.

Лицо этого человека, – потому что одежда его, как поймет каждый, уже сделалась для меня предметом второстепенным, – так вот, лицо этого человека было мертвенно-бледным, и эта зловещая белизна местами переходила в синевато-красноватые пятна, ясно свидетельствовавшие о том, какой чрезмерной невоздержанности хозяина они обязаны своим появлением.

Мое отвращение к наружности этого странного господина еще более усилилось, когда я взглянул на его грязные пальцы, украшенные дорогими перстнями вычурной формы. Внимательно изучив этого незнакомца, я совершенно уверился в том, что где то уже встречал его, и это наблюдение подтвердилось, когда наши взгляды впервые встретились, потому что сразу же после этого он заметно изменился в лице и удалился с набережной.

На другой день я обратил внимание, что наш новый денди непонятно по какой причине, но находится в приятельских отношениях с миловидной вдовушкой или по меньшей мере имеет честь быть с ней знакомым, потому что при всякой встрече, случайной или невольной, незнакомец с нарочитой вежливостью раскланивался с печальной дамой, на что молодая вдова, в свою очередь, отвечала легким наклоном головы, причем яркий румянец внезапно заливал ее щеки.

Эти поклоны и перемены в лице оставались для меня загадкой: они могли выражать удовольствие так же, как и негодование и даже презрение.

Я не мог прийти ни к какому выводу – так сложно было найти объяснение переменам в поведении молодой вдовы.

Однако же наконец мне представился случай разрешить загадку. Кроме этой дамы и меня, на пирсе не было почти никого, и я предложил ее сыну свою подзорную трубу, в которую он смотрел на море, как вдруг наш завзятый щеголь появился на пристани.

Едва завидев нас, он тотчас повернул в нашу сторону и поспешно направился ко вдове, которая в эту минуту находилась на довольно большом от меня расстоянии и почти не обращала внимание на то, что происходило вокруг. Из-за этой рассеянности произошло следующее небольшое происшествие: прежде чем дама заметила этого щеголя и поняла его желание, последний уже успел схватить ее руку и припасть к ней устами. Прикосновение этого дерзкого наглеца заставило ее вздрогнуть и порывисто отдернуть руку. Тотчас после этого, окинув джентльмена презрительным взглядом, молодая вдова поспешно отошла в сторону.