Сальватор - Дюма Александр - Страница 6

Ввиду тех мер предосторожности, которые принял любитель проверять паспорта, бежать, понятно, было невозможно.

Добавим еще, что Жибасье, и это делает ему честь, мысль о побеге и в голову не пришла.

Больше того: ироническое выражение его физиономии, сострадательная улыбка, игравшая на его губах, взгляды, бросаемые им на полицейского, та беззаботность и высокомерный вид, с которым он позволял вести себя в префектуру полиции, говорили о том, что совесть его чиста. Одним словом, он, казалось, смирился со своей участью и шел скорее как горделивый мученик, чем сломанная судьбой жертва.

Время от времени полицейский искоса на него поглядывал.

Чем ближе они подходили к префектуре, тем светлее становилось лицо Жибасье. Поскольку он заранее представлял себе ту головомойку, которая обрушится по возвращении господина Жакаля на голову этого несчастного полицейского.

Эта уверенность в собственной правоте, обычно сияющая ореолом над головами невинных, начала пугать конвоира Жибасье. Во время первой четверти пути он был совершенно уверен в том, что поймал важную птицу. Когда они прошли половину пути, его начали терзать сомнения. А когда осталось пройти последнюю четверть, он был уже уверен в том, что сотворил глупость.

Ему начало казаться, что гнев господина Жакаля, которым грозил ему Жибасье, уже разразился над его головой.

В результате чего рука полицейского начала постепенно разжиматься, предоставляя руке Жибасье свободу действий.

Жибасье заметил предоставленную ему относительную свободу, но поскольку он знал причину расслабления мускулов своего спутника, сделал вид, что ничего не замечает.

Полицейский, надеявшийся на то, что пленник придет ему на помощь, очень обеспокоился тем, что по мере того, как он ослаблял хватку, рука Жибасье сжималась все крепче и крепче.

Получалось, что пленник не хотел его отпускать.

– Черт возьми! – подумал полицейский. – Не дал ли я маху?

Он остановился, чтобы взвесить свое положение, осмотрел Жибасье с головы до ног и увидел, что тот, в свою очередь, тоже меряет его насмешливым взглядом. Это еще более обеспокоило добросовестного служаку:

– Мсье, – произнес он, – вы ведь знаете строгость наших правил. Нам приказывают: «Арестовать!», и мы арестовываем. Поэтому иногда мы совершаем достойные сожаления ошибки. Честно говоря, чаще мы хватаем все-таки настоящих преступников, но бывают случаи, когда по ошибке арестовываем и честных людей.

– Вы так считаете? – с издевкой спросил Жибасье.

– Да, и иногда попадаются очень честные люди, – повторил полицейский.

Жибасье посмотрел на него взглядом, говорившим: «И я этому живое доказательство».

Открытость этого взгляда окончательно добила полицейского, и он, перейдя на самый изысканно-вежливый тон, добавил:

– Боюсь, мсье, что я только что совершил одну из таких непростительных ошибок… Но ее еще можно исправить…

– Что вы хотите этим сказать? – презрительно спросил Жибасье.

– Я хочу сказать, мсье, что я, вероятно, арестовал честного человека.

– А мне кажется, черт побери, что вы боитесь! – заявил каторжник, сердито глядя на полицейского.

– Я поначалу принял вас за подозрительного типа, но теперь я вижу, что ошибся, что вы свой человек.

– Свой? – презрительно переспросил Жибасье.

– А поэтому, – униженно пробормотал полицейский, – как я уже сказал, эту небольшую ошибку еще можно исправить…

– Ну, нет, мсье, время уже ушло, – живо ответил на это Жибасье. – Из-за этой вашей ошибочки человек, за которым я слежу, скрылся… И кто же этот человек? Заговорщик, который через неделю, возможно, свергнет правительство…

– Если вы хотите, мсье, – ответил полицейский, – я мог бы помочь вам следить за ним. Не дьявол же он… Уж мы вдвоем…

Но Жибасье не имел ни малейшего намерения делить с кем бы то ни было славу ареста господина Сарранти.

– Нет, мсье, – сказал он, – пожалуйста, закончите то, что вы начали.

– Нет, не буду! – произнес полицейский.

– Нет, будете! – сказал Жибасье.

– Никогда! – снова произнес полицейский. – И в доказательство этого я ухожу.

– Уходите?

– Да.

– Как это уходите?..

– Очень просто. Ногами. Приношу вам свои извинения и ухожу.

И полицейский уже начал было поворачиваться на каблуках, но тут Жибасье, схватив его за руку, снова развернул к себе лицом:

– Ну уж нет! – сказал он. – Вы арестовали меня для того, чтобы проводить в префектуру полиции, и должны довести дело до конца!

– Никуда я вас не поведу.

– Ах, черт вас подери! Вы туда меня обязательно отведете! И расскажете там, как все произошло. Если я упущу порученного мне человека, господин Жакаль должен знать, почему это случилось.

– Нет, мсье, и еще раз нет!

– В таком случае я арестую вас и доставлю в префектуру полиции, ясно?

– Вы арестуете меня?

– Да, я.

– А по какому праву?

– По праву более сильного.

– А если я позову моих помощников?

– Если вы это сделаете, я призову на помощь прохожих. Вас народ не очень-то любит, господа легавые. Если я расскажу людям о том, что сначала вы меня арестовали без всякой на то причины, а теперь хотите отпустить, испугавшись наказания за злоупотребление властью… А ведь здесь и река неподалеку!..

Полицейский побледнел, как полотно. Вокруг них, действительно, уже начали собираться прохожие. По опыту своему полицейский знал, что в те времена люди не испытывали нежных чувств к полиции. Он посмотрел на Жибасье с мольбой во взгляде, но не смог расстрогать его.

Но Жибасье был хорошо знаком с правилами господина де Талейрана и не поддался первому порыву. Прежде всего ему надо было оправдаться перед господином Жакалем.

И поэтому он сжал, словно клещами, запястье полицейского и, превратившись из пленника в жандарма, потащил упиравшегося полицейского в префектуру.

Во дворе префектуры было необычно много народа.

Что там делала эта толпа людей?

В предыдущей главе мы уже говорили, что в воздухе появились как бы первые признаки восстания.

Толпа, собравшаяся во дворе префектуры полиции, состояла из людей, которым предстояло сыграть не последнюю роль в восстании.

Жибасье, с молодости привыкший входить во двор префектуры в наручниках, а покидать его в карете с решетками на окнах, почувствовал неизъяснимое наслаждение от того, что входил сейчас в этот двор не как пленник, а как стражник.

Появление Жибасье было похоже на триумфальное шествие. Он высоко держал голову и гордо раздувал ноздри, а его пленник следовал за ним подобно тому, как захваченный фрегат следует на буксире за многопушечным кораблем, идущим на всех парусах с развернутым вымпелом.

В почтенной толпе на некоторое время воцарилось недоумение. Все полагали, что Жибасье находится на каторге в Тулоне, а тут он появляется, словно начальник при исполнении служебных обязанностей.

Но Жибасье, увидев, что его приняли не за того, кем он является в настоящее время, принялся приветствовать всех направо и налево, кивая одним дружески, другим покровительственно. Эти приветствия только усилили гул толпы проходимцев, а некоторые из них ответили на его приветствия с теплотой, которая свидетельствовала о том, что они были счастливы снова увидеться с собратом по профессии.

В результате многочисленных рукопожатий и приветственных слов смущение бедного полицейского стало так велико, что Жибасье начал поглядывать на него с некоторой жалостью.

Затем Жибасье был представлен старейшине преступного мира, уважаемому всеми фальшивомонетчику, который, как и Жибасье, вернулся из мест не столь отдаленных благодаря заключенному с господином Жакалем соглашению. Выпустили его из Бреста, а посему они с Жибасье друг друга не знали. Но Жибасье в своих скитаниях на галерах по Средиземному морю так часто слышал об этом покрытом славой старике, что уже давно желал пожать его заслуженную руку.

Старейшина по-отцовски сказал Жибасье:

– Сын мой, я давно желал увидеться с вами. Я очень хорошо знал вашего почтенного отца…