Могикане Парижа - Дюма Александр - Страница 25

Ребенок, очутившись в постели, сразу крепко заснул.

На другой день, раньше чем начали собираться ученики, Жюстен вошел в дом № 111 к одному из бывших соседей Дюрье, честному угольщику Туссену, и спросил его, не может ли он сообщить ему что-нибудь о колесном мастере, который жил прежде в квартире, которую занимал теперь слесарь.

Выбор Жюстена был чрезвычайно удачен.

Туссен был дружен с Дюрье.

Оказалось, что колесный мастер принимал горячее участие в заговоре Нанте и Берара, имевшим целью приступом взять Венсен. Это должно было стать знаком для восстания, распространенного по всей Франции и не удавшегося только благодаря разоблачениям Берара.

Туссен рассказывал, что вовлек его в это дело корсиканец Сарранти, который особенно хлопотал об участии Дюрье, так как он имел много рабочих.

Накануне того дня, в который должно было вспыхнуть восстание, Туссен услыхал, что в квартиру Дюрье кто-то сильно стучится. Он встал, выглянул в форточку и узнал иноземца, который за последнее время часто бывал в мастерских колесного мастера.

Несколько минут спустя и гость, и хозяин вместе быстро вышли на улицу и со всех ног побежали к заставе.

После этого ни Дюрье, ни Сарранти больше не воз вращались.

Но это было не единственным обвинением если не против Дюрье, то против Сарранти. Туссен узнал от по лицейских, которые делали потом обыск в квартире Дюрье, что корсиканец украл у одного из своих друзей сумму чуть ли не в шестьдесят тысяч франков.

По всей вероятности, с помощью этих денег они добрались до Гавра и успели сесть на корабль, уходивший в Индию.

С тех пор ни о том, ни о другом не было ни слуху ни духу.

– Может быть, – прибавил Туссен, – о них можно узнать еще что-нибудь от сына Сарранти, который учится в семинарии Сен-Сюплис; но едва ли он станет откровенно говорить об отце с незнакомым человеком, зная, какое тяжелое обвинение на него падает.

Жюстен попробовал было расспросить угольщика подробнее, но Туссен и сам не знал ничего больше.

Молодой человек вернулся домой, считая неловким обращаться с расспросами к сыну Сарранти. В глубине души ему даже хотелось, чтобы колесный мастер исчез и никогда больше не возвращался.

Возвратясь домой, он в первый раз в жизни солгал матери и сестре, сказав, что собрал вести «нерадостные».

– А по-моему, весть твоя не печальная, а радостная и благая! – возразила ему мать. – Это весть хорошая, потому что эта девочка – ангел небесный, посланный нам самим Богом.

Для всех троих мысль оставить прелестного ребенка навсегда у себя казалась невыразимым счастьем.

По-видимому, все они дошли до того периода совместной жизни, когда слишком продолжительная близость одних и тех же людей между собою уже не может поддерживаться собственными своими силами и вследствие этого начинает уменьшаться.

Все трое бессознательно чувствовали потребность обновления извне. Они слишком долго переживали потоп, запершись в своем ковчеге, и вдруг к ним влетела голубка с оливковой ветвью.

И мысль оставить ребенка навсегда у себя была принята всеми с искренним восторгом.

Семья, которая только что изнемогала под гнетом бедности, решилась стать еще беднее, чтобы только сохранить у себя ребенка. Им казалось, что усадить это маленькое существо у своего домашнего очага значит не только не обеднеть, но, напротив, – обогатиться.

XVIII. Приходской священник

Перенесемся на несколько лет вперед… По улице предместья Св. Якова шел бодрого вида священник, лет 70. Появление его произвело между жителями предместья видимую сенсацию. Послышалось несколько возгласов: «Ну вот и аббат!» – и вскоре около него собралась небольшая кучка местных кумушек. Одна торговка, за метив, что аббат озирается по сторонам, поглядывая на номера домов, сочла нужным помочь ему.

– Доброе утро, господин аббат!

– Доброго утра, моя милая! – отвечал с достоинством аббат и продолжал свой путь.

– Господин аббат, вы спешите, может быть, на свадьбу? – спросила кумушка.

– Вы угадали, – ответил священник, останавливаясь.

– На свадьбу, которая должна произойти в доме № 20? – добавила другая.

– Именно! – ответил еще более удивленный священ ник.

Заслышав, что башенные часы Св. Якова пробили половину десятого, он снова пошел далее.

– Вы пришли на свадьбу г-на Жюстена? – спросила третья кумушка.

– На свадьбу с маленькой Миной, которой вы состоите опекуном? – произнесла четвертая.

Священник глядел на кумушек с возрастающим изумлением.

– Да оставьте же, наконец, в покое этого достойного человека, болтушки! – крикнул бочар, набивавший обручи на винную бочку. – Разве вы не видите, что он спешит!

– Да, действительно, я спешу, – сказал добрый священник. – Однако далеконько предместье Св. Якова! Если бы я знал, что это так далеко, я взял бы карету.

– Да вот вы уже и пришли, господин аббат – остается несколько шагов.

– Будьте покойны, г-н кюре, – вы не заблудитесь. Мы проводим вас до самых дверей.

– Эй! Баболен, беги вперед и скажи г-ну Жюстену, чтобы он не беспокоился более: г-н аббат, которого он поджидал, сейчас прибудет.

– Вы никогда не были у Жюстена, господин священник?

– Нет, мои добрые друзья, я никогда не был в Париже.

– Вот как! Откуда же вы?

– Из Буйля.

– Из Буйля! Где это? – спросил чей-то голос.

– Во внутреннем департаменте Сены, – отретил другой голос.

– Действительно, Внутренняя Сена, – подтвердил аббат Дюкорне, – это восхитительная местность, которую называют Руанским Версалем.

– О! Вы найдете, что они прелестно устроились.

– А в особенности хорошо меблировали квартиру. Вот уже три недели только и видишь, что возят им мебель.

– Значит, он богат, этот господин Жюстен?

– Богат?. Да, богат, как церковная крыса!

– Но в таком случае, как же может он это делать?.

– Есть люди, которые расходуют то, что они имеют, а есть такие, которые расходуют то, чего не имеют, – пояснил цирюльник.

– Так! Уж не хочешь ли ты сказать что-либо дурное о бедном школьном учителе потому только, что он сам бреется?

– Ха, ха, ха! Он очень хорошо бреется! Три недели тому назад у него на подбородке был порез шириною в полдюйма.

– Ну так что, – заметил мальчишка, закадычный друг Баболена, – ведь подбородок-то его собственный, и он может делать с ним все, что ему угодно; никому до того дела нет; рассади он себе на нем хоть душистый горошек, и то он будет прав!

– Поспешайте скорее, господин аббат! – произнес Баболен, исполнивший данное ему поручение, – только вас и ждут!

Минут через пять почтенный священник поравнялся с домом № 20. Жюстен и Мина поджидали его у дверей. Теперь Мина была уже не той маленькой девочкой, которую мы видели в предыдущей главе. Она выросла, сделалась красавицей и теперь приехала к Жюстену из пансиона г-жи Демаре, чтобы выйти за него замуж.

При виде этих двух прекрасных молодых людей священник остановился и улыбнулся.

– А! – произнес он про себя, – воистину, мой Боже, Ты создал их друг для друга.

Мина подбежала к нему и повисла на шее. Она знала его еще в те времена, когда этот добрый священник приходил навестить мадам Буавен и когда ей было всего восемь лет от роду.

Он обнял ее, а затем отошел несколько от нее, чтобы лучше разглядеть ее.

Он никогда не узнал бы в этой прелестной молодой девушке, готовой стать женщиной, то дитя, которое он шесть лет тому назад отправил в Париж в белом платьице, голубых ботиночках и голубом кушаке…

Нужно было еще пять минут ждать до отправления в церковь. Его ввели в комнату, где находилась уже мать Жюстена, сестра его, мадам Демаре – начальница пансиона, мадемуазель Сусанна Вальженез – подруга Мины и старый Мюллер.

– Наш дорогой кюре из Буйля, мама Корби, – представила его Мина, – г-н аббат Дюкорне.

– Да, да, – подтвердил аббат с сияющим лицом, – это я, которой пришел благословить вас и принес приданое этой красавице.