Зайнаб (СИ) - Гасанов Гаджимурад Рамазанович - Страница 7

Зайнаб понимала, что она обязана держать себя в руках, выстоять перед ударами судьбы. Она обязана не только выстоять, но и придать силы тетушке Сельминаз, не дать скиснуть младшим братьям. Теперь она кормилица семи голодных ртов, восьмой была тетушка Сельминаз.

Враги хотели видеть ее растоптанной, униженной, доведенной до отчаяния, от одного двора к другому двору ходящей с протянутой рукой. Они не могли понять, почему она до сих пор не сломалась, где она черпает силы, кто поддерживает ее с таким достоинством бороться с терзаниями жизни. Они были в гневе. Они для нее стали придумывать такое наказание, под тяжестью которого она вряд ли поднимется.

В одну из темных туманных ночей, какие в начале весны в горах бывают часто, враги разобрали плоскую крышу их коровника. Они на веревках подняли на крышу и увели последнюю корову, кормилицу семьи. Но в тот же день тетушка Сельминаз отправила Зайнаб двухгодовалую телку, которая к весне принесет приплод.

Зайнаб и этот предательский удар врагов стойко выдержала. По крайней мере, в селении из ее уст никто не услышал ни одного слова жалобы на судьбу, на ее глазах не увидел ни одной слезинки. «Не дождетесь!» — она в упор смотрела врагам в глаза. «Не дождетесь!» — шептали ее твердо сомкнутые уста. В ее царственной осанке, горделиво приподнятой голове, печально притупленных за пушистыми ресницами огромных глазах было столько неподдельной стойкости, грации, презрения к врагам и завистницам, что они были сражены ее стойкостью.

Знали бы недруги, какая чистая, пылкая натура таится за этим неприступным взглядом, за крепко сомкнутыми губами, какое нежное естество, какая хрупкая, незащищенная натура прячется за этой, казалось бы, непреступной стеной. Видели бы они, какие страсти скрываются за тенью длинных ресниц этих огромных глаз, какие бури взвевают в ее горделивом сердце, какой огнедышащий вулкан мщения созревает в ее узкой девичьей груди.

Зайнаб является сильной натурой, она от недругов искусно скрывает свои чувства, страсти, страхи, слабости. Она держит сердце в накрепко сжатых зубах, нервы намотаны на веретено со стальными спицами. Она по жизни к трудностям идет напролом, допускает немало ошибок, но не отступает, не унижается ни перед кем.

Братья накормлены, одеты, обуты, выстираны не хуже соседских детей. В ее семейном очаге не затухает огонь, сакля, двор держит в чистоте, скот ухожен, везде и во всем сохраняет согласие и порядок. Зайнаб в таком же состоянии держит и саклю тетушки Сельминаз, ее хозяйство, огород. Она с братьями-подростками от зори до зори, а в лунные ночи и по ночам, трудится в колхозе. Они безотказно выполняют все, что им поручает бригадир: на волах пашут землю, сеют семена, собирают хлеб, обмолачивают, засыпают в колхозные закрома, заготавливают на зиму корма. Так уходят годы: один, два, три, пять…

Закончилась долгожданная война. Домой один за другим стали возвращаться фронтовики. В сердца многих сельчан закралась надежда. А жизнь Зайнаб осталась мрачной и тусклой. Она, как в годы войны, от зари до зари работала на колхозном поле, а после до глубокой ночи была занята хозяйственными делами. Она жила одной мыслью в сердце — мыслью неотомщенной мести. За эти годы ее глаза не видели белый свет, сердце — тепла. Но она осталась непоколебимой, уверенной в том, что убийцы его любимого будут наказаны. Она темными ночами в постели придумывала самые невероятные способы мщения, представляла, как убийца Муслима валяется у ее ног, плача и прося прощения.

Сумерки. Ночь, мрак. Эти отрезки времени были главными спутниками Зайнаб. Когда наступали сумерки, а потом мрак поглощал все село, она на скорую руку стряпала ужин, кормила братьев, отправляла их спать. С этого момента начинались ее мучения. Она становилась рабыней своего одиночества, своей одинокой постели, необузданных страстей. Она ворошилась в постели, с головы до ног обливалась горячим потом. Вставала, в спальне отмеряла расстояние из угла в угол. Когда становилось невмоготу, раздевалась догола, становилась в тазик, обливалась холодной водой. Нервы были расшатаны так, что без причины то плакала, то смеялась, то в одной ночной рубашке выбегала во двор и до чертиков в глазах, отупения мозгов вглядывалась в ночное небо.

Так проходили темные ночи. Ее жизнь была похожа на дождливые безлунные ночи. Они были тусклы, бесконечны, как горные тропы зимой, как снежные бури, как волчий вой в степи сквозь дремоту. Они пугали ее, а сердце лишали покоя. Они чередой повторялись как туманные зимние ночи. Они шелестели как мертвые листья на ветвях деревьев в зимнем саду. Они уносились как студеные воды горной реки, закованной в ледяной панцирь.

Она сроднилась со своей холодной, горькой жизнью, сиротливой постелью так, как сродняются лед и звон ручья, как шелест морской волны и безответный песчаный берег, как одинокая гора и ее седеющая вершина, как вол и ярмо. Она свыклась со своей участью как орлица со сломанным крылом. Она за темным горизонтом перестала видеть другой горизонт.

Зайнаб парою гордилась своим одиночеством, стойкостью своего сердца, несгибаемой волей, способностью выдерживать неимоверные тяготы жизни. Она видела, что она ни на кого их женщин в селении не похожа, что она значима, неповторима. Быть может, эта есть та высшая цель, которую определили ей свыше?

Эта хрупкая девушка траур по отцу и жениху носила как символ преданности и стойкости горянки, как знак, нанесенный на нее небесами. Она к своему трауру привыкла, как молящий к молитвеннику, как обыкновенный человек привыкает к смене дня и ночи, как горянка к водоносному кувшину. Траур по убитым близким стал неотъемлемой частью ее сущности и бытия.

Раннее утро. Зайнаб спокойна и невозмутима. С ее сомкнутых губ не сорвешь ни единого слова. Ее движения размеренны, поступь свободна, сердце работает ритмично, огромные глаза под чадрой густых ресниц широко распахнуты, к себе притягивают веющие сердце мысли. Вешний ветер треплет ее щеки, густые волосы с головы многочисленными ручьями стекают на спину, плечи, грудь. Солнечные лучи облизывают кожу ее лица. Она стоит в кругу сельских девчат, хохочущих по любому поводу и без повода. Она не замечает их шалостей, игривых словоблудий. Она смотрит на внешний мир бесстрастно, не выражая к нему эмоций.

Сегодня 1 Мая — праздник весны и труда. Молодежь села на центральном майдане собирается устраивать пляски под гармошку и барабаны. Правление колхоза с аксакалами села сегодня утром решили устроить перегон колхозного и сельского скот на летние отгонные пастбища. Поэтому село еще с утренней зари гудело пчелиным роем. Скотники были заняты своими хлопотами; одни ротозеи, любители острых ощущений собрались к месту выгона сельского скота за селом, другие — у колхозных коровников. Вездесущий дядя Гамид, сельский мулла, зыркая тусклыми слезящимися глазами, перебегал с одного места любопытствующих на другое место. Любители острых ощущений увлеченно обсуждали предстоящие бычьи бои. В это время недалеко от взрослых детвора пыталась травить друг на друга молодых бычков. Они спорили, заключали пари, выясняли, чей бычок сильнее. Все собравшиеся за околицей села были в приятном ожидании предстоящих боев матерых племенных быков.

По пожеланию активистов колхоза председатель правления колхоза на праздничные мероприятия пригласил знаменитых зурначей из селения Улуз. С самого утра с сельского майдана были слышны звучные трели зурны, ритмичная дробь барабанов. Лихие джигиты, восклицая «Асса!», один за другим пускались в пляс. Их, увлеченно хлопая в ладоши, поддерживали джигиты, обрисовавшие праздничный круг. Каждый из них с нетерпением ждал своей очереди танцевать. Недалеко недавно женатые мужчины по прямой дороге, идущей в соседнее село, на огнеметных скакунах устроили джигитовку. Со всех концов огромной поляны слышен свист, гомон детворы, гоняющейся верхом на прутьях, бешеный топот, храп разгоряченных и взмыленных скакунов; хохот победителей конных забегов и горькие возгласы разочарования побежденных; веселый визг девушек-хохотушек.