Лед и пламень - Папанин Иван Дмитриевич - Страница 43

Женя и Петрович у нас — люди, до самозабвения увлечённые своей наукой. Петрович сиживал у приборов по двадцать и тридцать часов: поест — и снова на пост. Он видел только своё, от остального просто отключался. Так же и Фёдоров. Наши энтузиасты науки вели себя так, словно работали в лаборатории научно-исследовательского института. С одной стороны, это было отлично, а с другой — доставляло немало хлопот: надо было и о них беспокоиться, и хозяйство не запустить.

Эрнст Кренкель — особая статья. У него бывали перерывы, и он много помогал мне. Но он был привязан к радиостанции. Иногда — сутками, и тогда я варил ему кофе и носил обед. В такой ситуации, в какой жили мы в коллективе, должен был быть человек со здоровым трудовым практицизмом. По штату, да и по возрасту, — я был всех старше — им положено быть мне. И какими только титулами не величали меня, посмеиваясь, мои друзья! Я был первым контрабандистом Северного полюса, первым парикмахером, первым паяльщиком, первым поваром — и так до бесконечности. Вместе со своими друзьями я долбил трехметровый лёд, вертел «солдат-мотор» для радиосвязи, крутил лебёдку по многу часов подряд. Но одна из первейших обязанностей — следить за льдиной. Разводья начинаются обычно с мелочи — трещины, которую порой и не заметишь.

На всякий случай решил я проверить лёд под снегом около палатки. Очистил снег, во льду — трещина! Стукнул пешней — вода. Попробовал на язык — солёная! Сделал такие пробы в нескольких местах — везде одно и то же. Теперь наша льдина, такая основательная, добротная с виду, напоминала стекло, в которое кинули камень: была вся испещрена трещинами. Пришлось установить круглосуточное дежурство.

Мы должны быть готовы ко всякой неожиданности. Но самое главное, надо было сохранять спокойствие духа, не считать себя людьми, поставленными в исключительное положение.

Не так давно журнал «Молодая гвардия» прислал мне анкету и попросил ответить на вопросы. На вопрос: «Что, по-вашему, украшает человека?» — я сразу же написал: «Скромность». И вспомнил своих друзей, с которыми дрейфовал на станции «Северный полюс-1». Пережив труднейшие в жизни моменты, они не гордились тем, что одолели и страх в душе, и трудности, которые в те дни сыпались на нас как из бездонной бочки. Приведу ответы и на другие вопросы:

Любимое занятие (хобби; коллекция; отношение к охоте и рыбной ловле). — Чтение. Раньше, когда позволяло здоровье, увлекался рыбной ловлей, был страстным охотником. В экспедициях, зная мою меткость в стрельбе, мне поручали охоту на медведя. Осуждаю хищническое истребление животных и приветствую решения правительства об охране природы.

Библиотека (число книг, состав, как давно собираете). — Книг — больше тысячи: и по специальности, и художественная литература, и классика, полные собрания сочинений классиков марксизма-ленинизма, многотомная история русского искусства. Собирается с молодости, постоянно пополняется и временами убывает: я не жадничаю, если просят какую-нибудь книгу, — они же не для коллекции.

Любимый герой.— Космонавт Андриян Николаев. Любимые книги.— «Железный поток» Серафимовича, «Цемент» Гладкова, «Молодая гвардия» Фадеева, «Как закалялась сталь» Н. Островского.

Любимый писатель.— Мой товарищ по гражданской войне Всеволод Вишневский.

Ведёте ли дневник.— На Северном полюсе вёл; сейчас, к сожалению, нет.

Ваш «спортсмен № 1».— Боксёр Николай Королев. Человек редкого мужества — и на ринге, и в бою.

Любите ли путешествовать.— Всю жизнь, знаю нашу страну не только из книг, но и повидал очень многие места своими глазами.

Любимый путешественник.— Фритьоф Нансен.

Отличительная черта.— Энергичность. Не признаю вялых, тяжелодумов. Люблю, чтобы все решалось быстро, конкретно, по-деловому.

Что может рассердить.— Невыполнение обещания.

Недостаток, который внушает наибольшее отвращение.— Пьянство, так как пьяница теряет человеческий облик и становится животным, способным на подлость и преступление.

Какую черту характера Вы больше всего цените в людях.— Верность слову и долгу.

Ваш идеал человека.— Конечно же, Ленин.

Самый знаменательный день Вашей жизни.— 21 мая 1937 года — день высадки на Северный полюс.

… Да, несмотря на всё, что нам пришлось перечувствовать на льдине, на всю жизнь самым дорогим осталось для меня воспоминание о нашей четвёрке, для которой около пяти километров воды под ногами, прикрытых трехметровым льдом, вроде бы и не существовало.

20 июня у нас был двойной праздник: и благополучное приземление Чкалова, и месяц нашего пребывания на льдине. Мы обменялись мнениями, что и как. Самое главное внимание обратили на минусы, на то, что мешает.

Никто не заметил, как прошёл месяц, до того все были увлечены работой.

С каждым днём забот прибавлялось. Солнце старалось вовсю, и воды на льдине стало столько, что впору плавать на лодке. Особенно не повезло Кренкелю: капало прямо на голову.

— Это не работа, а пытка, — ворчал Эрнст.

Решили до морозов белую палатку приспособить под кухню, а там уж соорудить ледовый дом. Отправили статью в «Правду» — «Месяц на льдине». Какие-то выводы, наблюдения уже поднакопились.

Из Москвы пришла радиограмма: намечается беспосадочный перелёт Громова в Америку. Женя получил новый титул — спортивного комиссара Центрального аэроклуба СССР: ему положено зарегистрировать место и время пролёта по форме переданного нам дополнительного акта. После этого Эрнст будил Женю так:

— Товарищ спортивный комиссар, разрешите разбудить вас посредством удара кулаком в ваш ответственный бок.

Я хорошо знал Чкалова и Громова. Несколько лет между ними шло соревнование, обогащавшее авиацию. Я представлял себе, как Громов готовился к полёту: прочитаны книги об Америке, перерыта вся литература об Арктике — о её ветрах, температуре на разных высотах, состоянии льда, изучены все приборы, выверена и предусмотрена тысяча и одна мелочь. Громов порой напоминал мне гроссмейстера, видящего на двадцать ходов вперёд. Интересно, пролетит ли он над нами. На всякий случай затеял разговор:

— Братки, какой заказ даём Громову?

— Посылочку бы — с письмами, — размечтался Женя.

— Поддерживаю, — сказал Кренкель. — Газет бы захватили. Дольше всех молчал Петрович, спросил нерешительно:

— Спиртику бы, а? Хотя бы литров пятнадцать — двадцать!

— Правильно, спиртику бы. Петрович так на «ширшовку» налегает, что подозреваю — внутрь её пользует, — подзадорил друга Кренкель.

— Эрнст, ты, ты…— Петрович замахал руками от возмущения. — Иди проверь.

— Будет тебе, Петя, — миролюбиво произнёс Эрнст, — уж и пошутить нельзя. — Да, Дмитрич, — перевёл он разговор на другую тему, — в старой радиорубке снежная стена обвалилась — вода подточила.

Аврал по благоустройству лагеря длился два дня. С кольями для радиомачт ничего не получилось, нарастили ледяные анкеры, позаимствовав для этого триста метров троса у Петровича. И ветряку теперь не страшен ни ураганный, ни штормовой ветер: он стоит на фундаменте из впаянных в лёд продовольственных бидонов. Крутится и снабжает нас энергией.

24 июня запуржило, и склады и палатки оказались под толстым слоем снега. Ходим по лагерю словно слепые: сначала палкой пробиваем снег — нет ли трещины, и только после этого делаем следующий шаг. Я неумолим, требую соблюдать это правило неукоснительно. Весь день у нас было хорошее настроение: штаб перелёта Громова затребовал подробные данные о магнитном склонении в нашем районе. Женя ходил ликующий: вот она, отдача. Мы нужны! С удвоенной энергией Женя читал нам курс метеорологии, показывал, как и какие показания надо снимать с приборов.

Росли запросы и у Эрнста: потребовалась ему мачта для специальной антенны — связываться с радиолюбителями из разных стран. Я ответил: любишь связываться — будь ночным дежурным по лагерю, раз в час снимай наушники и проверяй, не появились ли трещины и разводья.